ни мертв. Он понимал, что разговор вступил в опасную фазу.
— Ты как тот вор, на котором шапка горит.
Митёк поморщился и обиженным голосом тихо произнёс:
— Зачем вообще употреблять это слово? Я никогда за свою жизнь чужого не брал. Всему коллективу понравилось, продолжил он.
— Ты свою демагогию брось, — опять закричал сержант, — не прикрывайся коллективом! Как только похвалили, так сразу взял себе привычку кем-то прикрываться.
Митёк, опустив голову, молчал.
— Что теперь делать будем? — продолжил сержант.
— Я сам не знаю, — поёжившись, пожимая плечами, краснея и бледнея, ответил Митька.
Он вздрогнул, лицо его вдруг сделалось серым. В такую ситуацию он ещё не попадал. Он беспомощно опустил руки, нижняя губа обвисла, на глазах появились слёзы.
— Ладно, неси свой «лифчик», пойду доложу командиру роты, а ты марш на кухню! — сказал Нигаметьянов.
Через десять минут появился командир роты в сопровождении сержанта. Увидев ротного, Митёк встрепенулся, быстро приложил руку к голове, забыв, что на нём нет головного убора, уставившись покорным взглядом в лицо ротного.
— К пустой голове руку не прикладывают! — ответил командир роты и внимательно посмотрел на солдата. У бойца начали прыгать губы, лицо побледнело.
— Не волнуйся ты, — успокоил его ротный.
— Я каюсь, товарищ старший лейтенант, просто хотелось доброе дело сделать, я готов ответить, — вытянувшись по стойке смирно, сказал солдат.
— За что ты ответишь?! С тебя как с гуся вода! Мотай себе на ус: настоящий человек не кается, а просит прощения, когда осознаёт свою вину.
— Извините, больше такого не повторится, — успокоившись, ответил Митёк, по его телу побежало тепло. «К счастью, всё обошлось», — подумал он.
— Ладно, успокойся, — ещё раз сказал ротный, — а то, наверное, душа в пятки ушла! За порчу военного имущества объявляю тебе наряд вне очереди, а за проявленную смекалку и находчивость — благодарность!
— Запишите в служебную карточку, товарищ сержант! — распорядился старший лейтенант Годына. — А вот, что касается палатки, подготовь рапорт на списание. Она и так давно выходила свои сроки.
Глава семнадцатая
Под знойным афганским небом
Жизнь текла своим чередом. Надоедливые мухи. Рациональное изобретение. Как прикрепилось к Безгодкову прозвище «Рыжий». Тоска по родному очагу. Гранатомётчик Мошкин. Упорство и труд — всему голова. Встречая начальника штаба полка. Наблюдая за охотой гордых и сильных птиц. Отработка упражнения учебных стрельб из танка в ходе выезда за дровами.
Жизнь на постах текла своим чередом, была скучна и однообразна. Дни тянулись и тянулись, не было, казалось, им конца. В это утро Безгодков после ночной смены в карауле боевого охранения, имея законное право на отдых, решил немного отоспаться. Он сразу задремал, но сквозь сонную пелену его сознания пробивались прерывистые звуки машин, которые сначала были тихие, а потом нарастали. Это проснулась жизненно важная транспортная артерия, проходившая совсем рядом с постом. Гул машин спать не мешал, мешали надоедливые кусачие мухи, которые с раннего утра кружились в воздухе.
— Ну, блин, опять спать не дадут, — прохрипел он и, повернувшись на спину, открыл глаза. Рядом спал ещё один боец, караульный из ночной смены, которого всего облепили мухи, но он спал крепким сном, не обращая на них внимания. Сержант Безгодков, отмахиваясь от мух, стал наблюдать за солнечными лучами, которые проникали даже в глубокую трещину в стене. Вдруг из трещины высунула мордочку серая мышь и стала принюхиваться. Безгодков медленно наклонился, поднял с бетонного пола камушек и бросил в мышь. Она обиженно пискнула и исчезла. Под лучами солнца ярко высветилась на стене карта СССР, утыканная флажками (ими обозначили родные места), заблестела сталью старинная сабля с разбитой рукояткой. Саблю он с сержантом Филимоновым, находясь на выезде, обнаружил в развалинах бывшей сторожевой башни у Суруби.
Мухи надоедали настолько, что от них невозможно было отвлечься. Они назойливо липли к лицу, к глазам, даже лезли в нос и уши. Юра Безгодков понял, что спать они не дадут. Отовсюду лезли эти мухи: из всех щелей и проёмов.
«Значит, ещё не все вылетели на добычу», — подумал он и, поднявшись на кровати, взял автомат. Отстегнув магазин, взял патрон, вытащил из него пулю, скрутил вместо неё кусок газеты и обратно воткнул в патрон. Так бойцы делали часто, чтобы хоть как-то избавиться от насекомых. Это изобретение одним выстрелом в упор пробивало даже пятимиллиметровую доску, а мух одновременно — от ста до двухсот штук. Вот и в этот раз он подошёл к их гнезду в щели стены и выстрелил. В помещении запахло порохом и дымом, отчего даже висевшие в воздухе мухи вылетели на улицу. Лежащий рядом боец резко вскочил и в считанные секунды схватил автомат.
— Рыжий, ты очумел что ли! — закричал он.
Через минуту в проём двери просунулась голова сержанта Нигаметьянова.
— Опять по мухам стреляешь, Рыжий? — улыбаясь и видя, что ничего страшного не произошло, сказал он. — Отдыхай, тебе ещё два-три часа можно поспать до начала занятий!
Юра Безгодков опять лёг, но, если его сосед по койке быстро уснул, то ему не спалось. Он вспомнил, как прозвище-кликуха «Рыжий» пристало к нему в полку. Когда после учебного подразделения он прибыл в полк, старшина роты, обходя строй вновь прибывших, остановился возле него и, покручивая свои пышные усы, которыми очень гордился, улыбаясь, спросил:
— Почему такой рыжий?
— У нас в роду все такие, солнце очень любят, — ответил тогда Безгодков, переминаясь с ноги на ногу.
Старший прапорщик Сорокапуд, пожимая ему руку, повернулся к личному составу роты и произнёс:
— Ну вот, и будем тебя звать Рыжий.
Все вокруг засмеялись, и с тех пор его редко кто звал по имени или фамилии.
Мысли Безгодкова перенеслись в первые дни пребывания в Афганистане. Он вспомнил, как со своим другом Андреем Аксютиным впервые оказался в рейдовой операции в Чарикарской долине. Тогда после скоротечного боя в одном из кишлаков они поднялись на возвышенность и смотрели вниз на глинобетонные дома с плоскими крышами, на сады, виноградники, на весь этот непонятный и чужой мир. Они слушали чужую речь, удивлялись силе мелодичного голоса муэдзина, который внезапно раздался из минарета местной мечети. Тогда один из бойцов-таджиков объяснил им смысл этого пения.
— Ну вот, мы и попали! — грустно сказал ему Андрей.
А сейчас они уже дембеля, скоро домой, но боль пережитого и память об этом крае останутся навсегда. Видимо, никогда ему не забыть этих дней. А тогда они с детским любопытством глазели на этот средневековый мир, на шуструю пёструю толпу бородатых мужчин, седых стариков, женщин в чадре и хиджабе,
