Воронцов не стал выяснять, какие мосты успел сжечь участковый, открыл дверь в первую комнату и крикнул:
– Мамаша! Рубашку несите!
Бабуля, гордая тем, что обслуживает столь высокое начальство, кинулась в темный угол, где за шторкой на плечиках висела голубая рубашка Воронцова, постиранная, отглаженная, со всеми пуговицами. Любовно сняла ее и понесла на вытянутых вперед руках.
– Завтрак накрывать? – спросила она у сына.
– Как хочешь, – буркнул Шурик, обхватив влажный лоб руками. – Воды принеси!
Старушка засеменила к бадье с водой. Она не скрывала своей радости по поводу того, что сын вернулся в родительский дом. С сыном ей будет куда веселее. А то, что у него в семье не ладится, то это пустяк. Невестки эти только и знают, что запрягать мужиков в ярмо да деньги из них выжимать. А что для старой матери самое главное? Чтоб сын был рядом и ее слушался. Вот и все дела.
Шурик наконец встал, подошел к печи, стянул с нее пыльные и мятые брюки и принялся их надевать.
– Девчонка-то ночевать не приходила, – сказал он.
– Ну и черт с ней, – ответил Воронцов, застегивая рубашку и придирчиво осматривая рукава – не осталось ли пятна от шпрот. – Я к ней в пастухи не нанимался. Участковый ничего не сказал, затянул брючной ремень и подумал, что надо будет проделать в нем новую дырку, а то слишком туго стало.
Воронцов надел заплечную кобуру, вынул пистолет, проверил обойму и снова загнал ее в рукоять. Накинул на плечи пиджак и сел за стол.
– Давай-ка еще раз разберемся со списком, – сказал он, придвигая к себе мятый лист из ученической тетради, прилично заляпанный за вечерней трапезой.
Похоже, Шурик молил бога, чтобы следователь не вспомнил об этом списке, но судьба ему не улыбнулась. Он нехотя подошел к столу, взял давно поломанный будильник и стал крутить колесико, приводящее в движение стрелки.
– Да что с ним разбираться? – отмахнулся он. – Пустое все это, Юрий Васильевич. Пустое!
Но следователь уже вооружился карандашом и нацелил его острие в первую фамилию.
– Это все телятницы?
– Телятницы. Только, считай, все в город перебрались. Три женщины остались. Я их кружочками пометил.
– Вот по этим трем давай и пройдемся. Будина?
– Эта молодая. Муж, дети. На Заречье живет.
– Шапетько?
– Шапетько уже месяц как в больнице лежит. Грыжа у нее.
Воронцов в задумчивости постучал карандашом по списку и очертил последнюю фамилию.
– Клинцова?
– А это младшая дочка Евсея, к которому мы с вами заходили.
– Пастуха?
– Ну да, он в то утро скот пас, – кивнул Шурик и попытался смять разговор. – Я ж говорю, Юрий Васильевич, что пустое это дело. При чем тут телятницы?
– Постой, постой! – сказал Воронцов и внимательно посмотрел в глаза участкового. – Расскажи-ка мне про эту Клинцову! Если не ошибаюсь, она не замужем и у нее взрослый сын?
– Ну да, сын Лешка. Баламут еще тот…
– Сколько Клинцовой лет?
– Да лет сорок пять будет, – с трудом выдавил из себя Шурик. – Юрий Васильевич, это святая женщина! Я за нее поручиться могу.
Воронцов, не сводя взгляда с лица милиционера, медленно скрутил список в трубочку и стал наматывать ее, словно веревку, на палец.
– Святая, говоришь? А вот мы это и проверим. Где она живет?
– Юрий Васильевич, – тихо попросил участковый. – Бога ради, не трогайте ее.
– Шурик! – насмешливо позвал Воронцов. – Где она живет?
– Вы что, в убийстве ее подозреваете? – вдруг вспылил участковый. – Да лучше меня подозревайте! У меня кулак крепкий, могу по физиономии заехать. А Клинцова – женщина нежная. У нее душа ранимая, понимаете?
– Ранним утром старик находит труп любовника своей дочери, – задумчиво произнес Воронцов. – Это, Шурик, и есть тот самый хрестоматийный круг, в который, как в мышеловку, попались главные действующие фигуры. И никуда они уже не денутся. Вот в чем заключается главный закон криминалистики. Понял?
Он кинул измочаленный список на стол и встал.
– Уезжайте вы лучше отсюда, – глухим голосом сказал участковый, исподлобья глядя на следователя. – Пока я на вас жалобу в прокуратуру не написал.
Воронцов замер у двери, повернулся к Шурику и широко улыбнулся:
– Жалобу?
– Да! – зло ответил участковый. – Где основание для возбуждения уголовного дела? Где труп? Где заключение экспертизы?
Улыбка медленно сошла с лица следователя.
– С огнем играешь, Шурик, – вздохнул он, внимательно рассматривая красные, подпухшие глаза участкового. – Не боишься лишиться погон за преступную халатность, допущенную во время проведения дознания?
Не дожидаясь ответа, он быстро вышел из комнаты, и с терраски донесся его громкий голос:
– Мамаша! Ну-ка объясните, где Клинцова живет.
Участковый повернулся к зеркалу, в котором с трудом умещалось его лицо, надел фуражку и медленно надвинул козырек почти на самые глаза. Несколько мгновений он рассматривал свое отражение, потом подошел к столу, вылил остатки водки в мутный стакан и залпом выпил.
– Не надо! – рявкнул он. – Я сам отведу!
Даша лежала на спине, натянув одеяло до носа, и смотрела, как трепыхается залетевшая в паутину муха и как паук носится вокруг нее, обматывая своей липкой нитью. Она уже давно не спала, да и сна не было, но все лежала, не шевелясь, без чувств, без мыслей и без слез. И лишь когда солнце стало припекать и раскалило навес, Даша откинула одеяло и села. Вялыми движениями она стряхнула с головы травинки, накинула на плечо лямку сумочки и слезла вниз.
По двору, не разгибаясь, ходила Проня: сыпала в алюминиевую тарелку пшено курам, рвала листья одуванчика кроликам, мешала в корыте вареную картошку с мукой для поросенка. Увидев Дашу, она взялась за поясницу, выпрямилась, молча кивнула. Глаза женщины были подпухшими от слез.
В бане Даша долго обливала себя холодной водой, промывала глаза, тщательно чистила зубы, потом вытерлась простыней, которую принесла Проня, и пошла разыскивать Воронцова.
У колонки она встретила Лешку.
– А я за тобой! – сказал он ей, радостно улыбаясь. – Чего это у тебя глаза красные? Плакала?
– Не выспалась, – со смыслом ответила Даша и, желая подразнить, с вызовом посмотрела на парня.
Он смутился, отвел глаза.
– А у деда корова отелилась, – сказал он уже не столь праздничным голосом. – Пойдем на теленка посмотрим…
– На кого?! На теленка?! – возмутилась Даша и едва не проговорилась, что за свою жизнь так на них насмотрелась, что до сих пор бифштексы есть не может. – Подумаешь, невидаль – теленок… Я уже как-то видела теленка… По телевизору показывали.
– По телевизору – это не то, – возразил Лешка.
Даша обернулась и посмотрела на хату бабули, на сломанную калитку и подумала: «Может, Юра спит еще?»
– Ладно, – согласилась она. – Пошли на твоего теленка смотреть.
Они спустились по Глуховке, свернули во двор. Лешка отворил дверь сарая, зашел первым и зажег свет.
– Бычок, – сказал он, облокотившись об оградку.
Даша встала рядом и посмотрела в загон. Теленок был мокрым и длинноухим. Он лежал на соломе и пытался приподнять голову. Корова, шумно сопя, старательно облизывала его сизым языком. – Любуетесь? – неожиданно прозвучал в дверях женский голос. – Ну-ка, подвиньтесь!
Даша обернулась и чуть не вскрикнула. С охапкой сена в руках перед ней стояла убийца.
«Вот это да! – лихорадочно подумала Даша. – Откуда она здесь? Она меня узнала? А что теперь делать? Бежать за Юрой?»
Но женщина приветливо улыбалась и терпеливо ждала, когда Даша отойдет в сторону. Лешка взял девушку под руку и притянул ее к себе.
– Мам, это Даша! – представил он Дашу женщине.
Та перекинула сено через ограду, отряхнула фартук и протянула Даше руку.
– Очень приятно, – сказала она. – Я Надежда Ивановна. В общем, Надя.
Буря эмоций разразилась в душе девушки, когда она пожимала руку телятницы.
«Значит, она мама Лешки! – с ужасом думала она. – Вот это поворот! Что же это получается? Лешка такой милый парень, а его мамаша убийца?»
– Ты чего? – спросил Лешка у Даши, не понимая, чем вызвано ее странное оцепенение. – Мам! А Даша телят только по телевизору видела!
– Приходите чай пить, – пригласила Надя, выходя из сарая. – Пойду у деда спрошу, купил он пряников или нет?
– Эй, проснись! – сказал Лешка, когда они с Дашей остались вдвоем, и несмело взял ее за руку.
– А-а-а… – неуверенно протянула Даша, оглянувшись на дверь. – Так это твоя мама, говоришь?
– Да, – с удивлением подтвердил Лешка. – А что?
– Ничего. Молодо выглядит…
– Я знаю, все так говорят. А ей уже сорок шесть, между прочим… Ну что? Пойдем на чай?
– Пойдем, – ответила Даша, высвобождая ладонь из руки Лешки, и первой вышла из сарая.
«Это же просто издевательство! – думала она, невпопад кивая на какие-то вопросы Лешки. – Ну почему у хорошего сына такая отвратительная мать? И что теперь я должна делать? Стучать на эту гадкую Надю Юрке, чтобы тот нацепил на нее наручники? А как же Лешка? Можно представить, какими глазами он будет смотреть на меня!»
