учли. Запалили бы мы всё вторым рейсом. Догадались бы они, что вы на нас ушли. И так-то, поди, отбиваться придётся…»
А Бурана любезно пригласили проехать в штаб, где его доклада ждёт начальник операции полковник Саркисов. Ну и Настя. Но это Алексей обнаружил, лишь когда вся их компания — с Персом, Тарасом и тремя журналистами — вошла в помещение, где располагался временный штаб.
Рапорт много времени не занял. Больше пришлось рассказывать и показывать на карте, где что у укропов расположено, каковы подходы к пансионату и станции, о чём успел поведать Молодченко по чисто военной схеме.
Очень заинтересовала начальство информация о том самом лагере наёмников под Северодонецком. На эту тему попытались подробнее расспросить писателей, но те мало что могли поведать полезного. Да, были, видели иностранных военных — но не более. Расположение, подходы, схема обороны — этого они, разумеется, осмотреть не могли. По словам Кудилова, там три КПП, блок-посты на подъезде, секреты и даже, по слухам, долговременные заградительные огневые точки на подходах из «зелёнки». Но насчёт дзотов «айдаровец» сам не был уверен — наёмники до таких, как он, схемы своей обороны, естественно, не доводили.
Отдельно поговорили про связь. И это было хорошо, потому что давало повод постоянно поглядывать на Настю. Взгляды эти творили тепло в душе, особенно, когда натыкались на встречные. Нет, ничего особенно нежного в них не было, да и лицо Анастасия старалась держать непроницаемым. Но не было и той корёжащей душу отчуждённости, с которой она отправляла его восвояси тогда, в прихожей. И это, чёрт, тоже грело!
Наконец всё завершилось. Писателей отправили в госпиталь — осмотреть на предмет телесных повреждений и снять побои. Перед этим под протокол — «предварительный», как уточнил Саркисов — с них взяли показания про убийство Александра Корзуна. Предупредили, что на эту тему с ними ещё побеседуют официальные военные дознаватели, особисты. А потом наверняка возьмутся ещё и гэбисты с прокурорскими. В общем, первые показания должны успеть оказаться у армейских.
Как подозревал Алексей, дело было проще. Корпусу хотелось добиться сразу нескольких результатов: первым зафиксироваться в роли спасителя россиян, закрепить за собой первые итоги расследования происшествия, да заодно и прикрыть себе задницу на случай вопросов, кто и как допустил убийство журналиста.
Убийство журналиста — всегда ЧП, потому существовало даже негласное распоряжение «хоть собою их прикрывать». Отчего, естественно, никто не радовался появлению писак в расположении. Ну, разве что господа командиры и пришипившиеся к ним «пресс-службы» и, как их там, «атташе», которые на том деньги зарабатывали. Ну и эти все Ларочки, Анечки, Гулечки, которые совершенно мистическим образом мгновенно нарисовывались возле ополченческих лидеров и начинали вертеть у них тыловым обеспечением, деньгами и той же прессой. Когда Алексей впервые об этом узнал, он буквально опешил.
* * *
В общем, корпусу просто сам бог велел прикрыться показаниями потерпевших. Что ехали они в расположение Головного. По его — или его людей — приглашению. Что корпус в известность о том не поставили. И что, главное, одного из журналистов убили до того, как о происшествии узнали военные и успели принять свои такие успешные меры…
На успех Саркисов всё и упирал, формируя, как понял Алексей, из в общем-то провальной ситуации победную действительность. Мол, все вокруг — кто спровоцировал инцидент, кто упустил, кто недосмотрел. А корпус взял и спас! Да как спас! — дерзко, эффективно, остроумно, использовав привходящие обстоятельства и техническое оснащение, показав высокую выучку и боеготовность своих бойцов!
В общем, опять же, как обычно в армии: все вокруг в дупе, а ты весь в белом и на коне.
Но ему, Алексею-то, что? Ему только лучше. В послужной список вклеена большая светлая страничка, буквально требующая, чтобы её дополнительно украсили сведениями о награде. Ему уже приказали подавать представления на своих людей, да намекнули не жаться в щедротах. А чего там «не жаться»? Два ордена всего в республике да пять медалей.
Один орден выпадает: «За казачью доблесть» не годится даже казаку Еланцу. Значит, ходить им всем с одинаковыми орденами. Но приятно, конечно. Даже Настю распалившийся сам в итоге полковник Саркисов пообещал представить к боевой награде.
Ну и квартира там, в этом списке, прозвучала…
Теперь Настя сидела нахохлившись рядом на сиденье «ниссана».
Зря он так. Зачем обидел? Она ведь переживала за него, Мишка сказал.
Пронзительно захотелось обнять её, прижать к себе. Но удержался. Не то чтобы постеснялся, но…
Но стояла между ними та дверь в её квартиру, что захлопнулась тогда с таким хищным, сытым щелчком. И он остался один на площадке четвёртого этажа, обиженный, оскорблённый, возмущённый… и беспомощный. О, Господи, как же плохо было!
Он сидел и молчал. Сидел и молчал, чувствуя, что этого делать не надо. Этого делать нельзя! Нельзя — не говорить ничего! Потому что каждая минута этого молчания разрывает между ними ту ещё не разошедшуюся до конца часть живой ткани, которая когда-то — совсем недавно! — казалось, даже не соединила, а — срастила их!
А она обрывалась по живому, словно кто-то сильный и жестокий терзал уже не кожу — а живое тело. И Алексей ничего не мог сделать, чтобы прекратить эту пытку! Он сам себя загнал в ловушку. Где и потерялся. И теперь тыкался душою в стенки этой мышеловки… этой душеловки. Но едва нащупывался выход, как что-то более властное, сильное, чем душа, грубо отбрасывало её прочь, уверенно заявляя, что и здесь не выход. Что и здесь уничижение и сдача — вместо уверенности и победы.
«Над кем победы, над Настей?» — крутила душа пальцем у виска. Но самоуверенный разум игнорировал эти знаки и только набычивался в гордыне и упрямом желании что-то кому-то доказать. И душа вновь отправлялась обстукивать стены ловушки, доискиваясь выхода, с которым согласился бы разум…
Слова-то были, они приходили на ум, но Кравченко терялся в них, никак не находя подходящего. Того, которое разрушило бы эту мрачно-каменную ловушку. И не находя его, этого слова, он не мог решиться и на какое-то действие. Ибо боялся дорвать окончательно ту ткань, что ещё тянулась между ними…
Да ещё водила тут! Молчит, но такое ощущение, будто ухо своё через сиденье протянул и водит им, как сонаром. Так что Алексей просто с облегчением ощутил, как машина останавливается возле Настиного дома. Что там дальше будет, чёрт с ним, но сейчас от этой жгучей пытки избавиться хотелось неимоверно!
— Проводишь? — ровным голосом спросила Настя.
И снова чёрт дёрнул Алексея за
