– Какой Джоник?
– Веракса, не знаешь, что ли?
– Я должен позвонить Бастилину. – Гладиатор полез в салон за сотовым телефоном.
– Сдурел, что ли? Хочешь операцию завалить? Всё на прослушке.
– Тогда я сам к нему поеду!
– Гладиатор, ты с понятием или нет? Это надо делать быстрым бегом, как говорит наш шеф.
– Ты хоть бы назвался, браток, кто такой?
– Винчестер! Слышал? Садись в машину.
– Винчестер?..
Он подчинился. В салоне я протянул ему пистолет. Степка взял его с отвращением, как комок грязи.
– В залог дашь мне тысячу баксов.
– Еще чего!
– Может, ты расписку взамен мне предложишь: «Взял у Винчестера на правое дело, верну потом»?
– У меня только пятьсот есть.
– Давай пятьсот.
– А чего там – война будет? Зачем «пушка»?
– На тот случай, если какие-нибудь неоприходованные «лаврушники» объявятся. Ментов не будет. Это на Балакиревском переулке по Бакунинской улице. Проедешь мимо бетонного забора – и увидишь.
– Так там же прокуратура Москвы! – неприятно изумился Гладиатор.
– Правильно. Самое безопасное место для «стрелки».
Я пересчитал деньги и пожелал удачи.
– Смотри, браток, если подставишь меня, я тебя и через сто лет найду.
– Поторопись… Я тебя сам найду.
Я бежал обратной дорогой, дворами. Степка-Гладиатор мчался на своем зеленом «мерсе» на «бандитское дело», предвкушая, какая потом награда обломится ему от шефа. У каждого была своя цель. И если бы я не встретил Степку, пошел бы на валютную кассу. Или заставил бы главврача – с пистолетом у горла – взять Пат в больницу.
– Поехали! – с порога крикнул я, потрясая деньгами. – Правда, только пятьсот.
Красницкий так вымотался, что даже не удивился, поинтересовался только, кого я грохнул.
– Приятель попался по дороге. Он не смог мне отказать.
Я снова чувствовал себя мужчиной.
– Пат, я отвезу тебя в больницу.
Она чуть кивнула. Я бросился ее переодевать, надел куртку, прихватил одеяло, на руках отнес в машину.
Она приободрилась и даже нашла силы прошептать:
– А потом мы поженимся, правда?
– Конечно, моя любимая.
Я осторожно поцеловал ее в потрескавшиеся до крови губы, она ответила легким движением.
Мы сразу прошли к главврачу – плотному крепышу с крепкими волосатыми руками. На вид ему было лет пятьдесят.
– Ну, где ваша девица? – подозрительно спросил Андриан Петрович.
Я ответил, что в машине, и тут же пошел за ней.
– Не ко мне, – замахал он руками, когда я принес к нему больную. – В седьмую палату.
Я пошел в седьмую, помог Пат раздеться, она еле держалась на ногах. Санитарка забрала куртку и выдала халат.
– Седьмое число счастливое, – одними губами сказала Пат и попыталась улыбнуться.
Я поцеловал ее и попрощался. Потом расплатился с Андрианом Петровичем.
– Пока только пятьсот, остальные занесу позже. Понимаете, все так нежданно-негаданно получилось…
– Если болезни можно было бы планировать, то можно было бы и не болеть, – ответил он без улыбки.
Он взял деньги, снял колпак, вытер салфеткой лысину и снова водрузил его на место.
– Ждите в коридоре. Кузьмич, лечащий врач, вам все скажет.
Красницкий уехал: он ждал гостей.
Юный Кузьмич, свежий, как куст белой сирени, появился через полчаса. Он пытливо изучил меня и спросил, кем мне является больная – сестрой, женой… Больше всего Пат похожа на мою сестру.
Не дождавшись ответа, Кузьмич сообщил, что состояние больной очень тяжелое, кризисное. Пневмония запущенная, и надежда только на молодой организм девушки…
От пустой обыденности этих больничных слов стало тоскливо и жутко. Заглянув в палату, я кивнул на прощание, но она меня не увидела. Я поплелся домой – мне посоветовали прийти наутро.
У Красницкого были гости. Я узнал некоторых членов тайного общества «Разбуженные сердца». Увидев меня на пороге, хозяин запнулся на середине цитаты из Ницше и махнул рукой, приглашая войти. На столе лежали желтые машинописные страницы. Здесь были девушки-студентки из подземного перехода, две их скрипочки отдыхали на диване. Был еще один знакомый – молчаливый человек, который в метро раздавал людям маленькие карточки с текстами. Обособленно сидел некто в черном мундире с длинными несвежими волосами. Когда он встал для знакомства, я увидел, что он к тому же в портупее.
– Штабс-капитан Сельдереев! – отчеканил черный.
– Раевский, – назвался я равнодушно и не стал поправляться.
– Хорошая фамилия! – похвалил Сельдереев.
Красницкий вышел из-за стола.
– Ну как?
– Плохо, – ответил я и пошел в свою комнату.
Мне не хотелось включать свет, я боялся проходить мимо зеркала – чтобы не видеть самого себя. Я стоял у окна, на улице был густой туман, и фонари превратились в серые пятна. Мысли путались, я пытался уловить главное, сосредоточиться. Я сделал все, чтобы вырвать Пат из пустоты, пропасти, в которой время останавливается, а потом необратимо идет вспять. И тогда уже не успеешь, не вернешь. Упущенный миг – это время, обращенное назад… Я вспомнил первую нашу встречу в комнате с бордовыми занавесями. Маленькая невольница, на которую я обратил похотливый взор. Это было тысячу лет назад, на другой планете. И теперь стою у замерзшего окна, а тропический цветок, вырванный из привычной земли, обожженный смертельным морозом, задыхается и умирает. Я на расстоянии чувствовал, как исходят из нее силы, как в горячечном бреду называет мое имя. Мы столько пережили, рисковали, были на грани жизни и смерти и не знали, что смертельная опасность подстережет нас там, где ее не ждали. Бытовая, прозаичная простуда… Переохлаждение… Что я натворил…
Скрипнула дверь. На фоне освещенного коридора появился силуэт Красницкого.
– Володя, будешь?
Он принес початую бутылку водки. Хотел приободрить? Мы выпили по полстакана, и он ушел.
Под утро туман рассеялся. Это было добрым предзнаменованием. Я оделся и вышел, чтобы сесть в первый же поезд метро. С собой захватил смену белья и туалетные принадлежности. В черном небе покачивался еле заметный серпик, холодные искры звезд пощипывали лицо, а снег под ногами отзывался морозным треском. Я увидел, как прочертила небо падающая звезда, и, конечно же, загадал желание. После бессонной ночи мир казался выпукло-резким, моя боль притупилась, а от свежего воздуха вдруг закружилась голова. Почему-то я почувствовал облегчение, я отчетливо почувствовал, что все обойдется, все будет хорошо. Из подъездов выходили вялые после сна люди, торопились, чтобы привычно погрузиться в транспорт, привычно начать серый день.
Я помог подняться поскользнувшейся старушке, собрал выпавшие апельсины. Потом донес до метро ее пухлые сумки. Всю дорогу она умиленно благодарила меня, желала, чтоб бог дал мне счастья и здоровья. На весь срок. «Бог, он может», – подумал я походя и остро почувствовал, что мне непременно надо помолиться, хотя и не умел этого. Войти в храм, поставить свечу в дымном мареве среди потемневшего золота икон, скупых ликов таинственных святых. Путь к больнице лежал мимо маленькой церквушки. Я заприметил ее еще в первый раз. Среди шума дорог, скучных построек она несла в себе отрешенную тишину. Под ее куполами хотелось остановиться, встать у древней стены, которая как бы отталкивала суету и хамство улицы. Но храм был закрыт. Священники – люди, и путь к Господу открывают, когда почистят зубы, прочтут подобающую утреннюю молитву, позавтракают, выпьют кофе.
…Последние кварталы я почти бежал: хотел обогнать судьбу, темное и злое, что нависло над нами. Но торопился зря: в больницу еще не пускали. Только в восемь часов открыли двери, и я помчался в палату со счастливым номером 7. Вспомнил про апельсины, которые помогал собирать, подумал мимолетно: «Ничего не принес для Пат».
Меня никто не остановил, я тихо постучал в дверь палаты, заглянул. Соседки по палате еще спали, а кровать Пат пустовала: одеяло откинуто, на подушке характерная вмятина от ее головки. «Пошла умываться», – догадался я, почувствовав облегчение. Значит, ей уже лучше.
– Вы к кому? – услышал я за спиной.
Маленькая стерильная медсестра смотрела на меня сурово, как на огромную кучу болезнетворных бактерий.
– Я вот к девушке из этой палаты! – сказал я как можно тверже, давая понять, что и шагу не ступлю назад.
– А вы… кем ей будете? – неожиданно изменившимся голосом спросила она.
– Она моя жена. Точнее, невеста.
– Пройдите, пожалуйста, к Юрию Кузьмичу в двадцать седьмой кабинет.
– А где Пат?
– Пройдите, он вас ждет! – тверже произнесла медсестра.
Я чертыхнулся и пошел к врачу. Встретил его в коридоре. Он куда-то торопился и меня узнал буквально в двух шагах, резко остановился, буркнул что-то похожее на «здрасьте». Я не ответил, я молчал, ничего не спрашивая. Невидимые химеры тяжкого предчувствия в мгновения пролетели, задев меня своими острыми крыльями. Долгая, как уносящаяся в бездну спираль, пауза, молчание, более страшное, чем крик. «Нет!» – сказал я сам себе. Он сейчас скажет про кризис, про долгий постельный режим… Но почему такой нехороший, пустой взгляд, зачем это притворное покашливание, перед тем как убить?..
