– Гойя, – сказал он.
Она решила, что он представился. Затем увидела, что он держит в руке один из упавших листов. Это была репродукция картины.
– «Мальчики, собирающие фрукты», – сказал он. – Гойя. Вы изучаете искусство?
Летиция кивнула. А дальше получилось как‑то совершенно естественно, что он проводил ее домой. По дороге они обсуждали творчество Сурбарана[22], Веласкеса, Гойи. И уж совсем естественно получилось, что он нежно поцеловал ее в замерзшие на ветру губы. У нее чуть не выпал из руки ключ от входной двери.
– Доминго, – сказал он. На этот раз он назвал себя, а не день недели[23]. – Доминго де Вега.
– Летиция, – ответила она. – Летиция Ареналь.
– Сеньорита Ареналь, – смущенно сказал он, – я сейчас приглашу вас на ужин. Сопротивляться бесполезно. Я знаю, где вы живете. Если вы откажетесь, я просто свернусь калачиком перед вашей дверью и умру здесь. От холода.
– Это было бы очень печально, сеньор де Вега. Поэтому, чтобы не допустить этого, я с вами поужинаю.
Он отвел ее в старый ресторан, где подавали еду еще конквистадорам, когда те, покинув свои дома в дикой Эстремадуре, приезжали в Мадрид просить благоволения короля отправить их покорять Новый свет. Когда он поведал Летиции об этом – полный бред, ибо ресторан «Собрино де Ботин» на улице Точильщиков хоть и старый, но не настолько старый, – та поежилась и оглянулась по сторонам, словно желая проверить, не сидят ли рядом искатели приключений из былых времен.
Он рассказал ей, что родом из Пуэрто-Рико, помимо испанского также свободно владеет английским, работает в Организации Объединенных Наций и мечтает когда‑нибудь стать послом. Но сейчас он взял трехмесячный отпуск и, при поддержке главы дипломатической миссии, отправился в Мадрид изучать в музее Прадо то, к чему питал истинную любовь: живопись испанских классических мастеров.
И дальше было совершенно естественно, что Летиция легла в его постель, где он полюбил ее так, как ее до сих пор еще не любил ни один мужчина, хотя их у нее было всего три.
Кэл Декстер был человеком жестким, но он сохранил остатки совести. Возможно, он посчитал бы слишком циничным прибегнуть к услугам профессионального жиголо, но Кобра был свободен от подобных предрассудков. Для него вопрос стоял только так: победить или потерпеть поражение, но о поражении не могло быть и речи.
Кобра до сих пор смотрел с благоговейным почтением и восхищением на Маркуса Вольфа, шпиона с ледяным сердцем, который на протяжении многих лет возглавлял шпионскую сеть Восточной Германии, окружившую многочисленными кольцами контрразведку его западногерманских противников. Вольф широко использовал намазанные медом ловушки, но, как правило, поступал он при этом вопреки нормам.
Нормальным считалось соблазнить похотливых западных тузов очаровательными девицами, сфотографировать их в откровенных сценах, после чего шантажом добиться сотрудничества. Вольф использовал соблазнительных молодых мужчин – очаровывая не «голубых» дипломатов (хотя это также не считалось чем‑то зазорным), но трудящихся без устали, не знающих любви старых дев, которые так часто работали личными секретаршами у влиятельных политиков и могущественных представителей делового мира Западной Германии.
И Маркуса Вольфа нисколько не беспокоило то, что, когда обман наконец раскрывался, когда жертвы понимали, какими же были глупыми, когда им становилось понятно, сколько секретов они похитили из портфелей своих шефов, скопировали и передали своим Адонисам, они, опустошенные и разбитые, представали перед западногерманским судом или налагали на себя руки в тюрьме. Он, нацеленный на победу, вел «большую игру», и он побеждал.
Даже после краха Восточной Германии западногерманский суд вынужден был оправдать Вольфа, потому что свою родину тот не предавал. Поэтому в то время как другие отправились за решетку, Вольф наслаждался спокойной старостью на пенсии до тех пор, пока не умер своей смертью. Прочитав сообщение об этом, Поль Деверо мысленно снял шляпу и прочитал молитву за упокой старого атеиста. И вот сейчас он без колебаний направил в Мадрид красавца-кобеля Доминго де Вегу.
Хуан Кортес приходил в себя медленно, постепенно. Первые несколько мгновений ему казалось, что он попал на небеса. На самом же деле он просто находился в помещении, подобного которому никогда ничего не видел. Оно было просторным, как и двуспальная кровать, на которой лежал Кортес. Стены были выкрашены в пастельные тона, сквозь занавешенные окна пробивались лучи солнца. Кортес не мог знать, что находится в номере-люкс офицерского клуба авиабазы «Гомстед», расположенной на юге Флориды.
Когда туман в голове рассеялся, Кортес увидел на стуле у кровати махровый халат. Сбросив ватные ноги на пол, он осознал, что полностью обнажен, и натянул халат. На ночном столике стоял телефон. Сняв трубку, Кортес несколько раз прохрипел «алло», но никто ему не ответил.
Подойдя к одному из больших окон, он приподнял уголок занавески и выглянул на улицу. Он увидел ухоженную лужайку и флагшток с трепещущим звездно-полосатым знаменем. Значит, он не попал на небеса; больше того, для него все как раз обстояло наоборот. Его похитили, и он попал в руки к американцам.
Кортес наслышался жутких историй про самолеты без опознавательных знаков, улетающие в далекие страны, про пытки на Ближнем Востоке и в Средней Азии, про долгие годы заточения на военной базе «Гуантанамо» на Кубе.
Хотя никто не ответил на попытку позвонить с телефона на ночном столике, то, что Кортес пришел в себя, не осталось без внимания. Дверь открылась, и вошел стюард в белом смокинге с подносом в руках. На подносе была еда, хорошая еда, а у Хуана Кортеса крошки не было во рту с тех самых пор, как он пообедал на верфи «Сандоваль» семьдесят два часа назад. Он не знал, что с тех пор прошло трое суток.
Поставив поднос, стюард улыбнулся и кивком подозвал Кортеса к двери в ванную. Тот заглянул внутрь и увидел отделанную мрамором комнату, достойную римского императора, какие до сих пор Кортес видел только по телевизору. Стюард жестом объяснил, что все это принадлежит ему – душ, унитаз, бритвенные принадлежности и все остальное. После чего удалился.
Сварщик задумчиво посмотрел на яичницу с ветчиной, сок, тосты, джем, кофе. От аромата ветчины и кофе у него рот наполнился слюнками. Кортес рассудил, что еда, скорее всего, содержит какие‑то наркотические препараты, а может быть, отравлена. И что с того? Американцы и так вольны делать с ним все, что заблагорассудится.
Сев за стол, Кортес принялся за еду, возвращаясь к своим последним воспоминаниям: полицейский просит его выйти из машины, его стискивают стальные руки, лицо зажимает удушливая тряпка, ощущение падения. Кортес не сомневался, почему все это произошло. Он работал на Картель. Но откуда это стало известно?
Насытившись, Кортес сходил в ванную, воспользовался туалетом, принял душ и побрился. На полочке стоял флакон лосьона после бритья. Кортес щедро спрыснул щеки. Пусть другие платят за это. Он вырос в заблуждении относительно того, что все американцы богатые.
Когда Кортес вернулся в спальню, там его ждал мужчина: седой, среднего роста, мускулистый. Он дружелюбно улыбнулся, совсем по‑американски. И заговорил на испанском.
– Hola, Juan. Qué tal? Me llamo Cal. Hablamos un ratito[24].
Разумеется, уловка. Пытки начнутся потом. Они уселись в два удобных кресла, и американец объяснил, что произошло. Он рассказал про засаду, про сгоревший «Форд», про труп за рулем. Рассказал про то, что труп был опознан на основании бумажника, часов, перстня и медальона.
– А мои жена и сын? – спросил Кортес.
– О, они оба безутешны. Уверены в том, что присутствовали на ваших похоронах. Мы собираемся переправить их сюда, к вам.
– Переправить их сюда? Ко мне?
– Хуан, друг мой, примите действительность. Вернуться назад вы не сможете. Картель не поверит ни единому вашему слову. Вам известно, как он поступает с теми, кто предположительно переметнулся к нам. И со всеми их родными. В таких случаях эти ублюдки ведут себя хуже зверей.
Кортеса начало трясти. Все это было известно ему слишком хорошо. Сам он такого не видел, но был наслышан. Отрезанные языки, медленная смерть, беспощадная расправа со всей семьей. Кортес боялся за Ирину и Педро. Американец подался вперед.
– Примите действительность. Вы сейчас здесь. И уже не имеет значения, правильно мы поступили или нет – вероятно, неправильно. Вы здесь, и вы живы. Но Картель убежден в том, что вы погибли. На ваших похоронах даже присутствовал наблюдатель.
Достав из кармана видеодиск, Декстер включил большой плазменный телевизор, вставил диск в проигрыватель и нажал кнопку воспроизведения на пульте дистанционного управления. Очевидно, съемка велась камерой, установленной на крыше небоскреба в полукилометре от кладбища, однако изображение было превосходным. И снято все было крупным планом.
