Да, похоже, заведующий, он же главврач, меня не вспомнил — хотя и посмотрел пару раз более пристально, чем положено хозяину смотреть на впервые встретившегося ему гостя, который, между прочим, платит валютой.
С трудом дождавшись окончания обеда, я не счел более возможным сдерживаться и решил попытать счастья в прямолинейной атаке, безо всяких ухищрений.
Сыто икнув, я перекинулся с Тэдом парой ничего не значащих фраз, изобразил похотливый смешок и доверительно сообщил хозяину: все-то, мол, нам у вас нравится, все-то у вас хорошо — ну, подумаешь, война мал-мал! Зато природа великолепная, люди добрые, отзывчивые, гостеприимные, еда классная… Вот только одно-единственное неудобство: две недели в дороге, а ни одного публичного дома! Ведь без женской ласки и озвереть можно в одночасье! Хи-хи-хи… Ну что за дикость, а? Ни одного борделя… Вот мы, например, там, у себя в Британии, привыкли, чуть только эрекция наметилась мало-мальская — шасть в бордель — и все, ноу проблем! У нас, мол, европейских народов, что ни хаус или билдинг — так обязательно публичный дом со всеми вытекающими… А то, мол, два здоровых мужика, да при цветной капусте, а похоть свою реализовать никак не получается. Нехорошо!
Распространяясь подобным образом, я вдруг почувствовал себя крайне неуютно: ощутил внезапно, что главврач — не мой объект. То есть я привык иметь дело с типами здоровыми и кровожадными, у которых основные инстинкты обострены до чрезвычайности, и, вполне естественно, сфера чувственного восприятия преобладает над умением мыслить абстрактно. Эти люди более похожи на зверей: ловкие, сильные, чуткие, но крайне ограниченные рамками специфики своего образа жизни. В докторе явственно ощущался мощный интеллект и глубокая проницательность. Мне даже не по себе стало, когда я напоролся на его всепонимающий взгляд.
Завершая свой детский лепет с ненатуральным акцентом, я задницей почувствовал, что доктор давненько раскусил мою фальшь и теперь с интересом ожидает окончания спектакля, ухмыляясь про себя самым издевательским образом.
Выслушав инсинуации по поводу публичных домов, Али улыбчиво посмотрел на меня и, покачав головой, изрек:
— Возможно, кто-то по дороге сказал вам, что у меня здесь публичный дом… Хм! Это заведомая чушь! Можете плюнуть тому в рожу, кто это сказал… — Выслушав мои заверения по поводу необоснованности его подозрений, Али невозмутимо пожал плечами и заявил:
— Ну что ж, слава Аллаху, что никто такого не говорил… Увы, я ничем вам не могу помочь. Возможно, я не исключаю такого варианта, где-то в Чечне и есть подобного рода заведения, но… Ведь мы народ высокой нравственной чистоты и всячески искореняем блуд. Так что придется вам в процессе вашего круиза запастись терпением… Либо самоудовлетворяться вручную. Кстати, как медик, я вам настоятельно рекомендую последний способ — в вашем положении он наиболее приемлем. Угу… А сейчас я желаю вам хорошо отдохнуть. У меня дела. Если вам что-то будет нужно, можете обратиться к моему завхозу, его зовут Рустем. У него вы можете обнаружить некоторые странности в поведении, но не обращайте особого внимания. Он из выздоравливающих, он… вполне нормален. Знаете ли, нет персонала, в больнице осталось двадцать три пациента, платить нечем даже минимальному составу, угу… Вот мы с завхозом и управляемся сами. — Замолчав, доктор громко постучал вилкой по тарелке: спустя минуту в дверном проеме возник худющий мужик за пятьдесят, с бегающим взором, загорелый, как африканец. Всмотревшись в его личину, я чуть было не звезданулся со стула. Это был сапер-идиот, которого я отловил в мае прошлого года за установкой консервных банок!!! Вот так завхоз…
— Сегодня Рустем ночует здесь, — объяснил нам доктор и обратился к завхозу по-чеченски:
— Проводи гостей, парень. А потом подойдешь ко мне, только побыстрее…
Сопровождаемые завхозом, мы отправились в палату и, оставшись там наедине, некоторое время обсуждали ситуацию. Я был близок к нервному срыву и уже хотел было, наплевав на последствия, немедля произвести в этом бардачном заведении высокой нравственной чистоты тривиальный обыск, придушив между делом проницательного доктора и идиота-завхоза, но Тэд очень своевременно высказал трезвую мысль о том, что доктор вот-вот отчалит домой и можно будет попытаться решить вопрос с завхозом, не прибегая к телесным повреждениям.
Спустя минут двадцать доктор действительно отчалил: я слегка задремал, в нервном ожидании истощив свои силы, и вздрогнул, проснувшись от скрежета ржавых воротных петель.
Выглянув в окно, я обнаружил, что «Волга» Али выехала за территорию, а Рустем задвигает ворота на место, оживленно напевая себе под нос.
Выскочив на улицу, я обогнул корпус и, столкнувшись лицом к лицу с быстро перемещающимся в направлении второго корпуса завхозом, ухватил его за руку и, скорчив заговорщицкую рожу, спросил с сильным акцентом:
— Хочешь заработать сто баксов, а? Хочешь? Рустем пару раз хлопнул ресницами, и на его высохшем лице обозначилась легкая степень озабоченности. Пару раз безуспешно дернув свою руку, зажатую моей железной дланью, он плаксиво крикнул:
— Пусти, дяденька, пусти! Я должен работать!
— Я тебе дам сто баксов, — медленно проговорил я по слогам и ласково улыбнулся. — Ну? Сто долларов! Хочешь?
— Гы! Сто долларов, — Рустем вдруг расплылся в широченной щербатой улыбке и пустил слюну. — Гы! Дай!
— Давай так, — я опять заговорщицки подмигнул и отпустил руку завхоза. — Мы хотим трахаться, понятно? Трахать-ся, — я изобразил движение сильно спешащего лыжника и скорчил блаженную гримасу. — Ясно?
— Гы! Трахаться! — Рустем осклабился и тоже пару раз дернул руками, боднув воздух костлявым тазом. — Трахаться! Хорошо!
— Ну вот, — я похлопал завхоза по плечу. — Ты нам дай хорошую бабу, а мы тебе дадим сто баксов. Бабу на полчаса. И — сто баксов. И — никому ни слова. Идет?
— Идет! — Рустем согласно закивал головой, затем испытующе уставился на меня и вдруг спросил:
— Ты военный, да? Ты русский, да?
Я аж поперхнулся. Интересное кино! Как-то один знакомый психоаналитик сказал мне между делом, что шизоиды обладают повышенной чувствительностью и в некоторых случаях даже слабо выраженным даром прорицания… Так, так… Черт, насчет памяти шизоидной я не припоминаю — что там они помнят, что не помнят… Да, вот это залепуха! На практике с таким вот проявлением я столкнулся впервые.
— Ну что ты, что ты! Что ты, Рустемчик! — Я ласково погладил завхоза по спине и взял его под руку. — С чего ты взял, что я военный, да еще и русский, а? Тебе кто-то сказал? Или ты меня еще где-то видел?
— Ха! — завхоз высвободил руку и погрозил мне пальцем. — Ты, когда стоишь, постоянно засовываешь большие пальцы рук под мышки, — сообщил мне завхоз и лукаво шмыгнул носом. — Гы! Так делают военные — они пихают пальцы под лямки разгрузки, — Рустем плутовато хихикнул и причмокнул губами. — Ты шпион, да?
— Я журналист, понятно? — Я изобразил в воздухе вращательное движение и чуть было снова не поставил большие пальцы рук под мышки — черт, действительно, как это так просто можно проколоться! Идиот, идиот — а узрел!
— Я постоянно ношу кинокамеру и потому привык поправлять ремень, — пояснил я завхозу. — Кино, понимаешь, телевизор. Ясно?
— Ясно, — Рустем опять шмыгнул носом. — Бабу, говоришь?
— Бабу, бабу, — подтвердил я. — Доктору — ни слова.
— Ни слова, — подтвердил Рустем и пригласил жестом следовать за ним. Дойдя до последнего, шестого по счету, корпуса, расположенного в самом конце обширного дурдомовского двора, Рустем показал на дверь. — Туда, они там…
Войдя в корпус, я обнаружил, что справа по узкому коридору имеются восемь обитых жестью дверей — посреди каждой двери был застекленный глазок диаметром сантиметров в 20.
— Смотри, выбирай, — предложил Рустем. — Кто понравится, скажи.
Я судорожно сглотнул и молча покивал головой — слова не мог вымолвить. Сердце мое застучало, как большой барабан на полковом разводе. Сделав длинный выдох, я приник оком к «глазку» первой по счету двери. В палате находились две женщины, закутанные в черные платки. Они сидели на голых матрацах, брошенных прямо на пол, и молча чего-то месили в большом тазу. Я стукнул по двери пальцами — женщины одновременно повернули ко мне лица… Нет, это были какие-то зрелые дамы неопределенной национальности — моей женой тут даже отдаленно не пахло.
Я перешел к следующей двери, затем к третьей, затем далее… Не бьыо моей супруги в этих скорбных пенатах.
— Слушай, а больше у вас никого нет? — обратился я к Рустему. — Это все женщины? Или где-нибудь еще есть?
— Это все, — подтвердил завхоз и изобразил недоумевающий жест. — А что — тебе никто не понравился? Совсем-совсем?
