Если только кому-то о нем известно.
В этом был ключевой вопрос: известно ли кому-то о мече? Кто может о нем знать?
Внезапно Яно услышал звон разбитого стекла.
Затаив дыхание, он прислушался, чувствуя, как гулко колотится сердце.
Раздался крик: «Хай!»
Это был боевой клич.
Яно схватил единственное годное к бою оружие, которое оказалось под рукой, — катану син-синто 1861 года.
Нии слушал.
— Молодые воины синсэнгуми, вам предстоит пролить кровь. Готовы ли вы? Есть ли у вас сила, решимость, сталь в душе? Или вы такие же, как они, развращенные неженки?
Кондо-сан говорил быстро, с запалом.
— Вы слоняетесь по магазинам и красите свои волосы в голубой цвет, а ногти в черный? Вы дергаетесь в варварских плясках и протыкаете свое тело, увешивая его безделушками? Вы бездумно, словно кролики, совокупляетесь в грязных переулках и на сиденьях машин? Вы отравляете свой организм наркотиками и живете в призрачном наслаждении? Или же вы тверды и полны решимости, воины бусидо, мужественные и преданные делу? Вы самураи?
— Мы самураи! — раздался крик.
Они вчетвером сидели в задней части грузового фургона. В четыре часа утра токийский пригород был погружен в тишину. Фургон стоял перед домом Яно. Все четверо были в черных шароварах, черных куртках и специальных черных носках с отдельным большим пальцем, чтобы можно было носить сандалии. Каждый был вооружен двумя клинками — острым вакидзаси и катаной китайского производства, и у каждого был девятимиллиметровый бесшумный пистолет «глок».
— В таком случае, дети моей души, пошли! — воскликнул Кондо, и все четверо ощутили прилив восторженного возбуждения.
Ногума пошел первым, Муямато — вторым, он, Нии, — третьим, и Натуме — четвертым. Выпрыгнув из фургона, они крадучись приблизились к дому.
Дверь была заперта.
Ногума выбил ее ногой, после чего выполнил нутисуке, рубящий удар наискосок, вот только рубить оказалось некого. Тем временем и остальные выхватили мечи, возможно, не так изящно и красиво, как Ногума, который отработал это движение не меньше ста тысяч раз. Жаль, что его элегантной энергии не удалось выплеснуться ни на чье тело.
Вбежав в дом, Ногума крикнул: «Хай!», ища, что бы разрубить. Но рубить было нечего.
Однако он заметил пробивающийся из подвала свет.
— Хай! — снова крикнул Ногума и сбежал по лестнице вниз.
Нии последовал за ним, а остальные двое направились наверх.
Пробегая по коридору, Ногума увидел, как из двери появился человек с мечом, и бросился к нему, одержимый жаждой крови, переполненный кипучей энергией. Он выполнил безукоризненный кириороси, то есть прямой рубящий удар, уверенный в том, что его меч рассечет противника от макушки до пупка, тем самым решив исход поединка.
Увы, в момент удара его противник ловко отступил в сторону и молниеносно провел укенагаси, так называемый парящий блок, позволивший ему плавно перейти в нападение и со всей силы полоснуть Ногуму мечом по животу. Острое лезвие вспороло внутренности и все, что попалось ему на пути, дойдя чуть ли не до позвоночника. Тем Же самым движением человек выдернул клинок, высвобождая его, а бедняга Ногума повалился на пол, заливаясь кровью, ибо человеческое тело на самом деле представляет собой не более чем тонкую оболочку, наполненную кровью, и, когда эта оболочка рвется, содержимое вытекает очень быстро.
Храбрый и полный решимости, Нии собрался в свою очередь обрушить на противника кириороси и поднял над головой меч, но противник опередил его, выбросив вперед рукоять своего уже занесенного вверх оружия. Нии получил могучий удар под левый глаз, отчего у него в голове будто что-то взорвалось. Вскрикнув от боли, он отлетел назад, поскользнулся в море крови, хлещущей из Ногумы, и с грохотом растянулся на полу.
Первого нападающего Яно уложил элементарным ударом из школьной программы, сам удивившись, что еще помнит его. Лезвие легко вспороло плоть, но у Яно даже не было времени подумать, что он впервые убил человека, потому что все мысли его были о семье.
Продолжая в том же духе, экономя движения, Яно с силой ударил второго нападающего рукоятью меча в лицо, ощутив, как лезвие задрожало от соприкосновения. Бандит с окровавленным лицом растянулся на полу, возможно получив перелом костей черепа.
Впереди показался третий, и Яно сжался в пружину, принимая боевую стойку. Отведя назад и чуть приподняв локти, он выполнил кириороси, намереваясь рассечь противника надвое, однако тот оказался гораздо опытнее своих приятелей и, отразив удар, проскользнул мимо Яно.
Развернувшись вслед мелькнувшему противнику, Яно снова поднял было меч, но тут обнаружил, что серьезно ранен. Ноги у него стали ватными, колени подогнулись, он стал сползать вниз, вниз, вниз и наконец оказался на полу, глядя на своего противника.
Тот выполнил цибури — церемониально стряхнул кровь с лезвия, затем ното — церемониально убрал меч в ножны: плавный балет отточенных движений. Затем он нагнулся. У него было квадратное жестокое лицо, глаза горели огнем, маленький плоский рот не выражал никаких чувств. Его лицо показалось Яно знакомым. Кто это?
— Почему? — прошептал Яно, — Господи, почему?
— Определенная необходимость, — ответил незнакомец.
— Кто ты такой? — спросил Яно.
— Я Кондо Исами, — ответил тот.
— Кондо Исами умер сто лет назад. И он тоже был убийцей.
— Где меч?
— Не трогайте мою семью. Пожалуйста, умоляю вас…
— Жизнь, смерть — все это одно и то же. Где меч?
— Ах ты кусок дерьма! Убирайся в преисподнюю. Ты не самурай, ты…
Яно закашлялся кровью.
— Умри достойно, воин, ибо тебе больше ничего не осталось. Меч я все равно найду. Он принадлежит мне, потому что я сильнейший.
С этими словами он развернулся, оставив Филиппа Яно умирать в темноте в луже собственной крови.
К тому времени как Боб приехал туда на такси, все уже было кончено. Отъезжала последняя машина с телевизионщиками. Толпа оставалась, но уже сильно поредела. Люди рассеянно топтались на месте, понимая, что представление закончилось.
Расплатившись, Боб обвел взглядом место трагедии.
Дом тлел. В нескольких местах языки пламени еще лизали дерево, но в основном открытого огня уже не было. От здания, обрушившегося внутрь, осталась груда черных обугленных балок, полуобгоревших досок, разбитой фарфоровой сантехники, почерневшего каменного цоколя. Чувствовался плотный запах гари.
Сад превратился в беспорядочное месиво затоптанных растений, исполосованное следами колес пожарных машин, подъехавших к самому дому, чтобы заливать огонь водой. Среди смятых цветов валялись обломки обгоревшей мебели и куски черепицы.
Боб подбежал к желтой ленте оцепления. Вдоль ленты стояли несколько полицейских в темно-синей форме с крошечными пистолетами в черных кобурах, равнодушные к происходящему. За ними толпились следователи в костюмах и плащах, собравшиеся на дорожке, которая когда-то вела к крыльцу дома Яно, но сейчас обрывалась у края опаленного богохульства. От огромного количества воды, вылитой в полыхающее горнило, в воздухе висела сырость; земля размокла, местами покрывшись лужицами грязи.
Боб протолкался сквозь толпу, забыв о правилах вежливости, господствующих в японском обществе. Ему не было дела до оравы вежливых зевак.
Он поднырнул под желтой лентой, отделяющей мир гражданских лиц от мира сотрудников правоохранительных органов, чем сразу привлек внимание сначала одного полицейского, затем другого и наконец третьего.
— Я должен поговорить со следователями, — решительно заявил Боб.
— Хай! Нет, нет, надо ждать, ждать…
— Я не могу ждать, ну же, где тут у вас самый главный? Я должен поговорить с…
Он почувствовал, как на него навалилась тяжесть, ощутил давление человеческих тел. Японские полицейские в форме оказались на удивление сильными. К этим трем уже спешили на помощь другие, следователи смотрели на него, и он почувствовал исходящее от них настойчивое требование: уходи отсюда, не устраивай скандал, тебе здесь не место, ты не гражданин, не вмешивайся, это наше дело.
— Я должен поговорить с вашим главным! — заорал Боб, вырываясь из рук полицейских, — Нет, нет, пропустите меня!
Высвободившись, он совершенно логично, как ему показалось, направился к группе следователей или официальных лиц.
— Я должен вам все объяснить! Понимаете, я знал этих людей, у меня были с ними дела, вам потребуются мои показания!
Ему это казалось совершенно логичным. Нужно только все разъяснить.
— Здесь кто-нибудь говорит по-английски?
Однако, несмотря на все его благие намерения, он вызывал в японцах одну только враждебность. Похоже, их нисколько не интересовал его вклад в расследование.
