– Выдали, – смутился Вербин. – Зато я не забираю вещдоки с места преступления.
– А это не вещдок, и в данном случае помочь этот алмаз может только нам, а не следователю.
– А как потом объяснять его отсутствие в деле? Когда убийца даст полный расклад?
– Вот когда, друг Вербин, ты задержишь и расколешь убийцу, жена Вирта вспомнит, что вместе с мусором после уборки, возможно, выбросила в помойное ведро и какой-то камень. Ей, собственно говоря, до этого будет? А во-вторых, как следователь объяснит присутствие в вещдоках этого камня? Почему она его изъяла в качестве вещественного доказательства? Потому что ей майор Макаров сказал, что камень лежал на столе? Тогда нужно изымать еще и столовое серебро со стола, потому как оно наверняка ворованное, и сервиз «Мадонна», да заодно поинтересоваться, откуда у Вирта контрабандная белужья икра. Девчонка и так без году неделя работает, не хватает, чтобы ее еще из-за дурака Макарова куда подальше списали.
– Как будто ты не знаешь, кто в прокуратуре главный…
– А ты отдавал камень на экспертизу? – поинтересовался Вербин и, глядя в лицо Макарова, сам и ответил. – Нет, я думаю… Тогда с чего ты взял, что камень – алмаз?
– Я сам провел экспертизу.
– Ты что, ювелир?..
Вместо ответа Макаров подошел к стенному шкафу, вынул из него молоток, положил камень на подоконник и с размаху опустил молоток на бриллиант. На молотке и подоконнике остались едва заметные вмятины. Камень лишь скатился на пол и глухо застучал по паркету.
– Вот и вся экспертиза… – кряхтя, поднял его с пола Александр. – Итак, что мы имеем на данный момент? Убийца, возможно, человек с психическими отклонениями. Ненавидел Вирта – два…
– Почему?
– Непонятно слышать этот вопрос именно от тебя, учитывая обстоятельства. Напомнить картину в квартире Вирта? Такие увечья наносятся не в качестве самозащиты и не ради заказного убийства.
– Я имею в виду, что они могли поссориться за столом и…
– …второй разделал Вирта, как тушу на рынке? Из-за чего же так можно поссориться? А, Вербин? – Макаров посмотрел на часы. – Черт, к начальнику опаздываю!.. Боюсь, я переживу сейчас то же, что Вирт! Слушай и записывай!
Вербин завис над блокнотом, а Макаров, шагая по кабинету, рубил короткими негромкими фразами.
– Первое. Опросить жену Вирта на предмет опознания камня. Второе. Дать ориентировку по «нарисованному» соседкой мужику в коричневой куртке. Третье. Пошлешь Старикова по психиатрическим лечебницам. Пусть выяснит обо всех, кто выходил из них за последний месяц. Понимаешь, Серега, Вирта искать не нужно было, он был всегда на виду и замочить его можно было в любой момент! А замочили именно 28 мая! И замочили так, словно копили злобу сто пятьдесят лет! Понимаешь?! Значит, этот убийца не просто выжидал, его что-то держало… Или кто-то держал. Второе – вернее… Четвертое. Пошлешь Саморукова в УИН. Пусть сделает выборку всех недавно освободившихся из мест заключения, кто был связан с Виртом местами лишения свободы. Не перебивай! – остановил Макаров движение Вербина. – Знаю, что дурацкая задача. Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что… Но делать что-то нужно. И делать надо срочно. Потом будет поздно. Я чую это… Все. Я к начальнику, а ты – к экспертам. Просмотри все экспертизы до последней, понял? И еще, Сергей… Зайди к этой девчонке, к следователю… Не подвести бы ее нам с тобой.
Ночь длинна.
Мальчик вышел из дома, и его тут же окутала пелена утреннего, пахнущего георгинами тумана. Он знал этот запах. Его девочка высаживала георгины около дома каждое лето на аккуратной, обложенной белыми кирпичами клумбе.
Он подошел к ним и провел рукой по влажным цветам. Из клумбы георгинов, словно узник из цепей, с шумом выбилась птица и, громко хлопая крыльями, унеслась прочь. Мальчик почувствовал, как по его теплой после постели спине волной пробежала омерзительно холодная волна страха.
«Не бойся, ты же мужчина», – вспомнил он слова отца.
«Впереди темно», – подумалось ему.
«Не бойся», – сказал он сам себе и сделал шаг по почти черной на фоне всего серого тропинке.
Он шел домой.
Грязное, слюнявое, отвратительно пахнущее существо в плаще, перепачканном спермой, повалило девочку на пол прихожей.
От его дыхания ее стошнило, но он не давал ей повернуться на бок. Он разорвал на ней майку и, скуля, стал ронять ей на грудь капли слюны…
Она задыхалась, пытаясь повернуться, она выбивалась из сил, но он держал ее, бешеными, почти желтыми гепатитными глазами пожирая ее грудь…
Повизгивая от восторга, он пытался хоть что-то сделать свободной рукой со своим членом. Глядя в стекленеющие глаза девочки, он добился лишь очередной порции слизи в свою грязную ладонь с узловатыми пальцами. Он мог насладиться только этим, но превратить девочку в женщину он не мог. По той простой причине, что для этого нужен мужчина.
Стараясь не терять ни капли и без того секундного оргазма, он впился в обнаженную маленькую грудь своими зубами. И лишь почувствовав во рту вкус железа, он, продолжая рычать, скатился с нее и задышал, как подыхающая лошадь – редко и шумно.
Мальчик уже подходил к дому, а в прихожей дома девочки грязный человек в плаще достал из кармана складной нож…
* * *
Мальчик подошел к дому, с тревогой вглядываясь в очертания крыльца. Если на ступеньках лежат свежие газеты, значит, родители еще не приехали.
«Никогда ничего не бойся, – говорил ему отец, – ведь ты же мужчина».
Все началось два года назад, когда после ежедневных избиений одноклассниками мальчик однажды пришел домой, размазывая сопли по лицу. Оказывается, как выяснил отец, его даже не били. На него просто пошел с кулаками наперевес заводила всех драк и гроза школы – пацан, по два года отучившийся в четвертом и пятом классах. И мальчик испугался. Он сильно испугался…
И это видели все в классе.
Отец забрал мальчика из школы и перевел в другую, частную. Родители переехали в коттедж, и школа была в двух шагах от дома.
«Не бойся и никогда ничего не проси», – учил его отец.
Они с отцом в течение недели приводили в порядок пыльный, захламленный подвал дома. Чистили, мыли, скоблили с утра до вечера. Трудились до тех пор, пока отец однажды вечером, бросив в угол мокрую тряпку, не сказал:
– А вот теперь можно и делом заняться.
Что такое дело, мальчик не знал, поэтому молча выполнял все, что требовал отец, – таскал в подвал выструганные тут же, во дворе, доски, песок и инструменты. Отец в работе заводил сам себя и этим непонятным пока сыну энтузиазмом заражал мальчика. Однажды мальчик не выдержал и спросил, надеясь, скорее, на общий ответ, нежели на обстоятельный. Старший в семье мужчина посмотрел на него как-то устало (сказывался возраст – мальчик был поздним ребенком, а в пятьдесят трудно жить жизнью тринадцатилетнего) и ответил, словно отчитываясь перед госприемкой за созданное творение:
– Это ринг. Здесь мы исключим канаты. Никаких канатов. Их не бывает в жизни, а бывает наоборот – не на что опереться спиной. Здесь, в наиболее освещенном углу, будет размещен мешок. Это место хорошо еще и тем, что мешок будет висеть у несущей стены. Со временем песок в мешок будет добавляться, а это не очень благоприятно может сказаться на конструкции дома. Ну и, наконец, «железо». Ты доволен?
Мальчик промолчал.
– Ты боишься?
Мальчик не отвечал.
– Запомни на всю свою жизнь, сынок: никогда никого и ничего не бойся и никогда ничего ни у кого не проси. Особенно милости.
И положил подростку на плечо свою тяжелую руку…
Газет на крыльце не было.
Это значит, что родители уже приехали домой. Это значит, что его ждали большие неприятности. Отец никогда не ругался и не кричал. Он просто очень переживал. Мальчик был у него первой и последней надеждой. Пять лет назад они с женой решили завести второго ребенка. Врачи не отговаривали отца, но и не проявляли уверенности в благополучном исходе дела. А все дело в этой проклятой подлодке…
Служба отца на флоте закончилась после пожара на подводной лодке в море Лаптевых. Они все выжили, но из всех членов экипажа, решивших после этого завести детей, все благополучно завершилось лишь у отца мальчика. Дети остальных либо рождались мертвыми, либо умирали спустя некоторое время. Это все проклятая подлодка!..
Мать была моложе отца на двадцать лет, поэтому решение вопроса о рождении брата зависело только от отца, и он решился. Брату было отмерено жизни двадцать секунд. В родильную комнату был срочно приглашен отец, и врач поставил перед ним дилемму, которая напополам разрезала его сердце. В течение ближайших трех-четырех минут либо должен умереть ребенок, либо при дальнейших родах может умереть его жена. А имел ли право он, врач, ставить человека перед таким выбором?.. Не должен ли был он сам, пожилой и очень умный врач, просто спасти женщину и не заставлять отца своим словом казнить ребенка? Но он сделал то, что сделал.
