– Распишитесь вот здесь, и здесь…
– Это что? – спросил я и протянул руку за бумагой.
– Документ, – важно ответил он. – Расписывайтесь!
– Я хочу прочитать.
– Потом прочитаете, сейчас некогда, сейчас машина придет.
– Какая машина? – удивился я.
– В тюрьму тебя везти, вот какая… – он решил демократично перейти на «ты». – Можешь и не расписываться, значения это не имеет, потому что задержан ты на месте преступления, и тебе даже явка с повинной не поможет.
– Какое преступление, какая явка? – возмутился я.
– Убийство одного человека – раз, нанесение телесных повреждений разной степени тяжести – три человека – два, это что тебе, не преступление? Это очень большое преступление!
– Но я же защищался, на меня напали!
– Ничего не знаю. Я – опер, мое дело тебя, преступника и убийцу, поймать и в тюрьму посадить, а там – следователь, суд, пусть они разбираются. Вот, – он показал другую казенную бумагу с печатью и подписями, – это постановление прокурора о твоем аресте и, соответственно, заключении под стражу. Сейчас придет машина, и мы отвезем тебя в тюрьму «Кресты». Все понял?
– Понял, – сказал я. – А адвокат?
– Я ж тебе, мудаку, говорил уже, будет тебе следователь, будет и адвокат. Вот, – он потряс тоненькой картонной папочкой, – это розыскное дело на тебя, Костюков. Я его открыл, я его и закрыл, потому что я тебя, Костюков, поймал. А у следователя будет свое дело, уголовное, на возбуждение которого господин прокурор уже выписал постановление, – и он достал уже третью казенную бумажку из тонкой папки.
Краем глаза я увидел, что в папке больше ничего нет, и хотя бы это меня порадовало.
Ночь как-нибудь перекантуюсь, подумал я, а утром – следователь, адвокат, Кирею попрошу позвонить, так что к вечеру на свободе буду, хотя бы по подписке о невыезде.
И легко согласился:
– Давайте, – говорю, – вашу машину…
Первая попытка посадить меня в тюрьму оказалась неудачной. Когда мы приехали в «Кресты», заспанный прапорщик долго не мог понять, чего от него хочет штатский с документами капитана милиции Махмудова, потом понял и сказал решительным и злым голосом:
– Нет!
– Как – нет? – удивился капитан Махмудов.
– А вот так – нет. Куда я его сейчас дену?
– Но я же звонил дежурному офицеру, он сказал – можно, везите.
– Так где сейчас дежурный офицер! – ответил прапорщик.
– А где? – заинтересовался капитан.
– А он сейчас, – прапорщик нагнулся к капитанскому уху и стал что-то жарко рассказывать, иллюстрируя повествование неприличными жестами.
– Да ну! – восклицал время от времени капитан Махмудов, и его лицо удивительным образом меняло свой цвет от красного до белого и обратно.
В заключение рассказа прапорщик сделал совершенно решительный жест обеими руками и чуть не сбил капитана с ног, но тот не обиделся, а с большим уважением посмотрел на представителя пенитенциарной системы и сказал:
– Ну, тогда я его обратно отвезу, в отделении переночует.
– Точно, вези обратно, – одобрил прапорщик, – а утром в любое время привози. С полным нашим удовольствием примем. Я в восемь меняюсь, вот сразу после восьми и привози…
Они пожали друг другу руки, как старые и добрые друзья, и мы поехали обратно, в отделение…
* * *
На следующее утро уже не Махмудов, которой отсыпался после беспокойной ночи, а другой, тоже в штатском, милиционер отвез меня в «Кресты» и сдал там с рук на руки, как сдают багаж в камеру хранения. Капитан, дежуривший в «приемном покое», поначалу противился, что-то говорил о решении суда и укреплении законности и правопорядка, но мой «штатский» легко его убедил, сказав ему на ухо несколько слов и дважды подняв глаза к потолку. Не думаю, чтобы он ссылался на «небесную канцелярию», но кто-то немного ниже рангом в моем деле был точно замешан.
Меня раздели, ощупали, проверили и посмотрели где только возможно, отобрали то, что осталось после милицейского обыска и отвели в камеру на третьем этаже.
Переход в камеру оказался сложной процедурой, мы с конвоиром, или как он там по-тюремному называется, прошли через несколько тамбуров, из которых нельзя было выйти, пока не закрыта входная дверь, и у каждого тамбура сидел специальный человек, проверяющий сопроводительные бумаги. И каждый проверяющий считал своим долгом не только внимательно осмотреть мой не очень дорогой немецкий костюм, но и сказать какую-нибудь фразу, типа – а мы вас уже заждались!
Наконец, переход по тамбурам и этажам закончился, меня передали с рук на руки дежурному, которого, как я знал из книжек, называют вертухаем, тот подвел меня к дверям камеры, поставил лицом к стене, погремел ключами и, отворив дверь, легонько втолкнул внутрь камеры:
– Знакомьтесь, господа уголовники!
И я остался стоять под взглядами семи пар глаз. Восьмые нары, у самых дверей, были свободны.
– Здравствуйте, – сказал я вежливо.
Где-то, когда-то я читал, что очень важно сразу определить свое место в камерной иерархии, не быть очень наглым, но и не казаться беспомощным слабаком. И еще – надо тщательно взвешивать каждое слово…
– Ну, здравствуй, коли не шутишь, – сказал кто-то.
В камере был полумрак, к которому я еще не привык. Высоко под потолком висела слабая лампочка в металлической оплетке, единственное окно снаружи прикрывал сколоченный из досок щит, оставляя только узкую полоску неба в самом верху.
С нижних нар, в дальнем углу камеры, поднялся человек в хорошем спортивном костюме, и человек этот знакомо клонил голову к правому плечу.
– Уж не господин ли Арво Ситтонен к нам пожаловал, – сказал человек голосом Гены Есаула, и мы крепко, по-мужски, обнялись.
– Как тебя звать-то тут? – спросил я его на ухо.
– А так и зови: Гена Есаул. Мне свое погоняло таить не от кого, – и он по-хозяйски оглядел камеру.
Остальные сидельцы дружно загудели.
– А это, господа урки, мой хороший знакомый…
Гена повернулся ко мне.
– Костюков, Алексей Михайлович, – представился я господам уркам.
– А погоняло? – спросил кто-то.
– Погоняло? – я задумался. – Кастет мое погоняло…
– Алексей Михайлович скромничает, – вмешался Есаул. – В мире его больше знают под именем Господин Голова.
– Это тот самый, что ли? – послышался чей-то голос.
– Тот самый, – подтвердил я, криво улыбнувшись.
Честно говоря, популярность такого рода была мне не очень по душе.
Остаток дня прошел в обустройстве на новом месте. Свободные нары у самых дверей занял один из прежних обитателей камеры, а для меня освободилось место рядом с Геной Есаулом, и он принялся рассказывать о событиях, случившихся за время моего отсутствия.
– А знаешь, кто сейчас «Кресты» держит? – спросил он меня в первую очередь.
Знать этого я, конечно, не мог.
– Дядя Федя! – торжественно сказал Есаул и посмотрел на меня, ожидая моей реакции.
– Да ну! – только и сказал я, толком не понимая, что я должен делать, восхищаться или возмущаться.
– Вот тебе и «ну», – Есаул был доволен произведенным эффектом. – Навел ты тогда шухеру, всех повязали перед праздником, всех подчистую…
– И тебя тоже?
– Нет, меня тогда Бог миловал, я позже подсел. Это – другая история, тебе неинтересная. А ты как здесь очутился?
Я коротко рассказал о приключении, случившимся со мной по пути из аэропорта в город. Ни о Кирее, ни о цели своего приезда в город я не упоминал.
– А что, нормально. Если ничего больше не накопают, то месяца через два выйдешь.
– Как через два месяца? – поразился я. – Мне через два месяца нельзя, мне сейчас надо.
– Это понятно… – задумчиво сказал Есаул. – Чего ты в город вернулся, я не спрашиваю, не мое это дело, но если тебя с теми событиями увяжут, то долго тебе воли не видать. Скажи спасибо, что Исаев сейчас не у дел…
– А что Исаев?
– А его потихоньку в сторону отодвигают. Ему же одно время большая звезда корячилась и стул начальника ГУВД, а ты ему весь кайф поломал. Теперь Исаев – врио начальника ГУБОПа, а начальником Богданова хотят посадить, слышал о таком?
Я покачал головой, в прошлой своей жизни я не очень интересовался раскладом карт в милицейской колоде.
– Хороший мент, правильный, и мужик нормальный, – Гена задумался. – Смотри, как получается: мне, по жизни, лучше, чтобы остался Исаев, потому что с ним всегда договориться можно, пока он главный – нам бояться нечего. А с другой стороны, лучше, чтобы Богданов был – он правильный…
– Ты слышал, что Кирея убили? – спросил Гена после паузы.
Я кивнул:
– Слышал. А кто вместо него?
– Сначала старичок его был, – Гена поморщился, Сергачева он не любил, – а теперь и старичок куда-то подевался… Черт его знает, что в городе творится… Слушай, а давай я тебя отсюда вытащу?
– Давай, – обрадовался я. – А чего это ты вдруг?
– Да не вдруг, не вдруг… – Гена опять надолго задумался.
