– Да ну, фигня это, – отмахнулся Акулов от газового пистолета. – Только пацанов реальных смешить. В серьезной переделке он не спасет, наоборот, еще хуже может получиться. А если будет несерьезная, то я убегу. Напрасно, что ли, восемь лет футболом занимался? Так я возьму машину?.. Что касается «шестерки», то давай обсудим это позже. Не люблю я чужими тачками пользоваться, разве что иногда, по важному делу.
…49-е отделение милиции располагалось в самом центре пригородного поселка, занимая деревянное, одноэтажное здание на вершине живописного холма, с которого открывались виды на озеро и нетронутый лес. Выглядело оно безмятежно, словно сотрудники подразделения рассчитывали отсидеться в этой глуши от идущей в стране беспощадной борьбы с преступностью.
Металлическая дверь в орган внутренних дел была заперта, звонок не работал. Акулову пришлось долго барабанить по двери ногой, прежде чем его рассмотрели через форточку и решились впустить.
Открыл сержант в рубашке с расстегнутым галстуком, болтающимся на заколке, и характерными розовыми полосами на правой щеке. Видимо, разморенный теплой погодой, он прикорнул за пультом.
Акулов объяснил цель визита. Бросив на удостоверение опера мимолетный взгляд, сержант вышел за порог и указал на берег озера:
– Видишь костер? Там все наши и кучкуются.
– Машину здесь можно оставить? Не растащут по запчастям?
– Могут и растащить. Места у нас дикие…
Возле мангала Акулов встретил добрую треть личного состава отдела. Пятеро в форме – участковые инспектора и дежурный, начальница паспортного стола в расстегнутом кителе зеленого цвета, девушка – детский инспектор, в сером платьице с погонами лейтенанта, разбитной постовой в рубашке с закатанными рукавами, плескавший на шашлыки пиво из двухлитровой бутылки. Представителей руководящего звена видно не было, коллег по цеху криминальной милиции – тоже. И лишь когда Андрей представился, ему указали на березку чуть в стороне от бивака.
Местному оперативнику было лет пятьдесят, и с одного взгляда становилось понятно, что большую часть жизни он отдал этой работе. Среднего телосложения, седой, с изборожденным морщинами загорелым лицом, одетый в старенький пиджак, джинсы и кроссовки, неоднократно промоченные и сбитые на местных проселках. Он полулежал, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на озеро с какой-то мудрой отрешенностью. К удивлению Акулова, каких-либо емкостей с алкоголем поблизости от старого сыщика он не обнаружил, что несколько размывало колоритный образ.
– Это я звонил по поводу двойного убийства.
– Я догадался. Садись. – Дождавшись, когда Андрей опустится на землю рядом, протянул руку. – Алексей.
Рукопожатие у него было крепким, под стать внешнему облику,
– Что именно тебя интересует?
Врать коллегам Андрей не любил. И самому неприятно, и с деловой точки зрения нецелесообразно, никогда ведь не знаешь, где и в каком виде эта ложь может выплыть. Когда не мог сказать правду, предпочитал отделываться общими фразами, которые не могли, конечно же, провести человека опытного, и извинениями.
– Если честно, то меня интересует все. С делом я знаком понаслышке, в самых общих чертах; неожиданно пошли пересечения с одной темой, по которой я сейчас работаю. Черт его знает, дурацкие совпадения или, может быть, концы с концами в цвет сойдутся.
– Бывает, – согласился Алексей и продолжал смотреть, чуть прищурившись, на серое зеркало озера, не испытывая, казалось, ни малейшего интереса к диалогу. – А что у тебя за тема?
– Квартирные мошенничества.
– А что, у вас в городе «убойный» отдел этим занимается?
– Там есть выход на мокрушников. Вполне возможно, что именно на ваших.
Алексей флегматично кивнул. Его спокойствие начинало Андрея тревожить. Коллега просто выработался, устал за три десятилетия ментовской службы, или причины в чем-то другом? При нынешнем вале преступлений никто уже особо не радуется, не выказывает бурного энтузиазма, когда прибегает опер из соседнего района и заявляет, что можно раскрыть старый местный «глухарь», надо только немножечко доработать информацию – своей информации столько, что не хватает на нее ни сил, ни времени. Бывает, что доброхотов, заявившихся с такими предложениями, посылают вдаль открытым текстом, чаще – сдержанно благодарят и, пообещав принять меры для проверки сообщения, откладывают его в долгий ящик. Как правило, уже по первым фразам разговора становится ясно, как опер-хозяин относится к оперу-гостю. Если еще по телефону он начинает темнить, отказывается от встречи под предлогом собственной невероятной занятости, не может навести необходимые справки по архивным учетам, «футболит» в канцелярию или следственный отдел, ссылается на короткий период работы, как на причину, в силу которой он ничего не знает и не может решить, – девять шансов из десяти, что дело гиблое, информацию, нередко добытую с неимоверным трудом, стоит забыть или пытаться реализовать самому. С Алексеем ничего подобного не произошло. На встречу согласился легко, кое-какие мелочи, не чинясь и не апеллируя к своей дырявой памяти, выложил прямо по телефону, но сейчас своим поведением сбивал Акулова с толку.
– Дело поганое, – сказал Алексей после длительнои паузы. – В наших тихих местах на моей памяти такого не случалось. У нас ведь что, в основном, идет? Хулиганки, угоны, дурацкие грабежи, когда подростки велосипеды отбирают или две бухие компании промеж собой разобраться не могут. Зимой бомжи и те же малолетки обносят дачные домики, летом, как сезон начинается, хозяева с жалобами приходят, бывает, в день десяток заявлений регистрировать приходится. Вот и получается, что например, в декабре у нас раскрываемость под девяносто процентов, причем реальная, без дураков, а в июне до тридцати скатываемся. Конечно, и мокрухи случаются. Два основных варианта: либо «вывозные» трупы находим, по которым, как ни крутись, с нашими возможностями ни черта не сделаешь, либо голимая бытовуха происходит, когда злодей, протрезвев, сам бежит каяться… А если и пытается скрыться, то не дальше соседнего дома, где живет его теща. Здесь же – ни черта не понятно! Две покойницы, мать и дочка. Смирнова Антонина Васильевна, пенсионерка, сорок первого года рождения, и Елена, неработающая, шестьдесят пятого года, наркоманка. Долгое время жила у вас в городе, чуть больше года назад лишилась квартиры, перед этим развелась с мужем, сменила фамилию с Новицкой на девичью. Ну, это ты, наверное, не хуже моего знаешь. Убили их ночью, в собственном доме. Толковых свидетелей нет, следов на месте происшествия изъяли массу, в том числе и «пальчики» Костика Сидорова, раздолбая местного. – Алексей покосился на Акулова, чуть помедлил и продолжил говорить спокойным, монотонным голосом, как будто не вспоминал, а читал документы из оперативно-поискового дела: – Но это ничего не значит, Сидорову у них бывать раньше приходилось. Обеих отколошматили до смерти, травмы такие, как будто там пьяный Майк Тайсон резвился. Потом обеих зарезали. У Антонины – перерезано горло, Ленке засадили сзади, под лопатку. Нож взяли в доме, из кухонного набора, выбросили во дворе. Трупы нашли в разных комнатах, утром, когда соседка зашла. Ленка на кровати лежала, связанная. Мать… В общем, перед тем как убить, Антонину изнасиловали.
– Ее одну?
– Одну.
– А мне говорили…
– Плохо тебе говорили. Елену не тронули, хотя, несмотря на свое наркоманство, выглядела она… скажем так, помоложе матери. Та всю жизнь на ферме отработала, два мужика у нее были, оба – горькие пьяницы, лупили бабу чем ни попадя, так что можешь представить, красотой она не блистала. Я читал, конечно, про всяких маньяков, геронтофилов и прочих, но, если тебя интересует мое мнение, сумасшествием здесь и не пахнет. В доме все вверх дном перевернуто. Похоже, что пропали деньги, но сам посуди, какая у них могла быть сумма. Максимум – тысяча рублей.
– А как в дом попали?
– Двери и окна без повреждений. Может, сами впустили, а может, и не запирались. Такое в этих краях иногда практикуется. Во сколько, по времени, произошло убийство, эксперты сказать затруднились, погода в те дни .стояла теплая, но, ориентировочно, с часу до четырех ночи. Вроде бы заметили какую-то машину, которая выезжала из "Советского" примерно в это же время, но ни марки, ни, естественно, номера никто не засек. Опять же, имеет ли эта машина отношение к делу – не известно. К нам, бывает, заворачивает городская молодежь, чтобы перепихнуться на природе, то ли романтику ищут, то ли просто хаты свободной не нашлось и денег на гостиницу. У нас поначалу две основные версии рассматривались…– печально усмехнувшись, старый опер уточнил с болезненным оттенком: – «У нас!» Я тут, собственно, с первых дней был только на подхвате. Мое дело – гусей украденных ловить и с пьяным мордобоем разбираться. Налетели всякие орлы из главка и наши «убойщики», из областного управления. Про маньяка заговорили, про большой общественный резонанс. Договорились до того, что это чуть ли не общероссийская серия идет, якобы были два аналогичных случая под Ростовом и Смоленском. Потом, правда, слегка успокоились. Сошлись, что «маньяческая версия» остается третьей, не основной, для галочки в плане мероприятий, а наиболее перспективные направления – Ленкины городские похождения. Разборки либо из-за квартиры, либо на почве наркотиков. Создали сводную группу, которая у меня в кабинете неделю заседала. Как водится, ничего толком не делали, только информацию друг у друга воровали и водку трескали. Потом перебрались в Областное управление, там места побольше. Сказали, что версии по наркоте и квартире – не моего уровня компетенции, будут сами работать, а моя задача – крутиться здесь, устанавливать свидетелей и проверять местных жителей на причастность. Вот тогда мне и шепнули про Сидорова… Видели, как он в ту ночь по деревне шатался, пьяный до невменяемости. В клубе, это километров пять от «Советского», дискотека была. Он там нажрался, к местным бабам цепляться стал. Когда ихние, парни успокоить его захотели, он стал ксивой размахивать, грозился, что и пушка у него с собой… Не спасло это его, по соплям ему все равно надавали, так что домой он пошел в плохом настроении. С дискотеки его выбросили как раз около часу ночи, домой он приперся после пяти. Где болтался? Стали мы с ним разговаривать. Он про дискотеку ни слова, заявил, что с корешем одним всю ночь бухал.
