Ошарашенный Черемисов, почесываясь, вышел из-за кухонной двери, пошатал пальцем дрожащую рукоять.
— Однако… — он решительно выдернул нож из фанеры. — Значит, так. Сначала — центр тяжести. Правильно? Потом — поплевать. Так. Потом — размазать для скольжения… раз-два-три-и-эх!
Нож стукнулся плашмя и упал на коврик у двери.
— Э, блин!
— Наверное, поплевал неправильно. — совершенно серьезно сказал Андрей, подходя и подбирая нож с коврика. — Слюна должна быть в меру жидкая, в меру густая. У тебя какая была?
— Да хрен ее знает! — огорченно сказал Морзик. — Я ее что — спиртомером должен проверять? А без этого всего никак нельзя?
— Можно. — осклабился Лехельт. — Только эффект будет не тот.
— А как?
— Да очень просто. Вот так!
И, развернувшись вполоборота, он быстро бросил нож от дальней стены комнаты — точно в центр, как и в первый раз.
— Эй! — возмущенно вскричал Владимир. — А поплевать? А центр тяжести?!
— Да фиг с ним!
Поняв, что его просто водили за нос, Черемисов схватился за голову.
— А я, дурак, поверил!
— Я их с детства кидаю. — пояснил Лехельт. — Хобби. Я же фехтовальщик, питаю страсть к холодному оружию... Такой, как у тебя, кидать — одно удовольствие. Где взял?
— Мулат подарил, — Черемисов назвал позывной своего приятеля из РССН. — У него этих ножей целая куча... Слушай, а, может, ты выступишь как универсальный боец?
— Не хочу. — отказался Андрей. — Боец из меня хреновый.
— Там призовой фонд есть! Тысяча баксов! Выигрыш пополам!
Но Лехельт отказался решительно.
Забава с ножом развлекла его ненадолго, он снова понурился от своих невеселых мыслей. Черемисов пошел в ванную бриться, а Дональд принялся разглядывать афиши и плакаты, украшавшие стены комнаты.
Среди них висели три учебные карты, приведшие Андрея в полное недоумение.
На одной карте красными стрелами изображена была боевая операция Волховского фронта по снятию блокады Ленинграда.
Другая представляла историю вторжения Наполеона в 1812 году.
Еще была просто карта области с крестиками, соединенными различным образом.
Андрей позвал Морзика.
Тот выглянул, напевая, с намыленной щекой.
— Это у тебя что?
— Это я хочу с Ромбиковыми ямами разобраться. Я их столько нарыл — как крот! В жизни раньше столько земли не ворочал. Вот, пометил на карте, думал — может, это знак какой-нибудь…
— Ну, да… пришельцам из космоса…
— Ну… или, может, оружие искали. С местами боев, вроде, совпадает…
— Нужно им ржавое железо... У них пушки круче наших. А про Наполеона зачем?
— Думал — может, они клад чей-нибудь ищут? Может, французы чего зарыли…
— Так ведь их под Питером не было! — захохотал Лехельт. — Поэтому Кутузову памятник у нас стоит, а не в Москве. Москву-то он сдал, а Питер отстоял!
— Так я же не знал… Теперь знаю зато…
— Ты еще глобус Петербурга купи!
— А где продается?
Андрей опять пополз в улыбке. Морзик, наморщив лоб, подумал — и тоже засмеялся.
— Что-то у меня с головой… Наверное, здорово двинули дубинкой… Хватит прикалываться. Лучше подскажи что-нибудь. Ведь интересно же! Загадка — зачем они их копали?
— Чтобы ввести в заблуждение управление ФСБ и отвлечь внимание от своих истинных коварных планов по захвату всего городского рынка торговли дурью<Дурь — наркотики (жарг.).>. — замогильным голосом выдал Лехельт. — И чтобы научить тебя обращаться с лопатой.
— Нет, я серьезно! Давай поприкинем вместе, чего я все один должен потеть? Ведь мы с тобой тоже умеем думать, верно? Нечего Кляксе щеки надувать. Знаешь как охота раскрыть что-нибудь важное... Давай, подключайся, у тебя же голова варит! Чего мы только носимся по городу, язык набок, будто больше не умеем ничего, а?
Когда Морзику доставалась трудная умственная задача, он с охотой перекладывал ее на кого-нибудь другого, справедливо полагая, что каждый должен заниматься своим делом. Этот принцип он исповедовал еще в школе.
— Ну…, — помялся задетый за живое Андрей. — Я бы начал с архивов…
— А с каких?
— Ну… государственный… военно-исторический…
— Архив комитета по здравоохранению подойдет? — спросил Морзик, довольный тем, что Лехельт задумался.
— А почему по здравоохранению?
— У меня там женщина знакомая работает. Вот такая тетка! Заодно будет повод встретиться. Ну не самому же мне в архивах ковыряться... Главное — организовать процесс!
— Ты собирайся быстрее, организатор! После командировки займешься частными изысканиями.
— К знакомой я еще сегодня успею. Я уже готов. Штаны найду — и поехали! Слушай, только ты мне денег на поездку одолжи! Аванса ведь опять не дадут...
ГЛАВА 10
ОСОБЕННОСТИ ЖИЗНИ В ПРОВИНЦИИ
Самое достойное прошлое может быть перечеркнуто в одно мгновение. Человек никогда не бывает кем-то окончательно, все мы каждую минуту лишь становимся. Один неловко положенный кирпичик — и горе каменщику!
Здание жизни рушится…
Тревожное и неотвязное чувство полного жизненного краха томило разведчика Лехельта, не давало ему покоя. Путь его до последних дней был прост и незатейлив: школа, учеба в Московском центре ФСБ, оперативно-поисковая служба. Он всегда считал себя хорошим человеком. Его не в чем было упрекнуть — до той минуты, когда он увидел закатившиеся глаза Волана. Тупой звук удара заточкой, шуршание падающего набок тела и скрип убегающих шагов до сих пор звучали у него в ушах.
Сидя в вертолете напротив мокрого от волнения и крика полковника Шубина, глядя, как суетится вокруг Димы бригада врачей МЧС, Андрей не осознавал случившегося с ним самим. Тревога за товарища забивала все.
Лишь вышагивая в бесконечном коридоре больницы, утопая по уши в халате не по росту, подтягивая полы, чтобы не волочились по паркету, он ощутил начало непоправимого. Большой толстый Завалишин и маленький полненький Сан Саныч, оба тоже в белых халатах, вышли из предбанника операционной, переговариваясь, подошли к нему и Завалишин спросил:
— Лехельт, как же это произошло?
Андрей начал докладывать, толково и четко, и все удивлялся, что лица его начальников неподвижны и не выражают никаких эмоций по поводу случившегося — и вдруг в уголках знакомых усталых глаз Сан Саныча увидел тень недоброжелательности.
Только миг, движение века, незнакомый недобрый прищур…
Шубин никогда прежде не смотрел так на своих офицеров.
Андрюха сбился, начал повторяться и с ужасом понял, что оправдывается в чем-то очень нехорошем.
— Понятно. — мягко остановил его Сан Саныч. — Ты не раскрылся, Волан тоже. Операция может быть продолжена. Молодцом…
Его похвалили, даже пожали руку, но природная мнительность уже перевернула душу Андрея.
— Он сам мне запретил! — сказал он в спину уходящим Шубину и Завалишину. — Я бы завалил этого "уголка<Уголок — уголовник (жарг.).>"! С трех метров мне ничего не стоило…
Но его уже не слушали.
«Что же это такое! — в отчаянии подумал Лехельт. — Что же они думают обо мне!».
Страх и стыд поселились в нем и не отпускали больше.
Сегодня с утра Клякса на «кукушке» сам рассказал остальным произошедшее, выудив из Пушка и Тыбиня всю предысторию событий и разругав их в пух и прах.
Кляксе хорошо было ругаться — он был герой, потирал украшенную царапинами и синими следами воровских пальцев шею, а вот Андрей забился в дальний угол комнаты инструктажа и глаз не поднимал. Даже вчерашние похождения Киры и Ролика, нежно оглаживавшего огромные, распухшие как у Чебурашки уши, не позабавили его.
В комнате сегодня было просторнее обычного — кроме Волана не было и Морзика, пострадавшего в драке с вокзальным криминалитетом и собиравшегося в командировку.
Полдня, пока изучали новое задание, разбирали тактику наблюдения на примерах прошлых операций по ШП, разведчик Дональд не сказал ни слова. Женщины расспрашивали, успокаивали его — и едва не довели до слез.
Андрюха убежал от них в коридор.
Стрельнул у прапорщика Ефимыча сигаретку, спустился на улицу, оглядел просторный заснеженный двор базы. Закурил мятую «Приму», закашлялся с непривычки.
Через некоторое время из дверей «кукушки» показался Миша Тыбинь, жмурясь на снег, покосолапил к Лехельту.
Покачал головой, увидав сигарету в руке, посопел, отдуваясь:
— Дай прикурить, что ли… Слышь, пацан, я тебе по правде скажу… Ты, конечно, спорол дурку. Надо было через куртку стрелять — никто бы ничего не понял. А поняли бы — да и хрен с ними… Но я тебе еще вот что скажу: это я сейчас такой умный. В твои годы я поступил бы так же... Опыт, Андрей, дело наживное… Увы...
Кажется, впервые за три года совместной службы угрюмый неразговорчивый Старый назвал Лехельта по имени.
Он хлопнул Андрея по плечу:
— И брось ерундить. Поменьше жалей себя. Никто тебя ни в чем не винит. Кто любит обвинять — пусть побудет в нашей шкуре хоть недельку...
