Первым пробило Валетова. Комбат уже собирался уходить, но солдат не дал ему проститься со взводом.
– А почему нам баб не дают трахать в армии? – Фрол выскочил из строя. – Почему? – Валетов встал рядом с огромным подполковником и начал размахивать руками.
Сказать, что у подполковника отвисла челюсть оттого, что замкнуло проводку в башке или сознание отъехало на следующую станцию, – ничего не сказать.
– Мы должны трахаться, товарищи, пренепременно. Мы не можем больше терпеть! Нам надо, товарищи, всем и много! – Валетов начал хлопать, и его выступление аплодисментами поддержал весь взвод.
Мудрецкий попытался унять солдата:
– Рядовой Валетов, прекратите свой концерт с пеной у рта, – и тут лейтенант посмотрел на подчиненных. У многих из них с губ текли прозрачные слюни. Никто не плакал, наоборот, все улыбались и были довольны высказываемыми требованиями.
– Нам необходимо каждому по одной бабе минимум. А лучше по три телки на каждого. Пусть будет женская рота на один химвзвод, товарищи, ура!
– Ура! Ура! Ура! – прокричали траванувшиеся парни.
Комбат смотрел на стремительно выходящий из строя наряд и лихорадочно соображал, что надо предпринять, и надо ли вообще. Ведь если предпринять, то шум поднять придется. Пусть уж лучше все тихо закончится, и он просто позвонит на завод и скажет им, чтобы шли куда подальше со своим изделием. Естественно, надо отгрузить рапорт наверх, что испытания неудачны, но с военнослужащими все обошлось. Ведь кто-нибудь из них сейчас накроется... Хорошо, если один, а вдруг десять? Да нет, не должны, доза смешная.
Не в силах сдерживать порывы гомерического хохота, вслед за Валетовым перед строем выполз дембель Агапов.
– Сыны, – обратился он, встав рядом с комбатом на полусогнутых коленках и хватаясь за низ живота. – Едем в Самару трахать баб!
– Е!
– Едем, да!
– После нас ни одной целки!
– Ха-ха, – рассмеялся с остальными комбат. – Клевая идея, пацаны. Сейчас подгоним «шишигу» – и все в Самару.
Мудрецкий опешил. От кого-кого, но от подполковника он такого не ожидал.
– Чего встал? – шептал на ухо Стойлохряков лейтенанту. – Бегом за майором Холодцом. Повезете всех этих опиздолов в парк.
– А как же Самара?
– Какая на хрен Самара! Бегом, студент!
* * *
А в это время в машинном парке дембель Кирпичев пыхтел под служебным «уазиком», цепляя тросом готовый к демонтажу двигатель. Его тошнило с обеда, но до блевоты дело не дошло. Сейчас почему-то во рту постоянно скапливалась слюна и приходилось беспрестанно сглатывать или сплевывать, одновременно пробивало на «хи-хи».
– Товарищ прапорщик, – громко спросил Кикимор, обращаясь к Евздрихину, склонившемуся над капотом своего личного «УАЗа».
– Чего тебе?
Кикимор начал посмеиваться.
– А вы знаете, как ежики трахаются?
– Знаю, смотрел «В мире животных». Ежиха шкуру свою вверх поднимает, как баба подол.
– Все-то вы знаете, товарищ прапорщик, – смеялся Кикимор.
– Все, да не все. До сих пор не пойму, как она их, колючих, рожает. Хитин у нее там, что ли?
– Чего?
– Того. Из него у рака панцирь сделан. Ты давай не разговаривай. У нас времени мало. Всего полчаса осталось, можем не успеть двигатели перекинуть.
– Обязательно успеем, товарищ прапорщик, – Кикимор лыбился. Он не дурак. Он все продумал. Химики никак не должны вовремя заступить в наряд.
* * *
Майор Холодец быстро подошел вместе с лейтенантом к комбату, который продолжал разговаривать с хихикающей толпой. Химики стояли кружком и бурно обсуждали, что ждет самарских девушек с их появлением на улице.
– Командуйте, лейтенант, – громко и зычно приказал комбат «пиджаку», стараясь пронять отравленных.
Тяжело выдохнув застоявшийся в легких воздух, лейтенант скомандовал: «Становись!»
Расслабившиеся бойцы сделали вид, что подобрались – нехотя шевельнулись и опять стали вольно. «Пиджака»-лейтенанта никто в расчет не принимал.
Действительно, авторитета среди бойцов Мудрецкий пока не нажил. Сегодня он, наверное, первый раз говорил перед строем громко – спасибо водке, до этого мямлил себе под нос без каких-либо надежд на исполнение приказа.
– Становись, я сказал! – Присутствие старших офицеров придало ему борзоты.
Толпа вяло преобразилась в подобие строя.
Мудрецкий сам встал почти «смирно», приложил ладонь к голове и как можно четче произнес:
– Взвод, слушай приказ. Заступить в суточный наряд по парку с 18.00. Старший наряда лейтенант Мудрецкий. Старший первой смены сержант Батраков.
– Товарищ лейтенант, а как же Самара? Там же полный город целок...
Комбат не на шутку рассвирепел. Он видел, как состояние военнослужащих не только стабилизировалось, но и начало улучшаться, и решил пронять отравленных своим мощным басом:
– Батраков, ты сам-то хочешь нетронутым остаться? Или мне, вашу мать, пригласить сюда роту контрактников из десантно-штурмовой бригады? Они вас сами в женщин превратят.
Лейтенант продолжал:
– Старший второй смены старший сержант Агапов.
Агап, которого за чистоплотность и благоухание одеколонами иногда называли «ваше благородие», молчал.
– Старший сержант Агапов! – В голосе лейтенанта появилась злость. «Может, и хорошо, что напился, – про себя подумал Мудрецкий, – а то вряд ли бы так рявкнул, будучи трезвым». – Солдат, услышав свою фамилию, должен громко и четко произнести «Я!». Старший сержант Агапов!
– Мы-ы, – вяло промычали толстые губы.
Баба Варя снова вывалился вперед и запищал:
– «Ваше благородие» говорят, что они согласны с тем, что они – это они, – после чего самостоятельно вернулся на место.
– Разговоры! – взревел лейтенант на сорока градусах. Мудрецкий не стал настаивать на том, чтобы Агапов ответил ему как положено, и в этом была его большая педагогическая ошибка. – В машину! За рулем ефрейтор Петрушевский, рядом стажер Резинкин.
– Товарищ лейтенант, – занудил в своем духе сутулый, худощавый Петрусь, – пусть Резина, извините, рядовой Резинкин, за руль сядет. Я присмотрю.
Резинкин, как и Петрушевский, состоял на должности механика-водителя. Лейтенант не видел причины, по которой он не должен был обкатывать молодого бойца.
– Согласен, Резинкин – за руль.
– Ты в своем уме?! – Комбат сам пребывал в подпитии, но сохранял ясность ума. – Кого за руль собрался сажать, унюхавшегося газов пацана? Холодец, повезешь?
Начальник штаба заартачился.
– Петр Валерьевич, я, конечно, понимаю, что человек военный, но во мне целый майор сидит. Неужели я должен сам солдат переправлять из пункта «А» в дальнее место?
– Должен, – комбат касался майора пузом, – иначе нам самим кой-чего в это дальнее место засунут. Ты понимаешь мой эзопов язык?
– Неужели язык засунут? – разулыбался майор.
– Иди за руль садись, – шипел подполковник. – Чтобы траванутые сутки отлежались в парке. Приедешь, придется и второй половиной взвода заниматься. Кстати, – подполковник повернулся к Мудрецкому, – где остальные люди?
– Яму под трубу копают.
* * *
Лейтенант захлопнул дверцу кабины. Петрушевский сел рядом.
– Почему не со всеми?
– Разрешите, товарищ лейтенант, – нудел Петрусь.
– Ладно, сиди.
Майор запустил двигатель, и отравленный наряд двинулся в парк.
Ефрейтор со второй попытки воткнул в магнитофон кассету.
– Что на ней? – Холодец проявил человеческий интерес.
– Русские народные, – растянуто ответил Петрусь. – Вы думаете, мы не понимаем, что мы сегодня в палатке отравились, – он утирал рукавом слюни, бегущие изо рта, и хихикал. – Понимаю, товарищ майор. Только скажите, мы теперь всю жизнь хихикать будем и слюни пускать?
Ответа майора Мудрецкий не слышал. Он не мог нарадоваться тому, что наконец сел. Веки тяжелели, мозг медленно заканчивал свою работу и переходил в спящий режим.
Из динамиков раздались переливы баяна, дриньканье балалайки и ритмичное позвякивание бубенчиков. Хриплый мужской голос энергичным речитативом стал выплескивать куплет за куплетом:
Ты люби меня, родная,
Не люби брата мово.
У него большая штука,
У меня – как две его.
Не ходи ты с ним гулять
Поздним вечерочком,
Будет он тебя ети
Жалким череночком.
А пойдешь гулять со мной
В темень деревенскую,
Буду я тебя кормить
Любилкой молодецкою.
– Ефрейтор, выключите похабщину, – майор оторвался на мгновение от дороги, – и дайте сюда кассету.
Петрусь спохватился и тут же убрал музыку.
– Я не могу, товарищ майор, это Кирпичева. Он с меня шкуру снимет.
– Перепишу – отдам, – майор посмотрел пьяными глазенками на солдата и растянул губы в подобие улыбки. Тот ответил ему звериным оскалом плохих зубов, покрытых слюной. Но им стало как-то уютнее в кабине.
Солдаты, сидящие в кузове, еще могли видеть казарму батальона, когда грянул весенний гром и разразился ливень. Водяная стена встала между небом и землей.
