– Заходи, если знает.
Зашел Кучинский во двор, а мужик молодой ему говорит:
– Постой тут, сейчас Магомеда позову…
Карты открыты, карты сданы.
Карты лежат на столе вперемешку, одна другую покрывая.
Разного свойства карты: и всего города нашего с пригородами, среднемасштабные. И Залинии сгоревшей, подробные. И даже отдельных ее участков, подробнее уж некуда.
Но лишь одна карта Петра Владимировича Хомуталина занимает – последней геологической разведки Залинейного района.
– Вот, видите, – главархитектор Капустин объясняет. – Синим цветом подземные линзы-плывуны обозначены.
– И что это значит?
– Что строить на этом месте нельзя.
– Но ведь целый район там стоял! Пока не сгорел… – Хомуталин желчно напоминает.
– В основном частный сектор. Какая там глубина фундаментов? Полметра от силы. А для киноконцертного зала метра четыре требуется, не меньше. Не говоря уже о других объектах. Да даже не в этом дело. Вода наружу пошла – вот что плохо. Боюсь, Петр Владимирович, что и «Гамбринус» придется сносить. В аварийном состоянии здание. Недели полторы ему стоять осталось, не больше.
– Неужели ничего сделать нельзя?
– Можно. Только слишком дорого получается. Посмотрите…
Пробежал Петр Владимирович смету дополнительных расходов и аж присвистнул. Да уж, в копеечку ему Диснейленд влетит!
Так что идею «хлеба и зрелищ» для нашего города придется отставить. Но как Хомуталину обо всем этом чекисту Янчевскому объяснить?! Он-то со всего проекта двадцать пять процентов получить желает!
Подумал Петр Владимирович, почесал в затылке… И озарило его: а почему бы с Янчевским как-нибудь иначе не договориться?
– Ти зачэм ко минэ прышол, Валык?
Стоит Магомед на ступеньках, смотрит на Валентина в упор.
Недружественно так смотрит, опасно…
– Магомед… Ты мне это… того… обещал.
– Что обэщал?
– Ну, если я Ивана Зарубина найду… Пятьсот долларов.
– Ти что, вымогатэл, да? Рэкетыр, да?
– Да ты что, Магомед! Я своими ушами…
– Руслан! – Магомед к свояку своему. – Ти когда-ныбудь слышал, чтобы я этот ханыга дэньги обэщал?
– Врет он все!
– Да что ты! – у Валика от обиды аж слезы на глаза навернулись. – Ты ведь сам гово…
– Постой, постой. – Магомед перебивает. – Я тэбэ ничэго нэ обэщал. И свидэтэль у мэна ест. Вон у Руслана спросы.
– Не обещал. – Руслан лыбится.
И тут Валентина прорвало.
– Да я… На вас управу найду! Я… в милицию обращусь! Я с самим Коноплевым за руку здороваюсь! Вы… еще не знаете, с кем дело имеете!
Сунул стукач руку в карман – и удостоверение внештатного сотрудника выхватил.
– Дай-ка сюда. – Руслан говорит.
Прочитал он, что в ксиве стукаческой написано, вернул удостоверение владельцу и, обменявшись с Магомедом взглядами многозначительными, осторожно за спину Валика зашел. Сунул руку в карман, вытащил нож-выкидуху, щелкнул кнопкой…
– Значыт, ти, дорогой, стукачом работаэшь? – Магомед уточнил с преувеличенной вежливостью. – Так сказат, и нашым, и вашым?
– Не стукачом, а внештатным сотрудником. – Дошло наконец до Валика, сколь непростительную глупость он совершил, но поздно.
– А как часто ти на нас стучал, а?
Хотел было Валик что-то в свое оправдание сказать, но не успел: Руслан, зайдя сзади, левой рукой захватил голову Валика под подбородок, а правой, в которой нож-выкидуху держал, аккуратно чикнул ханыгу по шее.
Булькнул Кучинский горлом, захлебнулся кровью. А Руслан, отскочив, чтобы в кровище не измазаться, смотрит, как умирающий в предсмертной агонии корчится. Вытянулось тело в конвульсиях, царапнули пальцы асфальт, и испустил внештатный сотрудник милиции дух…
– Куда эго? – Магомед на тело кивнул.
– У тебя в гараже большие целлофановые мешки лежат. – Руслан окровавленный нож о свитер покойного вытер и, спрятав орудие убийства в карман, пояснил хладнокровно: – Засунем его в такой мешок – и на Дмитровское кладбище, а там в какую-нибудь свежую могилку закопаем. Кладбище на то и кладбище, чтобы покойникам там лежать…
– Вот такие дела, Нина Васильевна… Все как есть рассказал, без утайки. Хотите – верьте, хотите – не верьте. Я правду хочу узнать. Потому и пришел к вам.
Сидит Иван на кухоньке тесной, чай остывший попивает да на хозяйку поглядывает. Поглядывает да думает: поверила она ему или нет?
– Я вас понимаю… – Хозяйка молвила и продолжила, глаза в стол опустив: – И историю ту хорошо помню. Ну, что касается Миши моего… Вы ведь не знаете, как погиб он, так я вам сейчас расскажу… Где-то пять лет назад разбогател он наконец. Несколько магазинчиков на вокзале открыл, три ларька на рынке, закусочную на выезде из города… Бандитам нашим дань исправно платил, милиции тоже, так что не конфликтовал он ни с кем. Не было у него врагов и быть не могло. Уж и ума не приложу – кому он помешать мог?!
– Но… Не просто же так на него руку подняли!
– Не знаю, не знаю. Даже гадать не хочу. Как сейчас помню – словно и не было этих четырех лет… Сообщили мне утром – мол, в районе Климовки обнаружен труп, предположительно вашего сына, приезжайте в морг на опознание.
Всхлипнула Нина Васильевна, утерла глаза платочком, высморкала мягкий стариковский нос…
– Нина Васильевна, а как Миша на Климовке мог оказаться?
– Говорил – приятель у него какой-то есть, еще с тех времен, когда он с Петей Хомуталиным подружился…
– Какой? Может, я его знаю?
– Имени не называл, фамилии тоже… Единственное, что о человеке том мне известно… – огляделась Нина Васильевна по сторонам и, голос понизив, на ухо Ивану: – Только, ради бога, между нами…
– Конечно!
– В госбезопасности он служил…
Громыхнул звон в ушах Зарубина беззвучными небесными литаврами. Не поверил он даже сперва. То, что Супрун перед смертью с Янчевским встречаться надумал, – факт. Но о каких таких документах речь идет?
Подняла хозяйка глаза на гостя и – неуверенно так:
– Ой, смотрю я на вас и все вспоминаю, вспоминаю… Лицо-то знакомое, да и фамилия вроде тоже… Вы с такой Оксаной Медведевой… случайно не встречались?
Вздрогнул Иван, имя бывшей возлюбленной услыхав. И откуда мать Супруна об Оксанке-то знает?
– Встречался когда-то. А что?
Заерзала хозяйка на табуретке. Заволновалась она – по всему видно…
– Расскажу сейчас… Я ведь всю жизнь в горбольнице проработала, только два года назад на пенсию вышла… Не сама она отравилась, вот что!
Отпрянул Зарубин.
– Как это не сама?
– А просто! Привезли ее к нам в больницу поздно вечером и – в реанимацию. Ну, попытка суицида, медикаментозное отравление, пятьдесят таблеток тазепама съела… Я тогда в ночную смену работала, вот за нянечку-сиделку и осталась. Сделали промывание желудка, кровь перелили, то да се. Короче, рано утром пришла она в сознание. Меня сразу узнала – ее мать до замужества со мной на одной улице жила. Да и саму Оксанку я еще во-от такой помню… Лежит, бедная, под капельницей, вздыхает… Что, спрашиваю, Ксюша? А она мне и говорит: бери, мол, тетя Нина бумагу с ручкой и пиши, что я тебе продиктую, потому как самой писать сил нет. А я подпишу. Не глотала она те таблетки по доброй-то воле, силком в нее тазепам тот запихали!
– Кто запихал?! – Иван, не веря еще.
– Да был там у нее один… Молодой, красивый… Кажется, в политехникуме работал. То ли учителем, то ли заместителем директора…
– Бумага эта есть? – Зарубин, нетерпеливо.
– Обождите, пожалуйста, поищу сейчас…
Ушла Нина Васильевна в комнаты посмертную записку Оксаны искать, и Иван, с сигаретой потухшей поднявшись, к холодному оконному стеклу лбом прислонился.
– Вот, нашла… – протянула хозяйка Ивану ломкий прямоугольник бумаги, от времени пожелтевший. – То, что она мне надиктовывала, я собственноручно записывала, а подпись – ее.
Прочитал Зарубин и тут же в лице переменился. Аж почернел. Еще раз перечитал. Затем – еще раз. И, отложив записку предсмертную, сразу же затек гипсовой бледностью.
– Так можно с собой забрать или нет?
– Забирайте, конечно! Оно же вам адресовано!
Поднялся Иван из-за стола.
– Последний вопрос, Нина Васильевна… Скажите, а Миша покойный об этом письме знал?
– Наверное… У нас шкафы на ключ никогда не запирались, кого в собственном доме бояться? Может, документы какие старые разбирал – вот и наткнулся. Хотите сказать, что Мишу моего из-за этого письма и убили?
– Вот такие дела, Владимир Иванович… Все как есть рассказал, без утайки. Хочешь – верь мне, хочешь – не верь. Только вот что тебе напоследок скажу: врать мне незачем. Сам в Диснейленде этом заинтересован – знаешь уж почему. Так что, считай, несчастье у нас общее, на двоих…
Сидит Петр Владимирович у камина, ноги к огню вытянув.
Янчевский – напротив. Щурится чекист на огонь, слушает собеседника, но не вызывают слова хомуталинские у него никаких эмоций. Абсолютно.
