Андрей Дышев - Крымская ракета средней дальности

Она встала, подошла к двери и на мгновенье остановилась. Я смотрел, как каблуки ее туфель продавливают ковролин, словно были вбиты в пол. Ноги у нее нормальные, пусть не переживает по этому поводу. Разве что лодыжки немного выделяются, но это, на мой взгляд, преимущество. Конечно, про Ирэн не скажешь, что она порхает, а не идет. Она именно идет, ногу ставит твердо, ровно, стук каблуков слышен за три квартала, что заставляет мужиков оборачиваться. Крепкая узкая спина перетекает в упругие бедра. Под натянутым платьем угадывается спортивный рельеф. Это хорошо, что она занимается плаванием, ходит на массаж и в солярий. Здоровье для молодой женщины очень важно. Ей еще выходить замуж и рожать детей.

Ирэн, словно почувствовав мой взгляд, обернулась.

– Может, сходим куда-нибудь поужинать? Я недавно разведала весьма приличное кафе – «Причал». Морская кухня, тихая музыка…

Она сделала это предложение на одном выдохе и как будто легко, только в глазах мне привиделся скрытый ужас, а в голосе – нотки безнадежья. А как иначе? Она уже наверняка пожалела о своих словах. Потому что нет ничего хуже, чем первой приглашать в кафе начальника, который заведомо откажет. Это стыдно. Это унизительно, хотя в предложении Ирэн не было ни скрытого намека, ни мало-мальского расчета. Ей хотелось именно того, что она мне предложила. Чуть-чуть продлить рабочий день. Посидеть напротив меня. И чтобы я так же, как минуту назад, смотрел на нее и слушал ее. Но мне этого не было нужно.

– Я бы с радостью, – ответил я, – но у меня сегодня полеты.

Ирэн вряд ли могла знать, что сегодня я уже отлетал. Она кивнула, губы ее надломились.

– Что это я? – с хрипотцой произнесла она, рассеянно улыбнулась и коснулась пальцами лба. – У меня же сегодня массаж. Тайский массаж, в четыре руки… Пока, зайчик!

Она пошевелила в воздухе пальцами и вышла. Я слышал, как хлопнула входная дверь. К себе в комнату она так и не зашла. Проводить крашеную дамочку, выходит, должен я.

Я кинул взгляд на большое зеркало, висящее у двери. За столом восседал плечистый мужлан в белой рубашке; грудные мышцы выпирали так, что пуговицы звенели; на толстой шее сорок третьего размера сверкала крупная цепочка с крестом; бицепсы перекатывались в рукавах, словно сытые удавы. Да уж, «зайчик»! И что за глупую кличку она мне придумала!

Пустая бутылка от минералки полетела в мусорную корзину, да угодила в керамическую вазу с сухим букетом (Ирэн на двадцать третье февраля подарила). Ваза грохнулась на пол и разлетелась на мелкие куски. Сухой колосок пшеницы рассыпался по ковролину мелкими золотистыми зернами. Я вполголоса выругался, встал из-за стола и вышел из кабинета.

Не знаю, на кого я больше обозлился – на себя или на Ирэн.

– К сожалению, ничем помочь мы вам не можем, – сказал я дамочке, которая сидела за столом и рисовала на полях проекта договора, с которым работала Ирэн, каких-то чертиков.

Она не ожидала моего появления, не ожидала, что я в курсе ее проблем, и немного стушевалась. Я стоял на пороге, придерживая дверь ногой, что красноречиво говорило о моем желании выпроводить посетительницу восвояси.

– А вы… а вы, извиняюсь, кто?

Голос у нее был шепелявый, и смотрела она на меня исподлобья, неестественно низко склонив над столом плечи, отчего моему взору открывался глубокий вырез на ее розовой блузке и все, что было под ним. Должно быть, дамочка принимала эту позу по давно заведенной привычке и помимо своей воли.

Я представился. Растерянность в глазах дамочки сменилась любопытством. Она смотрела на меня оценивающе, взглядом хищным и опытным. Я мысленно посочувствовал Максиму Блинову.

– Я вам хорошо заплачу, – произнесла она шепотом и вкрадчиво, словно предлагала мне что-то аморальное, и зачем-то щелкнула замком сумочки, хотя, если верить Ирэн, денег в ней не было.

– Мы не занимаемся армейскими проблемами, – сказал я.

– Это не армейская проблема, – тотчас возразила дамочка и еще ниже склонила плечи; в общем, она легла грудью на стол. – Это нравственная проблема. Я хочу найти этого негодяйского мальчишку, который от меня прячется, и спросить его: как ты мог спокойно жить все эти годы, когда я рыдала ночами напролет, когда честно ждала, когда обивала пороги военкоматов, чтобы найти тебя!

Она раскрыла сумочку, достала оттуда платок и прижала его к носу. От напряжения на ее лице выступили красные пятна. Кажется, я погорячился, когда дал ей столько же лет, сколько было Ирэн. Короткая стрижка, вызывающий цвет волос, многочисленные побрякушки на шее – все это было лишь игрой в подростка. Дамочка прожила никак не меньше тридцати, уже прилично заветрилась, и я снова с пониманием подумал об отчаянном поступке Максима.

– Идемте, я вас провожу, – сказал я. – Мы закрываемся.

– Очень жаль, – проворчала дамочка, швырнув в сумочку платок и выкатившуюся оттуда помаду, а затем небрежно затолкала туда бумаги и фотографии, которые показывала Ирэн. – Признаться, я не думала, что в этой конторе работают такие бесчувственные люди.

Она закинула сумочку на плечо и, проходя мимо меня, не преминула задеть меня грудью. Я пошел за ней по коридору, глядя себе под ноги.

– Хотя впечатление вы оставляете очень хорошее, – говорила она, не оборачиваясь. – Таким, как вы, горы свернуть – раз плюнуть. Желание помочь своему ближнему должно быть заложено в вас на уровне инстинкта…

Она в выжидающей позе остановилась перед входной дверью. Я оттянул задвижку и толкнул дверь.

– Узнайте почтовый адрес воинской части, где служит Максим, и напишите ему, – посоветовал я на прощанье и, когда она перешагнула порог, захлопнул дверь.

Я вернулся в кабинет, сел в кресло и тут почувствовал, что на меня накатило какое-то смутное чувство, точнее, некий дискомфорт. Я оглянулся, пробежал взглядом по привычным вещам: факсимильному аппарату, холодильнику, кондиционеру, платяному шкафу, полированному столу, заваленному бумагами… Глупыми бумагами, которые день ото дня заставляли меня кому-то звонить, куда-то ездить, что-то подсчитывать на калькуляторе. Каждый день – одно и то же. А зачем это все? Зачем я вообще занимаюсь частным сыском? Чтобы восстановить справедливость? Я хочу удовлетворить свое тщеславие и сделать мир совершеннее, чем он есть на самом деле? Мессия!

Я горько усмехнулся, подошел к окну и поднял жалюзи. Через верхнюю часть окна можно было увидеть ближний край тротуара и ноги прохожих. Наверное, таким видится мир жукам и муравьям. Они ползают рядом с моим окном и даже не догадываются, какая мощная амбициозная энергия притаилась в полуподвале и какие колоссальные возможности здесь сконцентрированы – горы свернуть можно! Мне бы кабинет в грандиозном небоскребе на последнем этаже да с окном во всю стену, чтобы видеть оттуда лишь млеющую в дымке землю, захламленную домами и машинами, и не замечать несчастных глупых женщин, которых бросают поумневшие парни… Какое мне дело до чьего-то мелочного горя, ведь мое предназначение – скандальные преступления, свирепые маньяки и чудовищные сговоры, от которых кровь стынет в жилах.

Шторка жалюзи с шелестом скользнула вниз. Я погасил свет и вышел в соседнюю комнату. Сел за стол Ирэн, сверкающий полировкой, полистал странички перекидного календаря, полюбовался фотографией жирного персидского кота. Погасил свет и вышел в коридор. Прошелся от торца до входной двери и обратно… Вот бродит мужик по бетонной коробке, наполовину врытой в землю, и не знает, зачем он здесь бродит… Нет, гнать надо эти мысли! Все у меня нормально. Я на своем месте. Я разгружаю милицию, которая уже задыхается от уголовных дел. Я хожу в спортзал, где качаю мышцы. Я учусь пилотировать самолет, чтобы наяву испытывать то, что иногда испытываю во сне. И вообще, я просто существую для Ирэн, которая в меня влюблена… Ей повезло больше, чем мне. У нее есть, в кого быть влюбленным.

Вечер был влажным и душным, как пробежавший марафонскую дистанцию атлет. Асфальт аккумулировал в себе энергию солнца, и от него тянуло жаром, как от мартеновской печи. Остывшее краснолицее ярило дрожало над горизонтом, словно готово было вот-вот сорваться с невидимой опоры и ухнуть в море. Посреди дороги валялись пыльные плоские собаки, прогревая свои тощие ребра. Машины аккуратно объезжали их. «Лендкрузер» освободил мое любимое место под акацией, оставив в память о себе масляное пятно у бордюра. Я сел за руль своего «жигуля» и только тогда увидел, что рядом с палисадником, на ящике из-под овощей, сидит наша посетительница и, уставившись безжизненными глазами на заходящее солнце, устало курит. Ее бледные брови обвисли, словно перья у мокрой курицы, с губ стерлась помада, в безвольных пальцах дрожала сигарета, и пепел с нее срывался серыми комками прямо на юбку. И все в позе и движениях дамочки было увядающим, затухающим, словно она была слеплена из снега, и плоть ее на жарком закате становилась все более рыхлой и мягкой, и казалось, что сейчас оторвется рука, скатится по груди на колени голова, просядут плечи и налипнет на асфальт комок мокрой гофрированной юбки и блузки, а рядом с ящиком так и будет стоять дешевая плетеная сумочка.