– Стоять! – раздался сзади громкий окрик. – Не убейте его, уроды! Под трибунал пойдете! – Васильев с помощью одного из офицеров уже привстал с земли и немного опомнился. – Стоять, кому сказано!
Разгоряченные охранники остановились, непонимающе глядя на начальство. Почему стоять? Этот урод еще и половины своей порции не получил. Ему после такого надо навалить так, чтобы он навсегда это запомнил, на весь остаток жизни!
– Стойте, – уже спокойнее сказал Васильев, медленно подходя к распростертому на снегу смотрящему. – Еще насмерть ненароком запинаете. А я не хочу, чтобы он так легко отделался. Я специально для него что-нибудь такое придумаю, что по всей Колыме легенды ходить будут… В ШИЗО его пока! Быстро!
Вертухаи взяли окровавленного старика под руки и потащили в сторону штрафного изолятора, а Васильев опять повернулся лицом к строю. Верхняя губа у него была разбита, а правый глаз стремительно заплывал огромным синяком, но выражение лица снова стало самоуверенным. По большому счету, происшедшее можно было назвать его победой. Пара синяков – это не так уж страшно, зато его самый опасный противник теперь обезврежен.
– Этот урод будет сидеть в ШИЗО до тех пор, пока я не решу, что с ним делать, – сказал Васильев, обращаясь к строю. – Может, там его и сгною, а может, и что поинтереснее придумаю. И имейте в виду, шмонать его будут каждые два часа. А если я узнаю, что вы к нему дорогу проложили… Вся зона у меня на кукане будет вертеться! Никаких «дачек», никаких свиданок! Вы у меня еще попляшете! Это только начало! – Голос Васильева становился все злее, ярость рвалась наружу, распирала его. – Всех сгною, суки! Всех! До единого!
* * *
– Открывай давай, – отрывисто сказал один из конвоиров, державших неподвижного Батю под руки, дежурному по ШИЗО.
– Открываю, открываю, – отозвался тот, грохоча связкой ключей. – Давайте заносите…
Из распахнутой двери изолятора пахнуло сыростью и холодом, температура там была градусов на пять ниже, чем в коридоре. Сделано это было специально для максимального воздействия на попавших сюда зэков, решившихся пойти против лагерной администрации. Конвоиры вошли в камеру и словно мешок с тряпьем бросили все еще не пришедшего в сознание смотрящего на цементный пол. Через несколько секунд дверь изолятора захлопнулась.
Штрафной изолятор официально предназначен для того, чтобы наказывать провинившихся заключенных, а неофициально – чтобы ломать непокорных. Но если прочитать официальное описание ШИЗО, то может показаться, что наказать или тем более сломать им не очень-то просто. Подумаешь, одиночное заключение и сниженная пайка. Зато никакой работы, никаких тычков от конвоиров, а двухнедельное одиночество не такое уж страшное испытание.
Все это так, но существует и обратная сторона. Хитроумная лагерная администрация давным-давно сообразила – для того чтобы пронять матерых зэков, нужно что-то большее, и приняла соответствующие меры. Конечно, правилами регламентируется, что температура воздуха в тюремных помещениях, в том числе и в ШИЗО, должна поддерживаться не ниже плюс восемнадцати градусов. Но ведь всем известно, что с теплоснабжением бывают сбои даже в больших городах, что уж про зону говорить.
Так что в случае, если в лагерь неожиданно приедет какая-нибудь комиссия, то близкая к нулю, а то и отрицательная температура в ШИЗО будет объяснена именно так: нехватка топлива, прорыв трубы, сбои со снабжением… Но не извольте беспокоиться, это ЧП, мы прилагаем все усилия, чтобы его ликвидировать, а обычно у нас все в порядке.
Но зэки прекрасно знают, что обычно как раз так и бывает. Холод – один из самых надежных союзников администрации в ее вечной войне с отрицаловом. В стенах любого ШИЗО есть щели, и это не случайная погрешность строителей, а железная закономерность. В условиях почти полной неподвижности и постоянного недоедания холод действует очень быстро и эффективно. А ведь кроме него есть и многое другое.
Сквозь бетонные стены изолятора кое-где проступали белые пятна. Это была соль, которую при строительстве нарочно подмешивали в цемент, чтобы помочь нарушителю поскорее получить какую-нибудь замечательную болезнь типа туберкулеза или катара дыхательных путей. Выйти-то из ШИЗО зэк, может, и выйдет, но полным доходягой, и всю оставшуюся жизнь лечиться будет, да и сколько той жизни останется-то? Года два-три, если повезет и братва на хороших врачей скинется.
Лежащий на мерзлом полу старик пошевелился. Сначала он с трудом приподнялся на руках, поднял голову, осмотрелся. В ШИЗО смотрящий попадал не в первый раз и, несмотря на головокружение и сильную боль, моментально сообразил, где он. С негромким стоном, глухо прозвучавшим сквозь стиснутые зубы, Батя поднялся сначала на колени, потом на ноги. Его сильно качнуло, под черепом словно взорвалась небольшая граната, а в животе как будто раскаленное сверло повернулось. Батя шагнул к стене, оперся о нее плечом и переждал приступ боли.
Больше всего ему сейчас хотелось снова опуститься на пол, но он знал, что лежать на ледяном цементе нельзя ни в коем случае. Час-полтора – и ты инвалид. Собрав в кулак всю свою волю, он выпрямился и отошел от стены. Так, кажется, ничего жизненно важного ему не отшибли, бывало и похуже. Значит, можно еще побарахтаться.
Несколько минут смотрящий неподвижно стоял посреди камеры, окончательно приходя в себя. Потом он послюнил палец и принялся водить им перед собой вверх-вниз, определяя, откуда сквозняки. Батя был опытен. У зэков есть свои приемы выживания в тех непригодных для людей условиях, в какие их помещает администрация. Выяснив, откуда дует сильнее всего, смотрящий оторвал от своего клифта карманы, аккуратно разорвал каждый из них пополам и тщательно законопатил щели. После этого он шагнул к каменному столбику, находившемуся посреди камеры, постелил на него сложенный вдвое клифт и уселся сверху. Плечи и спина сразу стали мерзнуть, но это было лучше, чем сидеть на голом камне. Смотрящий сложил руки на коленях и застыл – теперь главным было поменьше двигаться, сохраняя драгоценные калории. Сделать он больше ничего не мог, оставалось только ждать. Что ж, ждать старый блатарь умел.
По внутреннему чувству времени Бати прошло около часа, когда в кормушку послышался осторожный стук. Смотрящий встал со своего места, не забыв накинуть клифт на плечи, и подошел к двери:
– Кто?
– Это я, пахан, Абельханов.
Абельханов был прикормленным коридорным вертухаем. Через него и еще пару таких же, как он, «селитр» блатные прокладывали «дорогу» к попавшим в ШИЗО корешам, передавали им теплую одежду и калорийную пищу. Без этого, несмотря ни на какие хитрости, выжить в ШИЗО больше недели и не стать полным доходягой было невозможно.
– Тебе твои пацаны «дачку» подогнали… Табак, бациллы… – в щели «кормушки» появился кусок сала, за ним пачка папирос. – Обещали, что скоро свитер подгонят, шарф шерстяной, еще чего…
– А шмон когда? – лаконично спросил смотрящий, принимая «дачку». Он понимал, что Васильев не дурак и не хуже его самого знает лагерные порядки, а раз уж он решил идти на обострение с блатными, то может попытаться и «дорогу» перекрыть. Собственно, так оно и было. Просто, когда «хозяин» говорил об этом, Батя лежал в отключке.
– «Хозяин» сказал, что каждые два часа шмонать будут, – ответил вертухай.
– Тогда забери все назад, – решительно проговорил смотрящий, пропихивая сало обратно. – Если при шмоне что найдут, у всей зоны проблемы начнутся. Нечего пацанов подставлять.
– А как же я… Они же сказали…
– Передашь им, что я сам отказался. – Смотрящий немного помолчал и добавил: – Подгони-ка мне лучше бумагу и карандашный грифель. Передашь от меня несколько маляв – братва тебя не забудет.
– Базара нет… – растерянно отозвался вертухай, принимая обратно остаток «дачки». Он закрыл «кормушку» и пошел по коридору к выходу, удивленно покачивая головой. За весь срок своей службы здесь он еще не видел, чтобы кто-то, сидя в ШИЗО, отказывался от «дачки». Конечно, если при шмоне что-то находили, то администрация принимала меры, но ведь своя рубашка всегда ближе к телу. Хотя вот выходит, что не всегда…
Высокая черноволосая девушка стояла у открытого окна, опершись ладонями на подоконник, и смотрела вниз. С высоты десятого этажа Авлабари, один из самых старинных районов Тбилиси, смотрелся очень живописно. Маленькие дворики, множество балконов, черепичные крыши одноэтажных и двухэтажных домов и окутывающие их зелеными облаками кроны деревьев – эта картинка просто просилась на страницы какой-нибудь детской книжки. Ведь с высоты того, что играющие во дворах дети грязны и оборваны, а их матери, развешивающие на веревках белье, усталы и понуры, видно не было. В целом картину можно было описать двумя словами – живописная нищета.
