– Привет, милая.
В ее взгляде плясали изумление, бешенство и радость:
– Ты?!
Он с удовлетворением отметил, что она только удивилась, но не занервничала и не испугалась.
– Не хватило терпения дождаться твоего приезда. Хотел тебя перехватить, но все-таки мы разминулись. – Он улыбнулся и протянул ей цветы. – С возвращением.
Губы у нее презрительно скривились. Она оттолкнула его руку и с силой пнула ногой дверь парадной. От неожиданности он едва не получил удар створкой.
– Вреш-ш-шь, Цыбин. – Ее голос походил на шипение разъяренной кошки. – Ты меня проверял. Идиот шизанутый.
Она двинулась вверх по лестнице.
– Аня! – Он взялся рукой за перила. Улыбка не сползала с его лица, но взгляд стал острым и стылым, как сосулька. – Мы не в кино играем, а в жизни. Это гораздо опаснее. Я предпочитаю быть живым и шизанутым, чем благородным, но мертвым. И ты мне нравишься живой.
Она остановилась на последней ступеньке марша и обернулась. Лицо у нее вдруг приняло обычное выражение. Только в глазах студенилась сырая усталость.
– Прости, – сказала она. – Мне вожжа под хвост попала.
Он поднялся и взял из ее руки пакет, вложив туда цветы:
– Очень соскучился и зверски проголодался.
Она кивнула и взяла его под руку.
В квартире, поставив чайник и бросив на сковородку купаты, она закурила и присела возле него на корточки, положив голову на его колено:
– Цыбин!
Он не ответил, смотря на беснующийся за окном дождь.
– Цыбин!
– Да, милая.
– Ты мне доверяешь?
– Конечно, милая. – Он не отрывался от дождевых струй. – Если бы я не доверял тебе – я бы давно тебя убил.
* * *
Антон подумал о том, что в новостройках тоска заложена в сами бетонные блоки домов. Лето, осень, зима – одинаково серы и безрадостны. Он допивал чай на пустой кухне, размышляя, что лучше: позвонить Ольге или написать ей записку. Как всегда решил, что лучше написать. Накропав на тетрадном листе: «Оля, я поехал проведать маму», он вытащил из буфета заначенную пачку папирос и прошел в комнату. В серванте лежали две коробки шоколадных конфет, купленные Ольгой на Новый год. Он выбрал «шерри». Мама всегда любила их.
В автобусе было холодно. Два или три окна не закрывались, и по салону метались капли дождя. Народу почти не было: субботним утром большинство измотанных жизнью горожан старалось выспаться. В поезде метро Антон согрелся и даже задремал: стук колес всегда его убаюкивал. Ближе к центру вагон начал набиваться людьми, в основном родителями с детьми. Слова: «зоопарк», «кукольный театр», «игровые автоматы» заполнили возникающие на станциях островки тишины. Как всегда при виде чужих детей, он дал себе слово сходить куда-нибудь с Пашей и попытался вспомнить, когда с ним последний раз гулял.
Московский вокзал встретил обычной хаотичной толпой, пивными бутылками, продавцами книг, карманниками, омоновцами и серой водяной пылью. Электричка уходила через семь минут, и у Антона хватило времени пройти в самое начало поезда. Выкурив в тамбуре первую за день папиросу и испытывая легкое головокружение, он устроился на жесткой деревянной скамье и, подняв воротник, уткнулся в замызганное окно. Ноябрьские пейзажи окрестностей Петербурга не радовали, но и не резали глаз. Их монотонность погружала в гипнотически-безразличное состояние. Черные колхозные поля под свинцовым небом сменялись безлюдными перелесками и слепыми глазницами лугов. Дождь вызывал ощущение бесконечности и безвременья. Несколько раз Антон задремывал. Поезд останавливался. Входили и выходили люди. Кто-то объявлял масть, кто-то просил передать бутылку пива, кто-то отчитывал ребенка. Он открывал глаза, снова видел залитые дождем пространства, закрывал их и уплывал под дробный перестук колес. Хотелось, чтобы дорога не имела конца и поезд продолжал нести его в никуда.
Поселок Жихарево трудно было назвать привлекательным даже летом. Осенью же, когда дожди поднимали уровень окружающих его болот, он превращался в сплошную холодную лужу. На платформе, после отхода поезда, Антон оказался один. Время дачников из окружающих садоводств кончилось, а особо ненормальные, приезжающие в свои сараи круглый год, пользовались электричками, отправляющимися из Питера в пять-шесть утра.
Потрескавшиеся двухэтажные домики, называемые почему-то «немецкими», с каждым годом все глубже погружались в землю.
Было безлюдно. Грязь хлюпала под мгновенно промокшими ногами. Он закурил, пряча папиросу от дождя в кулаке. Рядом, отчаянно стреляя выхлопной трубой, притормозил милицейский «уазик». Антона обдало брызгами.
– Здорово, Чалый! – Сосед по дому Лешка Виноградов, бывший прапорщик Советской армии, а ныне дежурный местного отделения милиции распахнул дверь, блестя залитыми с утра глазами: – Садись, а то утонешь.
– Ты мне уже и так душ устроил, мокрее не буду. – Проворчал Антон, но в машину сел.
– Давай к магазину на Комсомольский, – бросил Виноградов незнакомому Антону молодому, вихрастому водителю. – Как живется Питеру?
– Регулярно, – разговаривать Антону не хотелось.
За исключением системы МВД его ничего не объединяло с соседом, бывшим в ней человеком абсолютно случайным, как большинство пришедших из армии по принципу «больше некуда».
– «Сотку» будешь? – Виноградов откинул брезент на заднем сиденье, открывая ящик с литровками «Московской». – Димку с углового дома помнишь? Круглова? Он на трассе кафе открыл. Приличное такое. А брательник его, младший, вчера на дискотеке в школе городского пацана от…л.
Виноградов любовно погладил ящик:
– Димка – мужик нормальный. По-хорошему все утрясли. Надо будет ему предложить…
– Приехал я. – Антон похлопал водителя по плечу.
Тот затормозил.
– Так махнешь? – снова спросил Виноградов.
Антон покачал головой:
– В другой раз.
– Ну смотри.
Дом окружали лужи, похожие на озера. Он прикинул, как лучше перебраться к подъезду. Сзади хлопнула дверца «уазика».
– Держи! – Виноградов сунул ему в руки бутылку. – Без меня махнешь.
– Не надо, я…
– Давай, давай!
Машина рванула, разбрызгивая волны грязи.
В квартире было пусто. Бормотало радио. Мама почему-то никогда не выключала его. За те два месяца, которые Антон здесь не был, ничего не изменилось. Впрочем, здесь никогда ничего не менялось. Все та же чистота. Арифметический порядок вещей. Накрахмаленная скатерть на столе. Впитавшаяся в стены сырость болот. Он положил принесенные конфеты на буфет и отпил из банки на окне кисловатого гриба. Было слышно, как дождь стучит о железную крышу. Потолок везде имел нормальный вид. После весеннего таяния снега протечек видно не было. На улице одиноко пророкотал грузовик. Антон подошел к окну. Никого не видно. Дождь держал всех по домам. Он подумал, что последние два-три года, приезжая, не знает, что ему делать в этом доме, где он родился и прожил большую часть жизни. В Питере он начинал испытывать к нему детскую тягу, а доехав, стремился как можно быстрее вернуться в город. Резко застонал дверной звонок. Наверное, мама заметила его в окно.
– Антошенька, здравствуй, как ты повзрослел! – Бабушка Настя с первого этажа сильно постарела. Он не встречал ее с весны. – Я видела в окно, как ты входил, а мама на станции. Там медпункт открыли. Она по субботам и воскресеньям подрабатывает, когда ее аптека закрыта. До пяти…
Теперь дождь и ветер били в лицо. Он вымок до костей. Под железнодорожной платформой у костерка бренчали на гитаре малолетки. Антону на секунду захотелось тоже подсесть к трещащему огню. Медпункт, отмеченный светящейся вывеской с красным крестом, располагался в только что отремонтированной части крошечного павильона станции, между билетной кассой и ларьком. Мама сидела возле включенного в розетку обогревателя и читала. Он мог не смотреть на обложку. Джейн Остин. Из-под безукоризненно белого халата выглядывал ворот бордового свитера.
– Привет, мамуля. – Он поцеловал ее в щеку. – Я уже начал гадать, куда ты пропала в субботу, в такую погоду.
– Если бы ты вообще чаще интересовался моей жизнью, то знал бы, а не гадал. – Она аккуратно заложила книгу кожаной закладочкой и убрала в ящик стола. – Я уже больше месяца здесь работаю по выходным.
Лицо ее было бледным. Глаза – устало-безразличными. Губы уверенно держали тонкую прямую линию, словно боясь допустить улыбку. Антон присел перед ней на корточки и, взяв ее ладонь в свою, поцеловал. Она была сухой и теплой.
– Ты в полутора часах езды, а как на другом краю земли. Телефона нет, а приезжать каждый выходной не получается, да и выходные не каждую неделю. Не сердись. Я очень соскучился. Правда.
– Я болела на прошлой неделе. – Она освободила руку. – Спасибо бабушке Насте, а то некому было бы поесть принести. Настя все спрашивала: «Где Антоша твой?», а мне ответить нечего.
– Мама! – Он шумно вздохнул. – Я-то откуда знал? Позвонить можно было? Я бы приехал сразу.
