Он протянул бумажку водителю, и черное пожилое лицо расплылось в счастливой улыбке.
— Спасибо! — крикнул Кофи на родном языке и покинул жуткий аттракцион.
Допотопный «ГАЗ-53» страшно заревел перегретым мотором и поплыл в белом мареве дальше. В далекий город Параку на севере страны. Кофи долго смотрел этому чудищу вслед. Наконец он отхлебнул еще колы и направился к околице. На сложенной из грубых камней стенке не сохла ни одна коровья плюха.
Органика давно не использовалась в качестве топлива, а вся вывозилась на ямсовые и хлопковые поля. Стенка стояла словно памятник мрачным временам колониального и буржуазного прошлого.
Благодаря этому и другим санитарногигиеническим мероприятиям в деревне почти не осталось мух. Общественные туалеты, устроенные прежде открытым способом, украсились сбитыми из советских ящиков будочками — там только и царила еще мушиная братия.
Не осталось в Губигу и лачуг из обмазанных глиной пальмовых листьев. Все крестьяне обзавелись сборно-щитовыми домиками, которые в богатой и холодной России используются на дачах.
Войдя в первую же улочку, Кофи был замечен ребятишками. Они окружили его и отчаянно завопили на все лады:
— Кофи Догме, Кофи Догме приехал!
— Приехал Кофи из великой России!!
— Внук вождя вернулся в ГубигуШ Сборно-щитовой домик вождя был выкрашен в национальные цвета: желтая крыша, светло-зеленые стены, красные двери, рамы и обналичка. Одна из стен глядела наружу ребристой мордой кондиционера.
Кофи шагнул в дом. Его ухе ждали, застыв в почтительных поклонах, телохранители вождя — как всегда, два молодых амбала. Но не в напаховых повязках, а в футболках и шортах.
Студент швырнул сумку, похлопал амбалов по голым плечам и стремительно прошел в спальню деда. Здесь был полумрак. Вовсю шуровал кондиционер. Горячий ветерок играл шторами на распахнутых окнах. Вдоль стены сидели на полу ближайшие родственники. Кофи помахал им, показывая: после поговорим обо всем.
На кровати лежал великий вождь Нбаби. Глаза деда были открыты, но он не шевелился. У изголовья сидел старый колдун.
Каплу держал в руках какие-то тонкие палочки, которые сладко дымили. Кофи не помнил, чтобы раньше возле умирающих пользовались такими штуками. Этот сладкий дым вызвал у него новый прилив тошноты.
В таком угаре и здоровый за полчаса загнется. Тут же, выставив кверху круглый зад, мыла пол молодая негритянка. Должно быть, последняя жена вождя.
Прежде ослабшим старикам родственники подбирали красивую женщину. Ее называли последней женой: она должна была подтвердить или опровергнуть факт бессилия.
Когда последняя жена заявляла, что старец больше ни на что не годен, племя устраивало импотенту ритуальное самоубийство.
Этот варварский обычай остался в колониальном и буржуазном прошлом. Однако правило последней жены сохранилось и приобрело новый гуманистический характер. На склоне лет мужчину теперь поджидала всесторонняя забота.
Крики ребятни давно донеслись до Каплу, но он поднялся навстречу приезжему, лишь когда тот вошел в спальню. Главному колдуну было уже за шестьдесят.
Вождю — за восемьдесят.
За годы правления Социалистической партии под руководством товарища Хериса Ногмы средняя продолжительность жизни в сельских районах выросла на двадцать лет.
Мельком приобняв колдуна, Кофи шлепнул по круглому заду женщины и тоном, не терпящим возражений, распорядился:
— А ну немедленно закрой окна и форточки. Тебе, дуре, зачем родина электричество провела? Зачем для тебя в Баку кондиционер сделали? Чтоб Африку охлаждать?!
Последняя жена деда посмотрела с первобытным диким страхом и кинулась исполнять приказ.
А Кофи подошел к деду и наклонился.
Их глаза встретились. Подобие улыбки исказило морщинистое лицо больного.
Вождь что-то прошептал. Кофи поднес ухо к самым губам. Потом осторожно присел на место, которое уступил колдун.
Старик сделал усилие, приподнял руку и положил на колено Кофи. Парень сжал ее и явственно ощутил, как уходит, навсегда уходит тепло из исхудавшего тела.
Суха и невесома была эта черная лапка, покрытая паутиной морщин. Нбаби продолжал нашептывать что-то неуловимое.
Сил на членораздельную речь не осталось.
С трудом Кофи наконец разобрал:
— Как ты?..
Старик умирал. Кофи не хотелось рассказывать о себе в эти последние минуты.
Ведь у него самого все в порядке: он здоров и молод. У него любовь и дружба. Глаза студента наполнились слезами.
Но старик ждал, ждал его рассказа. Кофи подавил плач и начал. Думая, что дед может плохо слышать, он четко и громко выговаривал слова.
Он рассказывал о России, о Петербурге, об институте. Когда он дошел до метро, люди в резиденции вождя перестали шевелиться.
Даже амбалы-охранники, которым все было слышно сквозь тонкую перегородку, отвесили крепкие челюсти. Даже старый колдун, усевшийся в ногах Нбаби, с огромным вниманием поглощал эту фантастическую историю. Даже вонючие палочки в его руках наконец погасли.
Все они мало что понимали из сказанного. Кое-кто из них никогда не был даже в Порто-Ново. Никто никогда не бывал в других странах. И уж тем более никто не мог вообразить жизнь на далеком северном континенте, сплошь населенном белыми людьми.
Кофи говорил, глядел в лицо умирающего деда и уже не мог сдержать слез. Африканцы в эмоциональном плане много честнее скрытных белых. Нет ничего зазорного, если мужчина плачет. Был бы достойный повод.
Старик впитывал слова внука. Как губка. Словно Солнечный бог отказывался взять его жизнь, пока не вернется из неведомых краев Кофи, любимый внучек, единственный из племени посланный за знаниями в такую даль. Студенту казалось, что дед едва кивает от удовлетворения услышанным.
— Ой! — Кофи хлопнул себя по гладкому лбу и сквозь слезы улыбнулся до ушей. — Принесите мою сумку!
Сей секунд родственники были на ногах и бросились в прихожую. В узкой двери они столкнулись, и получилась настоящая свалка. Из уважения к умирающему вождю боролись молча и быстро. Слышно было лишь сопение и кряхтение, да кто-то шумно испортил воздух.
Кофи поморщился. Ну что с них взять?
Дети природы. Хоть с кондиционером, хоть без. Им что экстрактор, что экструдер, что эскалатор.
Проворнее всех оказалась последняя жена вождя. Во-первых, после взбучки за открытые окна ей необходимо было поднять реноме в глазах наследника. Во-вторых, вождь вот-вот умрет, она опять перейдет в разряд незамужних и вернется в родительский дом. Жизнь в доме вождя была несравненно богаче: хотелось понравиться наследнику, чтобы оставил подле себя.
Кофи и не взглянул на круглозадую. Не выпуская руки деда, свободной рукой залез в сумку и стал там на ощупь что-то выуживать.
— Вот! — воскликнул он, выудив. — Уберите шторы!
Родственники повисли на окнах, и шторы немедленно, все до одной, оказались на полу. Июльское солнце в тропиках не нужно приглашать дважды. Со своей обычной яростью оно забушевало в спальне умирающего.
А Кофи уже показывал деду фотографию. Хотя в дешевых моделях «Кодака» используется пластиковая оптика и снимают они так же, как советская «Смена», коечто можно было рассмотреть.
— Вот мой друг, Борис, — пояснял любимый внучек. — А вот моя… Катя. Мы с ней любим друг друга!.. А вот родители Кати и Борьки…
Вождь напряженно всматривался, будто стараясь запомнить и унести с собой образы близких внуку людей. Будто надеялся там, в царстве мертвых, размышлять и вспоминать живых.
Вдруг его взгляд просветлел. Глаза распахнулись. Словно вмиг помолодели.
Кофи был ошарашен. Что? Что такое?
А великий Нбаби приподнял голову, чего не мог сделать уже неделю.
Взметнулась его невесомая рука. Потянулась к фотографии. Широко распахнулся беззубый рот.
Вождь силился что-то сказать. Сообщить о каком-то открытии. Должно быть, начался предсмертный маразм. Булькающий хрип вырывался из горла.
Колдун привстал. Родственники обступили кровать. Проворная последняя жена всунулась так, чтобы ее напаховая повязка оказалась поближе к ноздрям Кофи Догме.
Вскрик вырвался наконец из распахнутого рта Нбаби. Кофи не обнаружил в этом вскрике ничего осмысленного.
Вскрик сменился протяжным хриплым стоном. В горле опять забулькало.
Внезапно тощее тело содрогнулось в страшной судороге. И все стихло. На яркую фотографию смотрели те же глаза.
В них не осталось даже искорки жизни.
— Великий Нбаби умер! — раздался скорбный и торжественный голос старого колдуна.
Каплу знал, что говорил. Одна рука его лежала на запястье вождя. Пульса не было.
"Вот и все. Теперь я в этом мире один.
Только я за себя в ответе. И нельзя мне посрамить честь великого деда, — обреченно подумал Кофи, а затем в его похмельном мозгу некстати пронеслись русские стихи: — "Упал Владимир. Взгляд уж тусклый… Как будто полон сладких грез.
