Тут надо еще сказать вот о чем: в школе, особенно в младших классах, я ненавидел Николеньку всей душой - за его острый язычок и нахальную смелость. Мы часто дрались, причем я был физически сильнее, но морально Николенька побеждал меня даже с разбитым носом. Потом все изменилось - я из вполне одаренного и развитого приготовишки превратился в закомплексованного угрюмого прыщавого подростка, ожидающего подвоха от всех и каждого, а Николенька… Он остался самим собой. Уверенный, ироничный, остроумный, всем своим многочисленным «Любовям» он неизменно дарил серебряные монетки прошедших веков на веревочках - Николенька каждое лето пропадал где-то на просторах Великорусской равнины с ватагой таких же, как он, «диких» археологов.
К окончанию десятого класса я забросил спорт, он - археологический кружок, и случай свел нас на полуподпольном концерте самодеятельных рокеров в одном из окрестных подвалов. Помню, Николенька тогда подошел ко мне, выпившему и злому, пожал руку и сказал: «М-молодец! А я д-думал, т-ты вообще - п-пенек! Ан-ндеграунд - это с-сила, с-согласись!».
Тогда все увлекались андеграундом, неформалами, всякими роками, панками и прочими проявлениями молодежного духа свободы, который впоследствии оказался и на фиг никому не нужен. Так или иначе, но мы сблизились с Николенькой, даже работали на одном заводе, коротая время до армии. Мы оба завалили вступительные экзамены, я - по глупости, а Николенька, по-моему, - специально, чтобы мать отстала. Она видела своего младшенького великим экономистом, на худой конец, бухгалтером, чему Николенька не радовался - бумажную возню и цифирь он ненавидел всей душой.
На заводе, оборонном предприятии с семизначным номером, мы проработали полтора года. Николенька пошел учеником термиста, а я - фрезеровщиком. Там моего друга и прозвали Николенькой за ангелоподобную внешность. Кстати, Степанычем меня впервые назвали тогда же, а вообще-то я Сергей Воронцов. Прозвища подарила нам остроязыкая нормировщица, кажется, Света, объект ухаживаний всего цеха. По-моему, у Николеньки был с ней роман…
Мой друг уходил в армию раньше меня на две недели, утром у военкомата мы обнялись, и он сказал: «П-писать не б-буду, не л-люблю. Т-ты тоже не п-пиши. Ав-вось с-свидимся! П-пока».
Авось растянулось на несколько лет…
В следующий раз мы с Николенькой встретились через год после обоюдной демобилизации, чисто случайно, на Казанском вокзале. Вообще, история совершенно анекдотическая, как в кино, из ряда вон - столкнулись мы, что называется, «средь шумного бала, случайно». Я ехал домой на каникулы, успешно закончив первый курс, а Николенька, наоборот, приехал из дома в Москву, где ему неделю предстояло ждать каких-то археологов из Риги, чтобы потом отправиться вместе с ними в Среднюю Азию. Я с баулами и авоськами пробирался к перрону, а Николенька с рюкзаком и палаткой двигался мне навстречу, и где-то в людском водовороте мы столкнулись - здрассте!
Само собой, мой отъезд был отложен на несколько дней, и мы устроили жуткий загул, посетив все злачные места столицы, а в ресторане «Прага» я даже разбил графином с водкой оконное стекло. Как мы оттуда бежали!…
Пока я учился и жил в общаге, Николенька бывал у меня несколько раз, потом пропал, и последний раз мы виделись летом девяносто пятого, уже в этой квартире - Николенька примчался с вокзала, погостил пару часов, и отправился на такси в Домодедово - он улетал в Забайкалье…
* * *
Этот субботний вечер запомнился не только моей какой-то просветленностью, но и состоянием Николеньки. Выпив, мой друг стал мрачен, против обыкновения, молчалив, а в глазах его заплескалось что-то нехорошее - горькое, злое, страшное, о чем вспоминать не просто неприятно, но и ужасно…
Тускло допив водку, мы легли довольно рано, и во сне мне все виделось страшное - словно я маленький и плыву с родителями на лодке по морю. Кругом стоит густой туман, и там, в тумане, что-то есть, что-то очень большое, просто огромное. И вот плывем мы, плывем - и вдруг прямо перед нами вырастает серый борт гигантского судна, нависающий над нашей лодочкой десятками метров стали…
Но потом наступило воскресное утро, которое развеяло хмель, а с ним - мои бредовые сны и дурные мысли моего друга.
- Г-гуляем, С-степаныч! - радостно объявил Николенька, и мы отправились «г-гулять».
Совершив традиционный вояж по всяким арбатам, красным площадям и горьким паркам, попив пивка, поболтав с молоденькими шлюхами на Тверской - денег оплатить их услуги у нас все равно не было, словом, вкусив все прелести столицы, в понедельник мы с Николенькой оказались без «т-тыщенции руб-блей в к-кармане», по выражению моего друга. Правда, он пообещал, что к вечеру деньги будут: «М-мне к-кое-что причитается!»
После скудного завтрака Николенька уехал, захватив с собой какие-то свертки из рюкзака, а я засел звонить друзьям-знакомым, твердо вознамерившись устроиться-таки на работу. Куда-нибудь, хоть в сетевые маркетинг-мены, хоть в кочегары, лишь бы не сидеть дома, в четырех обшарпанных стенах. Да и эти самые «тыщенции рублей» лишними не будут.
Николенька обещал вернуться к шести. Я к тому времени обзвонил всех, имеющих телефоны, с кем я был хотя бы мало-мальски знаком, но процесс, как говорится, не шел…
Уже совсем отчаявшись, я собрался бросить это дело и идти покупать газетку «Руки-в-брюки» с объявлениями о вакансиях. Но неожиданно фортуна смилостивилась - двоюродный брат моей бывшей жены, с которым мы сохранили приятельские отношения, Виталик, здоровенный амбал, имевший детский голос и разряд по вольной борьбе, сообщил, что у них в охране есть вакансия, и в понедельник он поговорит с шефом. Честный малый, хотя и не отягощенный избыточным интеллектом, Виталик имел одно отличное качество - он всегда доводил дело до конца. У меня все-таки появился шанс покончить со своим добровольным заточением. То, что я, дипломированный специалист, инженер-проектировщик, буду ходить в камуфляже с газовым пистолетом на ремне, меня ничуть не расстраивало. Подумаешь, инженер! Нас, инженеров, как собак нерезаных, а толку? Раз жизнь распорядилась, стану охранником!
Настроение мое из хорошего превратилось в отличное, впереди замаячили радужные перспективы, я весело бегал по квартире с веником и тряпкой, выбрасывал мусор, подарил бабуле у помойки мешок пустых бутылок - альтруист, черт возьми!
Николенька не пришел ни в шесть, ни в семь. А в половине девятого, когда за окном уже стемнело, зазвонил телефон. Я снял трубку, сильно подозревая, что это проявился «друг-портянка» Дрюня, поэтому как можно суровее буркнул:
- Алло…
- С-старик! П-привет, это я! Я тут подзадержался, из-звини. Скоро буду… А если… Вещички мои прибереги. Пока! Д-до встречи…
И короткие гудки… Я не успел ничего сказать, но что-то мне не понравилось в голосе моего друга. И снова появилось ощущение беды…
Николенька почти не заикался, и я почувствовал, что он напуган и очень торопится. Мое прекрасное настроение начало потихонечку омрачаться, в сердце скользнул холодный и мерзкий слизняк дурного предчувствия. К двенадцати ночи предчувствие перешло в уверенность, хотя я и строил вполне логичные объяснения Николенькиного отсутствия, например, что он загулял с приятелями. Ну, встретил старых друзей, они посидели, выпили, расслабились…
Нет, ну какая же сволочь! Мог бы и позвонить, предупредить… А еще еды обещал привезти. Тут я вспомнил, а вернее, почувствовал, что кроме чая с печенюшками с утра пораньше, весь остальной день ничего не ел.
Голод был чувством, почти забытым за прошедший месяц, во время которого я подъедал бывшие «семейные» запасы, и оно, это чувство, взбесило меня окончательно. Я бросился на кухню и принялся лазить по шкафам, тумбочкам и ящикам стола в поисках съестного. Размороженный неделю назад по причине отсутствия содержимого холодильник на всякий случай тоже был подвергнут тщательному исследованию. Увы и увы! Кроме ополовиненной пачки геркулесовой овсянки, оставшейся на антресолях еще с чуть ли не советских социалистических времен (по-моему, эта овсянка предназначалась для рыбалки, или Катерина, моя бывшая супружница, ела ее в период очередного диетического сдвига) в доме ничего не оказалось. Пять минут я колебался, потом плюнул и начал варить английскую кашку - есть хотелось неимоверно.
За едой, размазывая отдающую плесенью неаппетитную массу по тарелке, я, уже спокойно, попытался предположить, что все-таки случилось с Николенькой. Воображение рисовало мне картины одну страшнее другой. Вот на него, пьяного, напало малолетнее шакалье, пятнадцати-шестнадцатилетние пацаны, которых меньше пяти человек на жертву не набрасываются.
Или мрачные бомжеватые личности в темном переулке обирают бездыханное тело моего друга. Самым моим светлым предположением было такое: Николеньку задержала милиция - московской прописки у него наверняка нет, а внешностью он обладает крайне подозрительной…
