Глава 8
Набережная Коннорса
В мозгу засела бредовая идейка насчет того, что мне удастся перехватить Чен-Куена и его компанию, прежде чем они доберутся до пункта назначения, но после трезвого расчета стало ясно, что это совершенно невозможно.
До Коннорс-Куэй от Сэндбери всего сотня миль, но из-за дождя и ночного времени суток добраться до нее можно было только за два часа с лишним, а китайцы находились в пути уже полтора часа.
Конечно, прежде чем пуститься в плавание, они могли слегка задержаться, и я высказал свое предположение Пэндлбери.
— Не знаю, — пожал он плечами, — может быть, так оно и будет. Все ведь зависит от прилива.
— А в чем дело?
— В островной гавани. В нее можно войти только вместе с приливом, так как там полно рифов. Остров ими просто окружен.
— Понятно... скажи-ка вот что: сколько там может находиться народу? Одновременно?
Услышав вопрос, Пэндлбери внезапно ожил и резко повернулся ко мне.
— Человек сорок-пятьдесят, но думаю, что вы не отдаете себе отчета в действительном положении дел. Ведь они являются именно теми, кем себя представляют. Дзен-буддисты. Ведут крайне замкнутую, затворническую жизнь, несмотря на военную подготовку, — в общем, все, как в древние времена. Их кредо является уверенность, что мужчина в любое время должен быть готов ко всяким неожиданностям.
— Чертовски обаятельная мирная философия, да? И им она, похоже, нравится.
— Это обычная для жителя западного мира ошибка. Вы не так смотрите на вещи, как они. Поэтому не способны понять основные догматы их философии. В том, чтобы воевать за добро и высшие идеалы, нет ничего дурного или зазорного. Например, в Японии большинство самураев были дзенскими монахами. Путь дзен — это путь воина.
— Коммунистически-буддистские монахи, — сказал я. — Новейшая разновидность.
— Даже католические священники в некоторых южноамериканских странах принимают участие в народно-освободительной борьбе. — Казалось, он читает лекцию в институте. — Доминиканцы, например, являются марксистами в большей степени, чем сами марксисты. Разве не так?
— Ну хорошо, — кивнул я. — Все это замечательно, только меня тошнит и от вашей философии, и от вас всех, вместе взятых. Но как вы-то оказались в их компании? Каким ветром вас туда занесло? Трудно поверить, что их стиль жизни пришелся вам по вкусу.
— С мастером Чен-Куеном я встретился давным-давно, когда он учился в Лондонском экономическом колледже. Я в то время изучал изящные искусства и дзен, занимался у одного старого японского учителя, проживавшего в те годы в Лондоне. Он и познакомил меня с Чен-Куеном, который очень помог мне впоследствии. Я написал несколько книг и приобрел некоторую репутацию в данном вопросе.
— А затем он на какое-то время исчез, а когда появился снова, предложил собственное шоу в Сидбери...
— Откуда вы знаете? — Он казался удивленным, но ответа дожидаться не стал, а продолжил: — Вся беда в моей слабости. — В этом прозвучала настоящая патетика. — Мои убеждения крайне поверхностны. Правда, мне не особо нравились кое-какие вещи, в которые меня втягивали, но к тому времени было уже слишком поздно. Мне приходилось выполнять их приказы.
— Чем же они тебя так сильно удерживали? Какой кусок дерьма висел над твоей головой? Молоденькие мальчики или подглядывание в общественных уборных?
Похоже, я был непростительно жесток, потому что Пэндлбери съежился, словно от удара, и погрузился в молчание. Видимо, я чересчур близко подкрался к истине.
* * *
Через Бриджуотер в Тонтон, сквозь узкий освещенный туннель, со сгустившейся на обоих концах тьмой. Я гнал машину, погрузившись в собственные мысли так, словно Пэндлббри вовсе не существовало.
Я снова и снова прокручивал воспоминания, начиная с Тай Сона и первой встречи с Сен-Клером, Чен-Куеном и Мадам Ню, — все всплывало в памяти в мельчайших деталях, намного отчетливее, чем события нескольких последних дней.
Затем — Хелен. С некоторым стыдом я понял, что не очень много думал о ней. Даже не поинтересовался у Чен-Куена, зачем она ему... разве в качестве дополнительного средства нажима на брата.
И что с самим Сен-Клером? Отправили ли его дальше по цепочке, или же он все еще находился на острове? Тогда до меня впервые за все время дошло, что если он сейчас в море, то освободить его нет ни малейшей возможности.
* * *
Казалось, рассвет никогда не настанет. Разгорался он долго — серый и скучный, посеребренная темнота, да еще ливень хлестал такой непроницаемой стеной, что, когда мы мчались через Бидефорд, а затем по прибрежной дороге к Хартленд-Пойнт, видимость стала настолько дерьмовой, что острова Ландли было просто не разглядеть.
Довольно приличный отрезок времени Пэндлбери насупясь молчал. В сером свете рассвета лицо его казалось маской смерти, на которой застыло выражение полного отчаяния, которое при иных обстоятельствах вызвало бы у меня сочувствие. Он далеко забрался в болото, оно, возможно, накрыло его с головой, и все-таки я постоянно напоминал себе, что он готов был стать одним из моих палачей. В пять часов утра на побережье Дэвона, с бьющим с Атлантики ливнем, ничто не располагало к жалости.
Я обнаружил знак, указывающий направление на Коннорс-Куэй, повернул на узкую, извилистую дорожку, обсаженную по обочине столь густыми и высокими кустами, что ни сквозь них, ни поверх них ничего нельзя было разглядеть. Затем припарковался на обочине и выключил двигатель. Открыв окно, стал вдыхать холодный свежий утренний воздух.
Первым заговорил Пэндлбери. Голос его был хмур, как и утро.
— Мистер Джексон, вам известно китайское выражение ву?
Я кивнул:
— На нем построена вся дзенская философия. Грубый перевод означает: полная смена своего мировоззрения.
Пэндлбери добавил:
— Или же внутреннего восприятия, если угодно. То же, что японцы называют сатори.
— И что дальше?
— Сидя в машине, в полной прострации, не имея возможности ничем заняться, а только думать, я догадался — с большим трудом, надо заметить, — что все эти годы я ошибался. Эти люди несут зло, частью которого стал я сам.
— Несколько поздновато.
— Возможно. — Он смутно улыбнулся. — Зато теперь я могу предложить вам свою помощь.
— Я на это надеялся, хотя вполне понял бы отказ.
Больше всего в нем поражал его голос. Мрачный, серьезный и крайне спокойный, совершенно непохожий на тот, актерский, которым он обращался в конце службы к аудитории. Что не означало, разумеется, перемены моего к нему отношения. Тем не менее я сказал:
— В общем, так: обрисуйте мне положение в Коннорс-Куэй.
— Много лет назад из Коннорс-Куэй на остров ходил паром. Перевозил каменные плиты, так что Причал там добротный. Но с начала века вся эта местность превратилась в помойку. И сейчас ее откупили. Монахи. Это их частная собственность.
— Они там живут?
— Нет, во всей местности остался всего один обитаемый дом. В свое время там находилась деревенская гостиница. А живет в ней Даво.
— Это еще кто?
— Крайне неприятный субъект, которого монахи наняли присматривать за тем, что творится на материке. Мне кажется, он венгерский беженец. Приехал в Англию после восстания пятьдесят шестого года. Возит на остров продукты на своем баркасе и наблюдает за тем, чтобы возле его дома не шлялись нежелательные незнакомцы.
— Телефон там есть?
— В пабе — да, но на остров позвонить невозможно.
— Ничего, — сказал я. — Лиха беда начало. Давайте нанесем этому Даво платный визит.
Заведя «альфу», я пустил ее по извилистой тропинке, которая в конце концов привела меня к огромным запертым воротам. Продвижение на этом закончилось. Огромный плакат возвещал: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ — ДЕРЖИТЕСЬ ПОДАЛЬШЕ», а другая гласила: «ЗЛЫЕ СОБАКИ СПУЩЕНЫ С ПОВОДКОВ». Тут же покоились массивные цепи с огромными висячими замками.
— Отсюда еще четверть мили, — сказал Пэндлбери. — Придется идти.
— Похоже на то. А как же собаки?
— Болтовня. Их на самом деле не существует, но любопытные стараются держаться подальше.
В конце концов я решил ему довериться, потому что Пэндлбери шел со мной. Перебравшись через ограду, мы стали спускаться по старой заезженной дороге, приведшей нас к высокому кустарнику, который несколько смягчил порывистый ветер, приносимый вместе с дождем с моря.
Какое-то время Пэндлбери молчал, а затем вдруг схватил меня за руку:
— Вон с того пригорка вы все увидите.
Следующие, на сей раз распахнутые — ворота и перед нами распростерлась уходящая вниз долина с бухтой. Полдюжины полуразвалившихся домов и старый паб со струящимся из каминной трубы дымом. За ним прямо в море выдавался длинный причал — отрезок пути на проржавевших подпорках. В самом его конце был принайтован баркас, но нигде я не увидел ни одного человека. Даже на баркасе, хотя с такого расстояния, да еще в тумане, было легко ошибиться.
