Сажал их на царских пирах на лучшие места рядом с родовитейшими боярами.
Преданность дьяков Тайного приказа государю была безграничной. И работали они блестяще. Тогда же, впервые в России и в мире, в Спасском монастыре в Москве была создана первая «спецшкола» по обучению «оперативных работников».
«Социологические опросы» — тайная запись «людских речей» — позволяли государю знать, чего чает народ русский…
Тишайший… Вставал в четыре утра, молился, пил квасок с горбушкою, а в пять — собирался с думными дела решать… Тогда, при Тишайшем, была создана Российская империя, создана незаметно… Воссоединение с Украиной — притом, что удалось избежать войны с Османской империей и обойтись малой войной, с Польшей… Присоединение Дальнего Востока: где Москва? — год езды на перекладных, а Китай — рядышком, за рекой… А Дальний Восток остался за Россией…
Сейчас — иное время. Армия Сталина могущественна, народ — сплочен, непобедимые полки стоят в Восточной Европе… Но государь должен думать даже не на пятьдесят лет — на столетия вперед… Если что и уязвимо сейчас, так только он сам. А в будущем?
Учет широких, массовых, общенародных и всемирных взаимоотношений и связей… Война капиталов…
К этому нужно быть готовым.
Он, Сталин, выиграет Третью мировую войну, как выиграл Вторую.
Сталин пододвинул к себе папку, улыбнулся в усы и начертал название проекта.
Он победит.
Через полтора года его не стало.
Ему казалось, что он летит.
Вода была упругой и плотной, она обволакивала тело теплой соленой влагой, и порой он чувствовал себя так, будто родился здесь.
Вода светилась; после каждого гребка она окружала пловца мерцающим сиянием; сам он видел только мутно-зеленые огоньки, несущиеся навстречу всякий раз, когда он опускал голову под воду, чтобы выдохнуть.
Сколько времени плыл, он не помнил. Как не помнил, почему оказался ночью в море, откуда плывет и куда. Да он и не задавался этими вопросами — просто гребком слегка раздвигал податливую толщу воды, погружаясь в ее непроницаемую темень, казавшуюся еще гуще от неровного зеленоватого мерцания, и снова появлялся, оставаясь под бесконечно далеким и безразлично прекрасным звездным небом…
Когда руки и спину начинало сводить, он ложился на воду и отдыхал. И смотрел на звезды. Ноги наливались свинцовой тяжестью, тело тянуло вниз, в темную непроницаемую бездну, и наваливалась смертельная усталость. Ему казалось, что он не погибнет, а просто сольется с окружающим морем, станет его частью — и будет жить вечно.
Звезды, крупные и яркие, сияли в невыразимой вышине, и Млечный Путь казался осколками Луны, рассыпавшейся в звездную пыль… Кого он вел и куда?..
У человека в море возникало вдруг странное ощущение, одновременно жуткое и чарующее: что сейчас он не удержится и начнет падать в эту мерцающую лунность, исчезнет, растворится в ее бесконечности…
Плеснула легкая волна, пловец ушел под воду, выдохнул, перевернулся и поплыл, ритмично двигая руками. Он выбрал себе звезду, самую яркую в этом ночном небе, и старался двигаться, ориентируясь на нее. И еще — она напоминала ему елочное украшение. Блестящая звездочка на вершине зеленого деревца, блестки серпантинного дождя, запах хвои, чьи-то теплые и добрые руки — вот и все, что он помнил о себе и о мире.
Небольшая моторная яхта тихо покачивается на волнах. В мерцании звезд ее силуэт был бы едва различим, если бы не свет в рубке. Он виден на несколько миль вокруг. Чуть слышно играет музыка. На палубе — никого.
Моторка почти летит над водой, оставляя за собой зеленоватый светящийся след. Один из мужчин, одетый в облегающий гидрокостюм, стоит во весь рост рядом с рулевым и напряженно всматривается в бинокль, оснащенный прибором ночного видения.
— Есть! Я их вижу!
Моторка резко сбавляет обороты, зарывается носом в волну, двое мужчин берут весла и начинают слаженно и умело грести, как на каноэ, поочередно с двух сторон.
— У них есть радио?
— Да. Но не работает.
— Уверены?
— Да.
— Тогда подходим до видимости.
Лодка здорово нагружена для такого маленького суденышка; замешкайся один с гребком — и она бы просто перевернулась. Но мужчины работают умело и споро. Уже виден свет в рубке неподвижно застывшей яхты.
— Чем они там заняты?
— Бог знает. На палубе пусто.
— Яхта движется?
— Нет. Стоит.
— На якоре? Не может быть. Здесь слишком глубоко.
— Просто легли в дрейф.
— Какого черта…
— Скоро узнаем…
Еще несколько гребков. Лодка идет совершенно бесшумно, лишь едва слышимые всплески, сливающиеся с всплесками волн.
— Достаточно, — шепотом произносит рулевой, — Ближе нельзя. Ночью в море звук разносится, как в церкви…
Сидящий рядом надевает на плечи миниатюрный баллон со сжатым воздухом, маску, закрепляет во рту нагубник. Поднимает правую руку, отдает беззвучную команду.
Двое мужчин поднимают со дна лодки оружие — специальные автоматы — и без единого всплеска исчезают под водой. Третий уходит под воду следом. Маленькая моторка покачивается на едва заметных волнах. Она выкрашена особой краской и попросту сливается с цветом ночного моря. Рулевой сидит недвижно, как изваяние.
Заметить суденышко можно, только наткнувшись на него.
Трое пловцов появляются у борта яхты почти синхронно. Беззвучно цепляют обернутые резиной крюки и оказываются на палубе. Движутся бесшумно в сторону рубки. На мостике пусто. Один осторожно спускается в маленькую каюту, выставив вперед автомат и напряженно прислушиваясь.
…Мне теперь морской по нраву дьявол, Его хочу люби-и-и-ть…
Ничего, кроме этой мелодии. Спускается второй. Подает знак — спускается третий.
Каюта напоминает место побоища. У переборки лежит труп крупного, полнокровного мужчины — лицо его просто размозжено чем-то тупым и тяжелым. Еще двое убиты выстрелами в голову. Четвертый лежит у другой переборки, сжавшись калачиком, кровавый след тянется от середины каюты.
Один из пловцов подходит к нему, щупает артерию на шее, подносит зеркальце к губам. Констатирует:
— Жив. Но ненадолго.
— Обследовать яхту! Немедля! — командует старший. Бойцы понимающе переглядываются, двое выходят, один вынимает миниатюрный прибор и начинает внимательно осматривать мостик и рулевую рубку, палубу. Другой натягивает нагубник, маску и прыгает за борт. Старший с таким же прибором быстро обходит каюту, скрывается в гальюне, затем изучает мотор. Вся процедура занимает не больше трех-четырех минут, но по лицу мужчин крупными каплями течет пот.
— Чисто, — произносит наконец один.
— Чисто, — докладывает другой, взбираясь на борт.
— У меня — тоже, — с невольным вздохом облегчение произносит старший. — Яхта не заминирована. И что мы тогда имеем?
— Четыре трупа.
— Четыре?
— Как этот еще жив — абсолютно непонятно.
— Непонятно здесь все. — Подходит к раненому, наклоняется. — Проникающее ранение в брюшную полость. Кроме всего, задета бедренная вена… Кровоизлияние, кровопотеря…
— Чем его так обработали?
— А вот этим. — Старший кивнул в угол. Слегка зазубренный, с рваными краями кусок металлической трубы…
— Это ж какую силищу нужно иметь, чтобы тупой в общем-то штуковиной таких дырок понакрутить… — искренне удивился боец.
Старший еще раз взглянул на раненого, приказал:
— Бром, поработай. Он должен еще пожить. Хотя бы пару часов.
— Есть.
Боец извлек небольшую коробочку, раскрыл, нашел два нужных шприца, провел инъекции, начал поверхностную обработку ран.
Старший группы еще раз внимательно осмотрел крохотную каюту. Подошел к стоящей на треноге видеокамере, вынул кассету, со столика взял профессиональный мини-диктофон и лежащую рядом аудиокассету. Еще одну обнаружил упавшей под столик. Все находки поместил в пластиковый пакет, тщательно запечатал и закрепил в водонепроницаемом отделении гидрокостюма. Приказал бойцу:
— Подробную круговую съемку каюты. Затем — по секторам. Все до последней мелочи.
— Есть.
Вышел на палубу, плотно прикрыл дверь, чтобы не было видно вспышек блица, извлек мини-рацию, поднес к губам:
— Скат-два, я Корт, дай мне Базу. Человек на моторной лодке перевел тумблер рации-усилителя, включил кодированную защиту переговоров. Доложил:
— Корт, я Скат-два. База на вашей частоте.
— Корт вызывает Базу, прием.
— База слушает Корта.
— У нас осложнение. Уровень «экс».
— Докладывайте подробно — На борту три «двухсотых», один «трехсотый». Как поняли, прием?
— Что?!
— Повторяю: мы на борту. Кроме нас — три «двухсотых», один «трехсотый».
— Их всего не пять, вы уверены?!
Губы старшего скривило готовое сорваться с языка ругательство, но он сдержался:
— Уверен. Как поняли меня. База, прием?
