— А у тебя не было желания вернуть деньги на их место? — как-то притаенно спросил Шедов.
Коркин мотнул головой.
— Мочить гада! — произнес Чугунов. — Таким, как он, не место на нашей голубой планете.
— Тебе, Гриша, наверное, плохо у нас жилось? — лицо Арефьева налилось болезненной желтизной. — Ты, грязная утварь, по существу разорил наш бизнес. Из-за тебя погибли шестеро человек и, в том числе, Заполошный с Рюмкой. А как быть с клятвой на крови?
— Этот обломок человека должен умереть, — сказал Воробьев.
Арефьев поднялся и взял со стола «браунинг», изъятый из сейфа Коркина. Выщелкнул обойму, а из нее — патроны. Один патрон вложил в патронник.
— Идемте отсюда, — Арефьев поднялся и первым вышел из гостиной. Они спустились вниз и прошли к гаражу… Перед воротами Арефьев на раскрытой ладони протянул пистолет финансисту.
— Выше нас только Бог, а ты решил его власть взять себе. Бери, Гриша, ствол и реши свои проблемы, как мужчина, — Арефьев сбросил «браунинг» с раскрытой ладони в просяще подставленные руки Коркина. — Это твой последний шанс отмыться. Иди в гараж, а мы подождем, когда твоя душонка отлетит в царствие небесное.
Бесформенная, огрузлая фигура финансиста, отливающая бледностью плешь, невидимый стотонный груз на его плечах могли бы разжалобить кого угодно, но во дворе арефьевской усадьбы таковых не оказалось… Коркин, шатаясь, вошел в гараж и Воробьев прикрыл за ним дверь.
— Этого он никогда не сделает, — сказал Голощеков. — Слишком тонка кишка.
— Зато прекрасно работают файлы, — проговорил Арефьев. — Он не может не понимать, что у него другой колеи просто нет.
— Он скорее от страху околеет и мы не услышим выстрела, — предположил Чугунов.
— Суше смерть будет, — Воробьев в нервности присел на лежащие у стенки гаража протекторы.
Звук выстрела «браунинга» не сильный, но когда он прозвучал, Арефьев вздрогнул, словно над ухом громыхнули из ружья.
Первым в гараж ринулся Голощеков. Коркин, скукожившись, лежал на цементном полу между машинами. Он был еще жив — перебирая ногами, скреб пальцами каменную твердь.
— Этот придурок стрелял в сердце, — сказал с досадой Воробьев. — Чтобы пробить такую тушу, нужен артиллерийский калибр.
— Пожалел свою башку, — Голощеков неотрывно смотрел на Коркина.
Арефьев взирал на своего финансового бога, как он иногда, в хорошем настроении, величал Коркина.
— Где Зинич? — обратился он к Воробьеву. — Пусть завернет тело в брезент и отвезет к его новому хозяину.
— Да он еще живой, — волнуясь, сказал Голощеков.
— Не думаю, — Чугунов наклонился над Коркиным и стал щупать пульс. — Пощупай ты, Вадим, — обратился он к Воробьеву.
— Он готов на сто процентов, это видно и без пульса, — начальник безопасности вытащил из кармана сотовый телефон и связался с Зиничем.
Когда тот явился, — эдакое микропохоронное бюро, — Арефьев распорядился:
— Возьми с собой близнецов и отвези труп к усадьбе Расколова. Оставьте тело у ворот, а в карман положи один рубль. Это ему красная цена…
Вдруг тело Коркина дернулось, рука конвульсивно отлетела к колесу и нога, обутая в стоптанную обувь, вытянулась и несколько секунд мелко вибрировала, словно подключенная к току высокого напряжения. И вдруг в одно мгновение опала, утихла, пальцы на руке скрючились, сжались и покрылись безжизненной полудой.
— Легко умер, мерзавец! — Голощеков вытащил из кармана носовой платок и прикрыл им лицо Коркина.
* * *
В тот же вечер Арефьев созвонился с Фрезером и попросил того приехать. Однако вместо него в Опалиху прибыл уполномоченный Совета Отар Чутлашвили. Прежде чем начать разговор по существу, гостю была показана видеопленка, на которой был зафиксирован допрос и признания Коркина. Это была явка с повинной и комментарии к ней.
Чутлашвили темпераментный человек и уже через секунду придумал для Расколова кару. Однако обошелся без развернутых декларативных пассажей.
— Расколов, конечно, худший отброс рыночных отношений, — горячился грузин, — и было бы глупо ему прощать такие выверты.
— Что ты, Отари, предлагаешь? Посадить этого мерзавца на пятнадцать суток?
— У вас, наверное, найдется еще одна копия этого фильма, который мы только что просмотрели?
— Это не проблема, завтра к десяти утра будет хоть дюжина копий…
— Достаточно одного экземпляра. Через нужного человека передадим кассету солнцевской группировке, пусть все знают, чем занимается их казначей…И все! Это будет для него пострашнее киллера…
— Но ведь только мы с тобой такие вещи не решаем, — Арефьев отошел к барчику за «Алазанской долиной». Это вино особенно с удовольствием пьется в темные осенние вечера.
Грузин, поднявшись с кресла, и, опираясь на трость с узловатой рукоятью, сказал:
— Я это согласую с Ионовым и Фрезером. Мы Расколову устроим Нюрнбергский процесс…или суд Линча.
— Боюсь миропорядок от этого не изменится, — у Арефьева занозисто заныло в правом боку. — Кому мне отдать деньги, которые мы нашли у Коркина дома?
— Положи на свой счет, это тебе за причиненный моральный ущерб в особо крупных размерах…Он бы твои бабки разбазарил, о чем тут говорить…
— Подозреваю, что после этого мне придется воевать, как минимум, с десятью бандами, а для этого я, пожалуй, уже не гожусь.
— Отличное вино, — сказал Чутлашвили. — Словно и впрямь попал в Алазанскую долину. — И без перехода: — Но ты, Герман Олегович, в ближайшее время будь повнимательнее, раненый кабан иногда бывает чрезвычайно опасен. Раскол наверняка захочет реваншироваться…
— Крови все равно не избежать, даже если он каким-то чудом перевоплотится в кающуюся Магдалину.
— Извини, это проблема теперь наша общая. Сегодня ночью, в крайнем случае, завтра утром мы сообщим о нашем решении.
Арефьев держался изо всех сил. Боялся, что не сможет проводить гостя до машины. Страшился болевого шока. Но когда к нему подошла Ронда и теплым боком прижалась к его ноге, боль вроде бы немного отступила.
— Маленькое мщение более человечно, чем отсутствие всякой мести…Это сказал Ницше об укусе змеи, — Чутлашвили улыбнулся в черные усы и направился на выход.
Арефьев проводил его до крыльца. От него ни на шаг не отходила собака.
Два телохранителя Чутлашвили стояли у закрытых ворот, третий — у дверцы машины. Было свежо, слегка подмораживало и Арефьев, подняв голову к звездному небу, попросил у него помощи.
С грузином они расстались по теплому, с объятиями. От него исходили тонкие запахи чистой кожи, какой-то ароматной воды и сигарет.
— Ждите, Герман Олегович, звонка… — Сказал Чутлашвили, садясь в машину. — Может, для страховки, мне прислать вам пару моих «афганцев»?
— Пусть пока они побудут в резерве. Вон какой у меня зверь! — Арефьев нагнулся и потрепал Ронду по лоснящемуся боку… — Она у меня стоит десятерых спецназовцев.
Когда Чутлашвили уехал, Арефьев пошел в комнату охраны и застал там Чугунова с Борисом.
— Я не думаю, что сегодня кто-нибудь сюда пожалует, но лучше перебдеть, чем не добдеть, — сказал он Чугунову. Кто охраняет заднюю сторону дома?
— Буханец с одним новеньким из охранного агентства.
— Завтра приведи его ко мне, хочу взглянуть, что это за человек.
Он поднялся наверх и сделал подкожную инъекцию морфия. Когда тело начала окутывать теплота, и боль поубавилась, он подошел к сейфу и достал оттуда пистолет «грач» и помповое ружье. Затем зашел в спальню и положил оружие под кровать, с самого края, чтобы можно было в любой момент до него дотянуться. После этого спустился в ванную комнату, где шумела вода и работала стиральная машина. Злата развешивала на веревке только что отжатое бельё.
— Солнышко, не жалеешь себя, пожалей нашего малыша, — Арефьев подошел к жене и обнял ее. Возможно, они думали одну и ту же думу: как избежать того, что мраком и неизвестностью маячит впереди? — Я сейчас с превеликим удовольствием съел бы кусок ветчины с горчицей и синим луком. И, пожалуйста, не говори мне о том, что мне можно есть, а чего нельзя.
Но Злата заговорила о том, к чему в последнее время она часто обращалась: дескать, давай все бросим и уедем в Израиль. По крайней мере, там много солнца, первоклассная медицина и где не живут Расколовы.
В Израиль уехала двоюродная сестра Златы Дора, ей там одной очень скучно и она в каждом письме живописует все плюсы земли обетованной. Арефьев не спорил, ему было не до этого, ибо он знает — на Земле нет такого места, где он мог бы избавиться от змеиной удавки, обвившей его поперек тела.
Утром, около восьми, ему позвонил Чутлашвили и сказал, что договор насчет копии видеопленки остается в силе. Арефьев понял: в игру вступает весьма могущественные силы, на фоне которых фигура Расколова утрачивала ореол неукротимого злодея…
Целлофановый мешок с трупом Коркина обнаружил водитель Расколова, ходивший в магазин за грецкими орехами. Мешок притащили в особняк и в присутствии Кривозуба, как-то нерасчетливо, вытряхнули из него мертвеца. На лощенный паркет вылилось литра три бурой жидкости и стоявший рядом охранник едва успел отскочить, чтобы не замочить свои модные, на широком ранту, итальянские ботинки.
