На подходах никого не было. Стараясь не высовываться, потерпевший от четвероногого недруга снял ботинки, снял и выжал носки. И низ брюк. Стало чуть суше. Но ничуть не лучше.
Ну, теперь все! Теперь приедет Григорьев, и все их отделение и еще несколько отделений будут рассказывать эту историю много лет.
Теперь Грибову уже почему-то не хотелось, чтобы напарник приехал как можно скорее. Теперь он был совсем не против, чтобы тот задержался.
Ну не собачья ли работа! Не будь те собаки лишний раз помянуты!
Григорьев приехал через десять минут.
Он остановил «Жигули» в названном месте, с озабоченным видом вылез из салона, поднял капот и склонился над мотором. Грибов негромко свистнул. Григорьев, шаря глазами по земле, пошел искать какую-то понадобившуюся ему для ремонта мотора проволоку.
И подошел к кустам.
— Ты здесь?
— Здесь.
Григорьев протиснулся внутрь зарослей.
— Ну, что там у банкира?
— Ничего хорошего. Кроет нас почем зря.
— А деньги?
— Отдал. Считает, что это поможет спасти дочь.
— Это вряд ли. Им теперь девочку возвращать не резон. Деньги уже у них. А физиономий их, кроме нее, никто не видел. Зачем им рисковать?
— Я ему то же самое говорю. А он знай свое талдычит: «Мне денег не жалко. Мне дочь нужна».
— Дурак.
— Да нет, просто сильно расстроенный.
— Слушай, а чего здесь так псиной пахнет?
Грибов недоуменно пожал плечами. И на вопрос не ответил.
— Ну и куда девался наш клиент?
— Видишь дом?
— Вижу.
— Пятьдесят минут назад зашел вон в ту калитку.
— Один?
— Один.
— С «дипломатом»?
— С «дипломатом».
— И больше не выходил?
— Нет. Замер, как хорек в норке.
— И что мы теперь будем делать?
Грибов показал на забор. И показал пальцами шаги.
Григорьев осмотрелся.
Забор был высокий — метра три. Капитальный. Из плотно пригнанных друг к другу досок. Ни дырочки, ни щелочки. И без сигнализации, если судить на первый взгляд.
— Сигнализации нет. Я к самому забору подбирался, — подтвердил Грибов.
— Значит, говоришь, нет… А если охрана?
— А мы аккуратно, на цыпочках.
— На цыпочках?.. — Григорьев поморщился. — Слушай, давай в сторону отойдем, а то так псиной несет — не продохнуть.
— Не поможет, — уверенно заявил Грибов.
— Почему?
— Здесь везде так пахнет.
— Умеешь же ты места выбирать.
Снова внимательно посмотрел на забор. Который предстояло форсировать.
— Может, наших предупредим? На всякий случай.
— Уже предупредил, — ответил Грибов. — Попросил дежурного, чтобы он, если мы через три часа не перезвоним, послал по этому адресу оперативную машину.
— А почему не сразу?
— Потому что незачем сразу. Нет веских причин. Но есть официальное отстранение от дела
— Да. Ложный вызов нам не простят.
— Не ложный — тоже
— Ну что? Давай попробуем подойти поближе?
Подойдя, увидели все то же самое — ровный, без дыр и удобных уступов капитальный забор.
— Как внешний, вокруг зоны, — оценил качество постройки Григорьев, поковыряв ногтем между досок. — Без коловорота не обойтись.
— А мы с помощью техники, — вытащил из кармана небольшое дамское зеркальце Грибов. Он всегда таскал его с собой, как очень полезную вещицу. Не для самолюбования — для нужд сыскного дела. Если, конечно, уметь им пользоваться.
— Дай вон ту ветку.
Грибов расщепил конец поданной ветки и вставил туда зеркальце. Потряс палкой. Зеркальце держалось.
— Отслеживай тылы, — приказал он, пододвигаясь к забору.
— Все чисто, — оценил обстановку Григорьев.
Зеркальце медленно поползло вверх. До среза забора. Замерло. Слегка наклонилось. Прокрутилось вокруг своей оси.
— Дом одноэтажный, кирпичный, — тихо сказал Грибов, — высокий полуподвал. Света нигде не видно. Охраны тоже. Вообще никаких признаков жизни. Запустение.
— Похоже, дом считается нежилым.
— Похоже.
— Лезем?
— Как любит говаривать известный нам подполковник — если только под вашу персональную ответственность.
— Под нашу. Под чью еще?
Григорьев вздохнул, привалился спиной к забору, расставил, упер в землю ноги, соединил руки в замок.
— Лестница подана. Извольте лезть, пожалуйста.
Грибов задрал правую ногу, встал ею на ладони. Руками ухватился за плечи напарника.
— Ап! — нагло, по-цирковому скомандовал он.
И выпрямился в рост.
Григорьев поднял его до уровня лица. Своего лица. Так, что ботинки уперлись ему почти в самый подбородок. И громко зашмыгал носом.
— Что у тебя там опять? — спросил сверху Грибов.
— Псина! Опять псиной пахнет.
— Я же тебе говорю, здесь везде пахнет. Местность такая…
— Везде, говоришь? — зловеще переспросил Григорьев, морщась, вертя из стороны в сторону головой и гадливо поводя плечами. — Местность, говоришь, такая…
— Ну ты чего елозишь? Я же свалиться могу! — возмутился Грибов.
— Ниже, чем ты пал, ты уже не упадешь. А от чего я еложу, я тебе после скажу. Когда слова подберу. Кинолог хренов…
Грибов оседлал забор. Подал вниз руки.
Григорьев опасливо от них шарахнулся.
— Ты о чем таком думаешь? — возмутился Грибов.
— Откуда я знаю, может, ты душ принимал.
Грибов сильно потянул напарника на себя. Тот, упираясь подошвами в забор, подтянулся на руке, ухватился, отжался от верха забора, перекинул через него ногу. И сел рядом с Грибовым.
— Падаем?
— Падаем.
Сыщики спрыгнули на землю. Пригнулись. Пробежали несколько шагов вперед. Скрылись за стволом дерева.
— Тихо?
— Вроде тихо.
— Ну, тогда пошли.
Но пройти следователи смогли совсем немного. Буквально несколько метров. И встали как вкопанные.
Со стороны дома им навстречу бежала огромная собака. Очень целенаправленно бежала, сверкая выкаченными глазами и оскаленными клыками. Каждый — величиной с десятисантиметровый гвоздь.
Собака подбежала и, капая слюной, села рядом. Сторожить два найденных ею куска мяса.
— Слушай, у тебя с собой ливерной колбасы нет? — спросил Грибов одними губами.
— Есть. У меня ты есть…
Сыщики продолжали стоять, боясь пошевелиться. Собака продолжала сидеть, поводя оскаленной мордой то в одну, то в другую сторону. Словно выбирая, с кого начать.
— Может, ее того… — слегка кивнул головой вниз Григорьев.
— Скорее она тебя — того, — справедливо возразил Грибов.
— И что будем делать?
Грибов пожал плечами. А что тут можно делать? Стоять. Или участвовать в обеде. В качестве мясного блюда.
Наконец собака решилась. Встала и, грозно рыча, направилась к Грибову. Тот, стараясь не испугать приближающегося зверя, потянулся к левой подмышке, где был пистолет.
Григорьев осуждающе покачал головой. Мол, ты что — стрелять нельзя! Шум поднимать — нельзя!
Как будто если собака начнет чавкать живого человека, он позволит ей это делать тихо, не разжимая рта, надеясь, что одной ноги той для насыщения будет довольно. Да хрен с ним, с шумом! Целостность организма важнее.
Но собака не стала «чавкать» ногу. Собака подошла к Грибову вплотную и чем-то заинтересовалась. И принюхалась. Потом прошла еще немного и… задрала заднюю ногу.
Что? И эта туда же?!
Послышалось характерное и очень громкое журчание. Словно на кухне открыли одновременно два крана с водой.
Грибов страдальчески вознес глаза к небу. Но с места не сдвинулся. Справедливо рассудив, что испачкаться мочой все же лучше, чем слюной.
Григорьев тихо захмыкал и задергался. Кажется, следователь превращался в облюбованный всеми окрестными собаками столбик.
Пес сделал свое дело, удовлетворенно тявкнул и пошел обратно в будку. От ног следователя поднимался парок.
— Собака! — выругался Грибов.
— Бог шельму метит, — не пожалел его напарник.
— Что?
— Я говорю, тебе на операции в комплекте химзащиты ходить надо. На всякий случай.
— Да пошел ты!
— Иду… — согласился Григорьев и пошел к дому.
Дом был капитальный, выложенный из красного кирпича. Все двери и окна закрыты. И нигде никаких признаков присутствия людей. Тихо и темно, как в склепе.
— Ну что, послушаем?
— Послушаем.
Григорьев вытащил «жука» — маленький, предназначенный для прослушивания помещений микрофон. Приподнялся на цыпочки, прилепил его к первому окну. Надел наушники. Покрутил настройку. Прислушался
— Нет. Все тихо Никаких шевелений.
Перешел ко второму окну. Прилепил. Послушал. Отрицательно покачал головой.
Третье окно
— Как в могиле.
Четвертое..
С задней стороны дома окон не было. Кроме нескольких застекленных и зарешеченных бойниц на уровне земли.
Григорьев налепил микрофон на них. Покрутил настройку. И тут же настороженно поднял вверх брови. И неуверенно кивнул.
— Что?! — одними губами спросил Грибов.
— Кажется, есть! Один человек! — поднял Григорьев вверх указательный палец.
— Точно один?
