Из-за дальнего мыса показалось судно на подводных крыльях. Оно стремительно догнало и перегнало катер. К берегу помчались белые бурунчики. Василий Константинович отложил газету и посмотрел «Ракете» вслед.
«В Алушту, должно быть, — подумал полковник в отставке. — Или уж до самой Ялты». Он с наслаждением раскинул руки. Ласковые лучи гладили немолодое тело.
— Папа, иди к нам! — раздался призыв Бориса. — Смотри, какие здесь мидии!
Сын стоял по грудь в воде рядом с уходящим вверх утесом. На голове у него была маска. Виднелся ярко-красный загубник трубки. Он держал что-то в поднятой руке.
— А вот еще, Борька! — услышал Василий Константинович мелодичный голосок дочери. — Ими вся скала покрыта!
Папа, правда, иди к нам!
На Кате тоже была маска с трубкой.
— Не пойду, — засмеялся Кондратьев. — Я и так вынужден ужинать жареными мидиями. Не хватает еще, чтобы я эту дрянь собственными руками собирал!
Дети сложили на выступ утеса добычу.
Мелькнула голая Борькина спина, затем его полосатые желто-синие плавки, купленные прямо на судакском пляже. Последними скрылись под водой зеленые ласты.
Следом за братом нырнула Катя. Василий Константинович с умилением видел, как ушло под воду гибкое тело дочери в бордовом купальнике.
Вот так каждый день. Отдерут от прибрежных скал штук сто ракушек. Вечером разведут в винограднике квартиродателя костер и поджаривают себе живых моллюсков прямо в панцирях на железном листе.
Можно ли это есть? Боря с Катей вопят, что им вкусно. Что это деликатес.
Кондратьев мог поедать мидий, лишь обильно сдабривая майонезом и солью.
Под водочку. Ради детей на какие жертвы не пойдешь?
Он снисходительно улыбнулся и обвел глазами пляж. Розовые тела. Белая крупная галька. В Крыму мало песчаных пляжей.
Улыбка застыла на губах. В полуметре от полковника лежало еще одно тело.
Оно было заметно бледнее прочих. Оно было совершенно белое. На Василия Константиновича глядели идиотские глаза утопленника.
Это были глаза его отца. «Нет! Не может быть! — хотел крикнуть Кондратьев. — Это сон. Папа жив!!!»
Полковник посмотрел в спасительную даль. Зрение зацепило еще одно поразительно бледное, не пляжное тело. «Мама! — дико заорал полковник и тут же осознал, что никто не слышит этот крик, кроме него самого. — Мама, не умирай!!!»
Ему показалось, что он вскочил, бросился трясти своих родителей. Это наваждение, они просто задремали. Папу с мамой разморило на черноморском солнышке.
Глаза бесстрастно заметили смертные синие следы на морщинистой материнской шее.
— Нет! — закричал полковник. — Нее-е-ет!!!
Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Его словно спеленали и положили перед экраном смотреть фильм ужасов.
Рядом с телом Любови Семеновны он обнаружил Елену Владимировну.
Жена лежала на спине с перекошенным от ужаса лицом. К пляжным камням ее пригвождали четыре стальных зуба. Черенок вил контрастно выделялся на голубом фоне крымского неба.
— Только не это, — простонал полковник и повторил: — Нет, только не это!
В поисках спасения Василий Константинович обратил глаза к морю. Там, где только что плескались дети, он увидел две ракушки колоссальных размеров. В рост человека. В каждой мидии было около двух метров длины.
Они наполовину высовывались из воды. В солнечных лучах серебрился перламутр на черных створках. Створки были приоткрыты.
Внезапно полковник рассмотрел растянутые вдоль створок лица собственных детей. Растянутые почти на два метра, они смотрели на него из Приоткрывшейся щели. Глаза их то и дело подмигивали.
Василий Константинович взмахнул руками. Вернее, его руки произвели какие-то движения.
Предсмертная судорога изогнула ноги.
Вздрогнуло могучее некогда тело.
Конвульсия отбросила назад безухую голову. Полковник сильно стукнулся затылком о боковую стенку холодильника.
Никакой боли от этого он не почувствовал. Ему не суждено уже было испытывать боль.
Положив трубку, майор Туровский нажал клавишу селектора:
— Алексей Ильич! Вопрос.
— Что там еще? — недовольно спросил подполковник Киселев и отставил подстаканник.
— Тут снова позвонила одна чокнутая, некто Екатерина Васильевна Кондратьева. Первый раз три часа назад она просила выслать машину на Волховское шоссе.
Ее отец там — охранник складов фирмы «Тоусна». Кондратьева опасалась, что отца могут убить. Говорила, что в последнее время из ее семьи исчезают люди, потом их находят мертвыми…
— Типичная мания преследования, — пробормотал Киселев и потянулся к чаю.
— Виноват, не расслышал, Алексей Ильич? — переспросил Туровский.
— Мания преследования, говорю.
— Так точно, я это сразу понял.
Подполковник отхлебнул ароматную горячую жидкость и приказал:
— Дальше давай.
— Даю дальше. Только что эта Кондратьева звонила опять. Говорит, что приехала к отцу на работу. Склад «Тоусны» вскрыт. Сторожа, ее отца, нигде нет.
— Ограбление?
— Она утверждает, что долго наблюдала за складом, ожидая нашу машину. Оттуда ничего не выносили. В поисках отца она обежала все помещения. С дверей сорваны замки, но материальные ценности на месте. Во всяком случае — большая часть.
— Слушай, Туровский, а может, она обкуренная? Может, это глюки?
— Речь нормальная, Алексей Ильич.
Несмотря на волнение, логически стройная… Еще заявительница утверждает, что, пока она ждала милицейскую машину возле склада, ее пытались увезти с собой двое бритоголовых на белой «Ауди». Она отбилась с помощью баллончика. Принялась звонить и стучать в дверь. Дверь склада неожиданно распахнулась и сшибла заявительницу. Когда к ней вернулось сознание, какой-то человек убегал в сторону шоссе.
— Ох, майор, что ж за дежурство такое выдалось? — сокрушенно вздохнул Киселев. — Не дадут спокойно чайку попить.
— Вроде и понедельник только что закончился, а облегчения никакого, — поддержал начальника Туровский и замолк в ожидании решения.
— Речь логичная, говоришь? — задумчиво повторил подполковник. — Не хочется, понимаешь, опять шум по пустякам поднимать. С этим саквояжем на Собчаковской, видишь, как облажались.
Говорят, до самого мэра дошло.
— Ну уж тут нашей с вами вины нет, — поспешил успокоить майор. — Мы все сделали по инструкции. Мы не виноваты, что в саке бомбы не оказалось.
— По инструкции, по инструкции…
Ладно. Давай направляй на Волховское ближайшую патрульную. Пускай посмотрят и доложат. Если у заявительницы не галлюники, вызывай опергруппу угрозыска. Раз склады вскрыты, — значит, что-то стибрили. Верно я рассуждаю?
— Так точно, Алексей Ильич! Склады — это склады.
В автобусе Кофи наконец разглядел себя. Видок еще тот. Сколько ни отряхивался он, стоя на остановке, всюду видна была мука — на джинсах, на любимой клетчатой рубашке, на куртке. В волосах мука смешалась с потом в клейкое тесто.
Кофи попытался было выковыривать его пальцами, но ничего не вышло. Тесто вылезало лишь вместе с волосами. Нужна была вода.
Хуже муки были кровоподтеки и ссадины. Такого негра редко встретишь в России. В муке, в крови и, что самое ужасное, трезвый.
В автобусе молодой вождь принял позу Сократа. Подобно великому мыслителю, он обхватил голову руками и прижался носом к окну. Сидел и сглатывал собирающуюся во рту кровь. Хоть грязной головы и разбитых губ не видно.
Пассажиров было трое или четверо.
Они направлялись в центр одним из последних автобусов. Кофи старался не привлекать внимания, поэтому ни на кого не смотрел и вообще не производил никаких лишних движений. Он позволил себе лишь дышать.
Тем не менее боковым зрением он ловил на себе любопытные взгляды. «Нет, это никуда не годится, — думал Кофи. — Нужно что-то предпринять».
За стеклом автобуса делалось все оживленнее. Вот и проспект Маршала Жукова.
Здесь уже сверкали рекламные огни. Кофи рассматривал людей на тротуарах.
Ему не нравилось, что вид у них у всех совершенно праздный. От безделья они с удовольствием запомнят странного негра.
Еще ему не нравилось обилие милиционеров. То и дело по проспекту проносились автомашины с мигалками. В пешей толпе граждан милиционеры то и дело попадались парами.
Мелькали рестораны, гостиницы, бары и казино. Светились витрины ночных магазинов. Проплывали заставленные под потолок бутылками киоски.
Слева и справа темнели громады офисов. Зато уж если встречались жилые дома, то в них светилось куда больше окон, чем в дальних новостройках.
Проспект Маршала Жукова влился в улицу с красивым революционным названием — проспект Стачек. После каждой остановки в салоне делалось многолюднее.
Уже не хватало сидячих мест. Остро пахло смесью алкогольного и табачного перегара. Скоро автобус пересек Обводной канал и Фонтанку. Это уже самый центр.
