– Ур-рою! – кинулся на него самый крепкий.
Священник, изо всех сил дернув нападающего на себя, насадил его носом на свой лоб, отшвырнул, ударил следующего ногой в пах, не дожидаясь, пока подойдут остальные, вскочил на кровать с ногами и сиганул к окну.
Он вышиб стекло с одного удара – вместе с рамой. Но сразу выскочить не удалось: сзади навалились, грамотно перехватили его за горло и потащили в центр комнаты.
– Сюда его! – крикнул кто-то за спиной. – Сюда!
Священник наугад двинул локтем назад, сбросил мерзавца и с огромным облегчением глотнул воздуха.
Теперь из шестерых на ногах оставалось четверо. Но комната для них для всех была слишком маленькой – парни, возможно, даже не понимая этого, только мешали один другому.
Отец Василий дождался очередного нападения, провел жесткий удар в печень одному и в сердце, с проворотом, другому. Парни, один вслед другому, жалобно хрюкнули и начали оседать на пол. Но у священника не было времени любоваться на дело рук своих – он бросился к окну, щучкой нырнул в его неширокий проем и, перекатившись через голову, оказался на заднем дворе.
Справа тянулись ряды деревянных сараев, слева возвышалась огромная куча мелкого угля, а прямо перед ним легонько парила остро пахнущая мазутом то ли речка, то ли сточная канава от вагоноремонтного завода. Священник рванул к сараям, в два приема забрался на крышу и побежал по хрустящему под ногами рубероиду.
Отсюда, сверху, кое-что было видно лучше, и, пробежав несколько шагов, отец Василий увидел и несколько мужских фигур у мостика через незамерзающую мазутную лужу, и двух бабулек в непривычно ярко для этих мест освещенном проулке, ведущем на шоссе Строителей, и ватагу гоняющих по двору консервную банку пацанов… Что-то было не так! Слишком уж много свидетелей. Он оглянулся назад – никакой погони.
Священник привык доверять своей интуиции, а потому, не теряя времени, немедленно спрыгнул вниз и прижался к черным от времени доскам. Теперь он точно понимал: все оказалось чрезмерно легко. И если это все задумано костолицым, должно, обязательно должно быть «второе дно»! Он круто развернулся и, приседая так, чтобы оставаться в густой ночной тени, помчался назад.
* * *
Когда он заглянул в только что покинутое им окно, никаких следов присутствия шестерых здоровенных молодцев не было и в помине. Зато его саквояж с церковными принадлежностями был аккуратно перенесен ближе к кровати и даже приоткрыт… А из-за кровати торчали чьи-то ноги.
«Мама родная! – подумал отец Василий. – Так вон оно что!» Это была подстава: явная и бесстыдная.
Священник решительно перекрестился, влез через окно, глянул в саквояж, убедился, что все на месте, и заглянул за кровать. Это были ноги водителя «зилка». Мужик лежал в луже крови, с широкой резаной полосой через все горло. Отец Василий снова перекрестился, подхватил саквояж и хотел было выбраться обратно в окно, но остановил себя и заставил подойти к двери и выглянуть в коридор.
Прямо у дверей в комнату сидел, раскинув ноги по полу и облокотясь о стену спиной, тот самый лысый мужичок, что позвал его к одру якобы умирающего Макони… И в груди его торчал большой кухонный нож для разделки мяса, очень хорошо знакомый священнику нож…
Отец Василий на секунду растерялся, затем собрался и мигом перебрал в голове все, что когда-либо знал о таких ситуациях. А затем вздохнул и решительно выдернул нож из груди покойника. Потому что весь его опыт просто кричал: ни один реальный, не киношный, мент не устоит перед столь очевидными уликами. Священник ты или нет, а нож твой, и дело закрывать как-то надо!
* * *
Домой он пробирался по самому краю города, старательно огибая жилые кварталы и предпочитая пустые, давно покинутые работягами автобазы и заводы. Где по камышам, где по колено в снегу, он вышел в огромный шанхайский овраг и уже по нему прошел до речки Студенки, а от нее, вдоль полыньи, в которую он и зашвырнул кухонный нож, до моста и к храму.
Конечно, он ничего не сказал Ольге, но беременная попадья чувствовала его состояние обостренно, и отец Василий видел: только ее природный такт и позволяет ему сохранить хотя бы видимость тайны.
– К нам милиция приезжала, – тихо сказала попадья.
У священника все внутри ухнуло вниз.
– Зачем? – с трудом он выдавил из мигом пересохшего горла.
– Алексий стрелял…
– В кого? – отец Василий не мог поверить тому, что слышит.
– В нижнем храме…
Священник подхватил полы рясы и выскочил из бухгалтерии. «Беда одна не ходит! – как заведенный, повторял он. – Беда одна не ходит…» Добежал до дверей в нижний храм и остановился: диакон сидел у стены на принесенном из сторожки драном стуле, низко опустив голову и мерно что-то бормоча.
– Алексий! – кинулся к нему священник. – Что стряслось?!
Только теперь он понял, как дорог ему этот так и не повзрослевший, нескладный, не слишком удачливый в личной жизни человек.
– Он приходил… – поднял наполненные слезами глаза Алексий.
– Ты узнал его?
– Нет, – покачал головой Алексий. – Света-то нет. Как я его узнаю? Я ведь не кошка!
– Как это произошло?
– Он зашел, я выстрелил… вот и все.
– А что милиция сказала?
– А что она скажет? Спросила, есть ли разрешение на оружие…
– Это понятно! – раздраженно оборвал его священник. – Есть ли улики какие-нибудь?.. Может, собака след возьмет?! – Отец Василий отчаянно хватался за малейшую надежду покончить с этим сатанинским нашествием на храм.
– Какая собака? Какие улики? – горько покачивая головой, облился слезами диакон. – Туда зайти невозможно! Видите, что со мной делается?
Отец Василий вгляделся: Алексий почти рыдал.
– Ему-то ничего, он сразу выскочил, – хлюпнув носом, спокойным, ровным голосом произнес Алексий. – А я так наглотался, что до сих пор в себя прийти не могу! Весь храм в этой пакости! Вот сижу теперь, проветриваю…
Священник подошел к двери нижнего храма, принюхался и тут же понял, что тоже плачет: газ из пистолета еще не рассеялся.
– Как же теперь младенцев крестить? – хлюпая носом и утирая рукавом слезы, повернулся он к диакону.
– А хрен его знает! – плача и сморкаясь в насквозь промокший рукав, ответил Алексий. – Бог даст, за ночь выветрится…
* * *
Весь следующий день священник только и занимался тем, что жаловался на энергетиков куда только мог. По зимнему времени без электрического света служить службы было решительно невозможно! А запас свечей иссяк. Он даже позвонил в редакцию усть-кудеярского «Вестника», но даже Алла Борисовна Зильберман ничем помочь ему не могла.
– Отвернули-таки мне башку, – с печалью в голосе сказала она. – Я теперь больше не зам.
– Неужели сняли? – ужаснулся отец Василий.
– А вы как думали? После такой статьи не найти в моей работе огрехов было решительно невозможно…
Отец Василий понял, что она улыбается.
– Вы, батюшка, себя не вините, – продолжила Алла Борисовна. – Меня уже восьмой раз снимают – после каждого политического кризиса… есть такая профессия: редактора подменять…
* * *
В последующие три дня до священника дошла только одна хорошая новость: Вера пришла в норму, больше «не гонит», что с ней произошло в тот роковой вечер, по-прежнему не помнит, но жить и работать хочет до колик.
А вот все остальное оптимизма не внушало.
Как-то под вечер зашел в храм Толян, подивился отсутствию света, пожаловался на беспредел дорожно-постовой службы, безосновательно отнявшей у него права, с некоторой надеждой глянул отцу Василию в глаза, но быстро понял: батюшка теперь не помощник – свои бы проблемы разрулить.
А потом избили Костю. Избили по пути домой, уже в Шанхае, но главврач руку бы отдал на отсечение, что это не местные.
– Я, Мишаня, – сверкая из-под широкой повязки уцелевшим глазом, почти кричал он, – всех шанхайских с пеленок знаю! Чтобы меня там кто-то тронул?! Да ни в жисть!
Отец Василий ему верил. Костя и впрямь был известной личностью – и не только в Шанхае, во всем городе. Еще не будучи главврачом, он вправил столько вывихов и зашил столько порезов, что ни один уважающий себя бандит не позволил бы себе обидеть Доктора.
– Это из-за меня, – вслух подумал он.
– Да брось ты, Мишаня! – с фальшивой беспечностью отмахнулся Костя. – И в голову не бери! – но все в нем, каждый жест, каждая ужимка, говорило: да, батюшка, это из-за вас…
Услышав про Костю, внезапно начала хандрить и попадья. Главврач всегда был для Ольги неким символом абсолютного житейского благополучия. С ними, то есть с батюшкой и с ней, могло случиться что угодно. Она была к этому готова – такая у мужа работа… Но Костя! Если начали бить таких, как главврач районной больницы, значит, дела и впрямь идут худо!
– Я боюсь, батюшка, – призналась она. – Я давно так не боялась, как сейчас. Мне говорили, что такое с беременными бывает, но это другое… Я чувствую, что-то плохое ходит возле нас. Очень близко… совсем…
