— В отношении каждого серьезного дела у меня есть три принципа. Во-первых, начать прямо сейчас. Во-вторых, работать каждый день. В-третьих, довести до конца. Только так дело можно сделать, а все остальное — ложь. И вот, сойдя с самолета, я подумал: «Надо начать прямо сейчас. Немедленно». Я и начал.
— Господи, и что ты намерен делать дальше?
— Ну, наступит момент, когда я решу, что уже готов. Что узнал достаточно и могу вернуться. Тогда я как-нибудь во всем разберусь, убеждаясь в том, что правосудие свершилось.
— Но — поправь меня, если я ошибаюсь, — у тебя нет никаких свидетельств того, что эта трагедия не является результатом несчастного случая. Я хочу сказать, пожары время от времени случаются, и в них гибнут семьи. Такое происходит чуть ли не каждую неделю.
— Я все понимаю. Однако Филипп Яно предположил, что меч, который я ему привез, обладает определенной исторической ценностью. И вот сейчас, читая все это, осознавая, какое огромное значение для японцев по-прежнему имеют мечи, как они до сих пор мечтают об этих чертовых клинках, как их изучают, как с ними занимаются, я прихожу к выводу, что не все так просто.
— Сколько может стоить такой меч? Назови верхнюю планку.
— Тут дело не в деньгах. Хотя и денег он стоит немалых. Но для япошек стоимость меча измеряется не в деньгах.
— Не говори «япошки».
— Стараюсь. Просто время от времени вырывается само собой. Ничего не могу с собой поделать. Ладно, для японцев стоимость меча измеряется не в деньгах. Для них это нечто такое, что важнее денег. У них есть очень любопытные поверия, которые человеку стороннему могут показаться странными. Мне они тоже кажутся странными. Но по мере того как я пытаюсь в них разобраться, они начинают приобретать определенный смысл. К этому нельзя подходить с точки зрения американца. Это элемент японской культуры. Тут нужно учитывать значение и ценность клинка, престиж, каким могут обладать некоторые из них.
— А теперь послушай, как это выглядит со стороны. Например, с точки зрения психотерапевта. Он скажет: этот человек был сильным и смелым героем, он выделялся среди прочих людей. При этом он был упрямым, одержимым и снисходительным к собственным слабостям. Можно даже сказать, страдал самовлюбленностью. Он любил образ воина, свое отражение, которое видел в зеркале. Он об этом никогда не говорил, но это так. Он любил молчаливое уважение, с которым его встречали повсюду, и то, как его присутствие воспламеняло толпу, то, как он мог усмирить толпу одним строгим взглядом. Но затем он, как и все люди, состарился. Вдруг, неожиданно для самого себя, он оказался в отставке. Однако в глубине души он чувствует, что не хочет сидеть без дела на крыльце своего дома. Не хочет наблюдать за сменой времен года и считать деньги. Ему нужно настоящее дело. Он хочет продолжать жизнь воина. Рыбалка не для него. Поэтому, когда происходит что-то неординарное, он подключает к работе свои незаурядные способности и ум и находит некие таинственные причины, аналогии, улики, намеки, которые видит он один во всем мире, но не видят профессиональные полицейские следователи и специалисты по расследованию поджогов. И в результате получается чудовищный заговор, преступление, убийство — именно то, что требует решительных действий со стороны решительного человека, настоящего воина. И этот решительный человек — он сам. Это он настоящий воин. Видишь, что получается?
— Сожалею, что ты видишь все в таких красках.
— По-другому это видеть нельзя. Папочка, ты уже совсем старый. У тебя больше нет сил, ты старик, все позади. Ты был великим человеком, ты можешь быть великим стариком. Но не уподобляйся тем, о ком говорят: «Седина в бороду — бес в ребро».
— Милая моя… давай сходим куда-нибудь поужинать, хорошо?
— Да, в Айдахо.
— Нет, здесь. Поедим суши.
— Фу! Сырую рыбу. Ради бога, все, что угодно, но — другое.
— Я должен сказать тебе вот что. Есть обязательства, в которых ты ничего не понимаешь. Глубокие, семейные обязательства. Давняя история, никому нет до этого дела — кроме меня. Но… Но это — обязательства. Все это уходит в далекое прошлое, к тем временам, когда мой отец воевал с японцами.
— Я жалею о том, что твой отец получил эту медаль. Она не давала тебе покоя всю жизнь. Ты ничего не должен японцам, которых убил твой отец. Это была не твоя война.
— Деточка моя, тут ты ошибаешься.
— Ты просто насмотрелся глупых фильмов про этих типов в халатах, шлепанцах и с косичками, которые отсекают друг другу головы.
— Может быть. Но я чувствую себя так, словно вернулся домой.
— Обещай мне только одно: ты никогда не отрастишь косичку.
Дальше все пошло хорошо, но Ники почувствовала, что отцу совершенно необходимо следовать намеченным курсом, и после ужина — ей все же удалось заставить себя поесть суши — она уехала, предоставив Бобу выполнить миссию, которую он сам на себя возложил.
Снова потянулись похожие друг на друга дни; менялись только фильмы, которые смотрел Боб, и книги, которые он читал. Следующим событием стало прибытие пакета из Японии, аккуратно упакованного в соответствии с японскими традициями.
Разве он что-нибудь заказывал? Книгу, брошюру? Боб накупил много всего через Интернет, из книжных магазинов: каталоги выставок японских мечей, практические руководства по технике фехтования. Но нет: это оказалась тонкая папка ксерокопий официальных документов. Аккуратно отпечатанные иероглифы поясняли сделанные от руки рисунки, получившиеся на копии неразборчивыми. От всего этого веяло чем-то шпионским; казалось, что копии сделаны незаконно, тайком, и, вполне вероятно, какой-нибудь иероглиф на первой странице означал «совершенно секретно».
Надо будет найти кого-нибудь, кто прочитает это, но Бобу и без перевода было понятно, что прислал ему анонимный корреспондент из токийского почтового отделения: это были протоколы вскрытия членов семьи Яно.
Переговоры вел Нии, поскольку Кондо Исами, один из самых уважаемых и влиятельных членов братства «8-9-3», не мог допустить, чтобы его знали в лицо.
Нии встретился с боссом Отани в его угловом кабинете, расположенном на пятьдесят пятом этаже небоскреба в Западном Синдзуку. Это было просторное, роскошно обставленное помещение, подобающее высокому положению босса Отани: в Кабукичо ему принадлежало свыше ста клубов. В состав его основной группы и нескольких вспомогательных групп входили сто самых свирепых бойцов токийской якудзы, готовых в любой момент отдать жизнь за своего хозяина. Кроме того, Отани принадлежали три игорных синдиката, северный и западный секторы токийского рынка амфетамина и более тысячи проституток. Чтобы подняться так высоко, ему самому пришлось не раз обагрить руки кровью.
Разумеется, очень помогло то, что в определенный момент путь к вершине преградил честолюбивый главарь другой организации, развернувший против босса Отани настоящую войну. Именно нанятые этим главарем убийцы оставили Отани шрам от пупа до бедра, на который пришлось наложить больше сотни швов. И вот тогда Отани (естественно, через подставных лиц) завязал деловые отношения с Кондо Исами, предводителем синсэнгуми. Через неделю он и его соперник поговорили с глазу на глаз. Говорить, впрочем, пришлось одному Отани, ибо из двух пар глаз только его глаза были открыты и находились на голове, не отделенной от тела.
Нии, в черном костюме и со строгим лицом, старался не обращать внимания на силуэты токийских небоскребов, смело взметнувшихся в небо за панорамными окнами пятьдесят пятого этажа. И все же зрелище было восхитительное: башни-близнецы муниципальной администрации Токио, знаменитая гостиница «Хиатт», прославленная в кино, шикарная гостиница «Вашингтон», в которой у босса Отани была своя доля, и десяток других стройных хромированных стрел, пронзивших небо и символизирующих новую Японию.
— Мужчина или женщина? — спросил Отани.
— Это не имеет значения, оябун, — ответил Нии почтительно.
— А что имеет значение?
— Полнота. Ему нужен кто-нибудь дородный. Он предпочитает, чтобы тела было в избытке.
— Что у тебя с лицом, юноша?
Левый глаз Нии оставался заплывшим. Казалось, ему в левую часть лица запихнули крупный грейпфрут, и этот грейпфрут начал гнить, окрашиваясь в неприятные тона: неестественные оттенки багрового, пронизанные красными прожилками и испачканные зеленовато-синими подтеками.
— Со мной случилось несчастье, — ответил Нии. — Я не успел увернуться.
— Надеюсь, наглец, посмевший ударить такую важную особу, дорого заплатил за это.
— Вы совершенно правы, оябун. Тотчас же.
— Ты сам воздал ему по заслугам?
— Нет, оябун. За меня расквитался лично Кондо-сан. Это было великолепно. Мне еще никогда не приходилось видеть подобную скорость.
