Ты умеешь пользоваться мышцами своего лица настолько искусно, что оно отражает только то, что ты желаешь показать. Внушить страх или уважение? Пожалуйста! Изобразить гнев, страх, нежность, скуку? Без проблем! И походка у тебя при этом становится соответствующая, и жест, каким ты прикуришь сигарету, не выдаст тебя. Ведь ты не просто изображаешь другого человека, ты буквально становишься им, превращаешься в него до последней клеточки тела. Надолго? Однажды Громову пришлось около двух месяцев пробыть бичующим судовым механиком в лагере геологов, и он действительно был им, таким же реальным и естественным, как его отпущенная борода.
Тогда он сдавал свой главный экзамен на выживание в экстремальных условиях – это была его своеобразная дипломная работа. Курсантов разбросали по всей стране, предварительно объявив их во всесоюзный розыск, а плюс к этому каждый получил задание, которое должен был выполнить точно в срок, ни минутой позже отведенного ему времени.
Сотворив из Громова беглого зэка, его высадили с вертолета в заснеженной тайге и пожелали удачи. У него не было ни еды, ни спичек, ни даже приблизительного знания местности. Только относительно новый ватник и дружеское напутствие инструктора на прощание: «Горло береги, когда овчарки рвать начнут. А если их будет больше двух, тогда лучше вообще не рыпайся. Бесполезно».
Попадись он тогда – его ожидал бы самый настоящий срок, а может, что-нибудь и похуже. Но ведь выжил, и добрался до Иркутска, и милиционеров сбил с толку, объявившись на вокзале в облике подгулявшего мичмана при белоснежном шарфике и косых бакенбардах. Экипировка была позаимствована у натурального морского волка, которого, скрепя сердце, пришлось отправить прямиком в лазарет. А баки Громов соорудил себе с помощью собственных волос, осколка стекла и бруска клейкого туалетного мыла.
Он тогда не только уцелел во всех переделках, но и успешно выполнил поставленную перед ним задачу. Отъедаясь и отсыпаясь на восхитительно чистых простынях, помнится, мечтал чуть ли не об ордене. А ему вручили заряженный пистолет и приказали расстрелять бывшего соученика, который не только дался милиционерам, но и разболтал во время допросов все, о чем ему было велено не вспоминать даже в бреду.
Что из того, что патрон оказался тогда холостым? Громов на всю жизнь запомнил то нажатие на спусковой крючок, звяканье той отброшенной гильзы. Казненный остался жив, а Громов научился убивать. И даже после того, как он неоднократно проделал это по-настоящему, снились ему не уничтоженные враги, а глаза мысленно умершего смертника, который так до конца и не поверил в то, что получил отсрочку…
Страх всегда убивает, даже если внешне это незаметно. Обезоруженный Громовым лжеамериканец с физиономией русского уголовника не успел испугаться по-настоящему, а потому завозился на полу, пытаясь встать. Улыбчиво приподняв уголок рта, Громов посмотрел задержанному в глаза и покачал головой. Тот понял. Он вообще много чего понял за последнее время. Хрестоматийный пример укрощения строптивого.
Оперативники с пистолетами наголо обступили Громова и его поверженного противника с несколько озадаченным видом.
– На пол! – рявкнул один из них, сжимая оружие в двух вытянутых руках. Поза выдавала в нем поклонника остросюжетного голливудского кино. Класса Б, не выше. Производства восьмидесятых годов прошлого века.
– Ты бы освободил одну руку, – посоветовал ему Громов, – и придержал бы лучше веко. Вон как дергается. Не противно?
Нервный оперативник ткнул ему в нос свой ствол, а в награду получил возможность полюбоваться ярко-красной книжицей с двуглавым орлом и короткой грозной аббревиатурой, напоминающей по звучанию команду «фас».
– Так мы коллеги, значит? – опешил он.
– Можно сказать, что и так, – согласился Громов, развернув удостоверение. – Хотя лично я не стал бы проводить таких поспешных параллелей.
Когда вся группа захвата поочередно ознакомилась с тем, что было написано внутри громовской книжицы, лица у парней заметно вытянулись. Никто из них не мог похвастаться теми полномочиями, какими обладал невесть откуда взявшийся майор Громов. Им вообще нечем было хвастаться после столь бездарно проведенной операции. Один из них даже плюнул в сердцах, попав почему-то в заискивающее лицо лжеамериканца.
– Помогите нашему террористу встать и сопроводите его в комнату милиции, – распорядился Громов. – Хочу поболтать с ним немного. Вон, кстати, местные стражи порядка на шум начали сбегаться. Найдите среди них старшего и потребуйте ключ.
Оперативник в обтягивающей черной маечке напружинил мышцы груди:
– У нас другой приказ.
– Я видел, как вы тут выполняли свой приказ. – Тон Громова стал очень жестким и еще более холодным. – Имел удовольствие, если, конечно, это можно назвать удовольствием.
– Но…
– Ты плохо умеешь читать, м-м? – Громов приподнял брови. – Сейчас я для вас главное начальство. Выполняйте.
Подхватив с пола плоский ноутбук, он только теперь позволил себе обратить внимание на встревоженно гудящую толпу, наблюдающую за происходящим. Среди сотен преисполненных любопытством глаз ему запомнилась только одна пара. Та, которая принадлежала освобожденной заложнице.
Шагая по живому коридору, образованному людьми, Громов вспомнил, что именно такого цвета бывают крылышки майского жука на солнце, и ему вдруг сделалось грустно. В молодости у него никогда не было свободного времени, чтобы поискать себе девушку с такими вот зелеными глазами. И стоило лишь подумать об этом, как становилось ясно: за свою недолгую жизнь человек всегда теряет больше, чем находит. Почему такая несправедливость?
* * *
– Да, герой, – протянул Громов без всякого уважения, – богатая у тебя биография, бурная. Просто страницы яркой жизни. Какой-то неукротимый Котовский с острым ножичком…
Гарик слабо улыбнулся, но скорее смущенно, чем горделиво. Выложив светлоглазому эфэсбэшнику историю своих недавних похождений, начавшихся с Машиного звонка, он с замиранием сердца ожидал от него приговора, и этот приговор прозвучал:
– Короче говоря, говнюк ты редкостный…
Улыбка Гарика не погасла совсем, но сделалась почти неразличимой.
– Есть возражения? – удивился Громов.
Нет! Это было выражено не словами, а энергичным мотанием головы. По пути в комнату милиции один из оперативников заехал Гарику пистолетом по лицу, и теперь нижнюю челюсть тревожить лишний раз не хотелось. Гарик и так едва довел до конца свой рассказ, а за скулами у него при этом беспрестанно пощелкивало, словно там какие-то реле переключались. Довольно болезненная автоматика, к многословному общению не располагающая.
Вместо того чтобы посочувствовать задержанному, Громов вздохнул:
– Жаль, что у тебя нет возражений, говнюк. Я бы тебя с удовольствием попереубеждал немного…
Гарик поднес руки к груди: что вы! Зачем? В этом нет никакой необходимости. Я и так признаю свою вину и готов понести любое наказание. Разве наш суд не является по-прежнему самым справедливым и гуманным в мире?
– Прекрати гримасничать! – велел задержанному Громов. – Не шимпанзе в зоопарке. И вообще, твое счастье, что ноутбук ты догадался прихватить. Знаешь, что я с тобой сделал бы в противном случае?
– Что? – спросил Гарик одними губами. Слюны, которой можно было бы смочить пересохшую гортань, во рту не оказалось. Только привкус желчи. Неважная замена.
Громов улыбнулся, отчего лицо его не сделалось ни на йоту веселее или добродушнее:
– Был один такой библейский герой, который ловко орудовал ослиной челюстью. Можно было бы сотворить из тебя его подобие – с собственной челюстью в руке, которая ничем не отличается от ослиной. – Громов призадумался. – Или все же доломать ее окончательно, м-м? Оторвать к едрене фене и выкинуть, чтобы ты не носился с ней, как дурень с писаной торбой…
Скорее всего, это была мрачная шутка, но Гарик поспешно отдернул руки от подбородка. Почему-то он не сомневался в том, что светлоглазый майор может в два счета привести угрозу в исполнение. Дай такому только повод.
– Тот Рауф, который меня на счетчик поставил, он бабушку мою пригрозил убить, – жарко заговорил Гарик, не обращая внимание на участившееся пощелкивание за скулами. – Я не за свою шкуру боялся, а за бабушкину… точнее, за ее жизнь. Она у меня очень набожная, чуть ли не праведница. Целыми днями молится… – Вранье Гарика звучало тем менее убедительно, чем пристальнее смотрел на него Громов. Наконец, окончательно смешавшись, он буркнул: – Жаль мне ее стало, старую…
– Понятное дело, – кивнул Громов. – Поэтому ты и в Америку по поддельному паспорту намылился, верно? Из-за нежной любви к набожной бабушке…
Во время сделанной им паузы Гарик успел прикусить язык, да только поздно было. Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. А челюсть – не лампочка, которую всегда заменить можно.
