— Нет, Кот, я город не люблю, — настырно гундел Карабас. — Меня в город калачом не заманишь. Боязно тут у вас… Вот недавно шел я от приятеля. Отдохнули мы с ним, конечно, крепко… Ищу я, значит, свою машину — забыл, где я ее поставил.
У Карабаса и машина не как у всех людей — руль справа для японского левостороннего движения.
— А тут навстречу двое, в прах пьяные, орут как оглашенные — всех бить будем! Я спрашиваю — и меня? А они — тебя, толстуна лохматого, особенно! Тут я, конечно, с перепуга как в торец одному шмякнул — рухнул он костью в асфальт, думаю — беда, забил! Нет, шевелится, и второй уже возникает. Ну, наковырял я им ряшки на память — и домой поскорей, от греха подальше…
Мне стало смешно — я представил себе, как громадный Карабас, похожий в пустынном ночном городе на сбежавшего из зоопарка носорога, сиротливо рыщется по темным улицам в поисках забытой где-то машины.
— Не боишься пьяный за рулем ездить? — спросил я нравоучительски.
— А я пьяный не езжу, — уверил Карабас. — Сажусь за руль, смотрю вперед — если край капота вижу, значит, порядок. Можно двигать. А если край не различаю, то все, конец, туши свет…
— Слава богу, что машину разыскал.
— А как же! Мне без моей лохматки — жизнь невпротык…
— Слушай, Карабас, ты ведь все знаешь — почему у японцев левое движение? Неудобно ведь!
— О великая мудрость старых традиций! — обрадовался старый болтун. — Два века назад без малого император Мэйдзи предписал: ходить слева, чтобы на узких дорогах самураи не цеплялись друг за друга мечами и не дрались на дуэлях из-за этой глупости, окаянные. Ходить-то можешь как хочешь, без разницы, а оружие надобно всегда иметь слева — в руку должно ложиться удобно… Усек?
— Это ты к чему? — спросил я.
— К тому, что коли уж ты со своим Чрезвычайным и Полномочным Другом не разъехался, пусть рука будет навежове…
Я прижал к себе свой чемодан крепче.
— Карабас, знаешь, в чем наша беда?
— Валяй…
— Нам с тобой давно пора на завалинку, языком чесать, кости греть старые, а мы все в драку норовим.
— Вот придурок! Это наше счастье, а не беда!
Я ухмыльнулся довольно — может быть, он прав?
— Приехали, Карабас! Зарули во двор.
Машина притормозила у дальнего конца дома — против двери рядом с камерой мусоросборника. Я открыл дверцу:
— Спасибо, старче…
— Перестань! Жду звонка. Как только — так сразу…
Александр Серебровский: капище
Я вошел в диллинговый зал, и все, что так тревожило меня, волновало и заботило с самого утра, — ушло. Нет, не перестало существовать, конечно, не обесценилось и не стало малозначительным. Просто в этом денежном космосе начинали работать другие законы бытия, совсем иные понятия о времени, пространстве и о тебе самом — вершителе мира и его ничтожной пылинке.
Здесь, на торцевой стене вокзального размера зала, размещены пять огромных часовых циферблатов с надписями: «Токио», «Москва», «Лондон», «Нью-Йорк», «Лос-Анджелес» — символом пугающего предупреждения о том, что деньги не спят никогда. Десятки брокеров — аккуратных, шустрых молодых людей с лунатически отрешенными лицами, — оседлав все мыслимые коммуникационные системы, ведут по компьютерам и телефонам ни на миг не затихающую битву за деньги.
Они продают, закладывают, покупают, меняются пакетами акций, торгуют, скандалят и улещивают, снова продают, предлагают, пугают и уговаривают — гонят мощный денежный кровоток, в котором перемешаны рубли, франки, доллары, марки, — неутомимо и незримо пульсирует он в виртуальных артериях мира.
Громадное большинство людей на Земле считают, что 100 долларов — это хорошие бабки. По-своему они правы, потому что и 1 доллар тоже очень хорошая бабка!
Но если заговорить с ними о миллионах, они сразу утрачивают интерес, поскольку разговор сместился в жанр какой-то скучной небывальщины, вроде вечного блаженства или геенны огненной.
Цифры, выскакивающие на электронных табло, им ничего не говорят. Им и в голову не приходит, что их кусок хлеба, кров над головой, учеба детей и сама их жизнь зависят от деловых индексов нью-йоркского «доу-джонса», лондонского «футси» или сингапурского «стретс». Они и слов-то этих никогда не слыхали. Может быть, это и хорошо…
Поэтому здесь напряженно и неслышно молотит сердце моей империи, здесь — центр возводимого мной мироздания. Здесь мой Родос, где я должен прыгать каждый день. Рубикон, который я перехожу ежечасно. Здесь поле моей ежеминутной битвы.
Вот оно — Бородинское поле, и небо Аустерлица, и окопы Сталинграда, и взятие Берлина, и никогда не утихающая буря в пустыне.
Огромные деньги, непрерывно двигающиеся в компьютерных каналах, излучают здесь гигантскую энергию и создают фантастическую атмосферу азарта, надежды, алчного восторга, страха. В этом огромном неуютном зале никогда не исчезает ощущение волнующего кровь флирта со смертельной опасностью.
Здесь — алтарь нашего презренного Храма Денег. Здесь — святая святых нашего прекрасного волшебного капища…
— Святая святых? — удивился мой финансовый директор Палей. — Евреи могли бы назвать это трефная трефных…
На стойке перед его столом — телевизор, всегда включенный, но звука нет, и комментатор на экране немо и страстно гримасничает.
— Итак, я продолжаю — рынок перегрет до предела! — говорил со страстью Палей. — Этот абсурд с краткосрочными облигациями доведет всех до большой беды… Вы меня не слушаете, Александр Игнатьич?
— Слушаю-слушаю, мудрый Вениамин, — положил я ему руку на плечо. — Думаю…
— Поделитесь, — смирно предложил Палей.
— Обязательно, — пообещал я. — В надлежащее время. Что там западные инвесторы?
— Мелко суетят. Тихо, вполне корректно выводят свои деньги… Малыми дозами.
Нет, что ни говори, а это мое счастье — не пришли еще сюда большие, настоящие игроки. Мелкие шкуродеры, барышники.
— Ага! Значит, так… — Я взял со стола телевизионный пульт, включил звук, и оживший комментатор со страстью науськанного пса яростно заорал мне в лицо:
— …Приход в большую политику таких фигур, как Серебровский, не может не настораживать. Скорее всего он привнесет в политическую жизнь те же методы, которыми пользуется в бизнесе. А как сказал один остроумно-злой аналитик, Серебровский способен систему бандитского капитализма превратить в механизм капитального бандитизма…
Ах ты, дерьмо этакое! Тварь! Я со злобой выключил телевизор, а Палей заметил снисходительно:
— Не обращайте внимания, обычные штучки наемников… Мелкие корыстные насекомые из отряда кровососущих.
Да, к сожалению, ситуация не располагает к моцартовскому изяществу и легкости финансовых операций.
Я обернулся к Палею:
— Что нам известно о запасах ГКОшек у «Бетимпекса»? Сколько может быть их сейчас на руках у Гвоздева?
— Тьма! — уверенно сказал Палей. — Сначала они от кулацкой жадности их сами гребли без счета. А потом им правительство силком набило за пазуху бумажек на миллиард. Я это по своим источникам знаю точно…
Я глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду:
— Значит, так, Вениамин Яковлевич… Завтра, за десять минут до закрытия торгов, сбросьте все наши ГКОшки.
— Все-е? — с испугом переспросил Палей.
— Все краткосрочные облигации. Мы к этому отношения не имеем, они переданы в трастовое управление «Вест-Дойче акционер банк». Передайте Фогелю и Кирхгофу по закрытой линии мое распоряжение. Устно, конечно…
— Вы не боитесь убить рынок?
— Как говорил один мой старый приятель — не преувеличивайте! Мы его не убьем. Немного уроним. А потом — поднимем… Сбросят немцы бумаги — докладывайте мне состояние биржи каждый час.
Я стоял посреди комнаты, весь из себя гулкий и облачно-пустой от хмеля, прижимая к груди свой шикарный чемодан. Лора, оторвавшись от работы на компьютере, смотрела на меня опасливо-подозрительно.
— Ну, ненаглядный мой гусар, какие совершил подвиги? — спросила она вполне незлобиво.
— Лора, подруга дней моих суровых, я сделал страшное открытие…
— Напугай и меня — за компанию.
— Я узнал, что выбитый из седла гусар — это кривоногий солдат в пешем строю. Представляешь, ужас? — возгласил я патетически.
— Страшно подумать, — кивнула Лора и показала на чемодан:
— У кого-то в пешем строю отбил?
Я прижал чемодан к груди еще теснее:
— Нет, подруга, это мое… Законное! Исконное! Мой меч-кладенец… Я с ним и в пешем строю гусар!
— Одним глазком!.. Умоляю! — заверещала Лора.
Я положил чемодан на стол, нагнулся, всматриваясь в цифирь наборного замка.
— Номер забыл? — напугалась Лора.
Я схватился за голову:
— Забыл! Е-к-л-м-н! Забыл! Что теперь делать?
