— Что ты все о моих клиентах печешься? Они богатые люди, Пьер, и знают, во что вкладывают деньги.
Петр демонстративно вздохнул, помотал головой.
— Я о тебе пекусь, — сказал серьезно. — Они твою жизнь копейкой оплачивают, а ты за эту копейку попрешь под пули.
— Я сам буду решать, лезть мне под пули или нет, и если лезть, то за какую сумму. А у вас Каменеву прикажут за копейку лезть, и никуда он не денется. При таком проценте раскрываемости у вас должен быть к частникам заискивающий интерес. Всю черную работу будут делать они, а пожинать — вы.
Петр знал, что авантюризм — не основная черта Женькино-го характера. Сегодня выигрывает жестокость, выигрывает тот, кто выстрелит первым. Несмотря на решительность, силу и ум друга, собственноручно бросать его в огненный шквал криминогенной войны Петр не хотел. Женька не признавал компромиссов — сегодня это означало приговор.
— Женя, — сказал он наконец, — давай к нам. Котелок у тебя хоть с дырой, а варит. Образование хоть и заочное, а есть. Пойми наконец: ну, побегаешь ты годик-другой за шавками, может, пульнешь в кого, выследишь мелкую рыбешку. И что?.. Продашься — уцелеешь, не продашься — уберут. Как пылинку сдуют! У тебя нет 260 лет на скрининг. Жизнь одна, и бежит она быстрее, чем ты по утрам в парке. Ты денег с бедного не возьмешь, на альянс с мафией не способен. Хреновый из тебя частник, Женя.
Женька докурил. Раздавил в пепельнице окурок.
— Нет, Пьер, — сказал. — Я не ваш. Я не за бедных и не за богатых — я ничей. У меня хобби такое, быть ничьим. Самая мощная империя была при царе — развалили, самое богатое, гуманное и справедливое государство было при коммунистах — уничтожили. Самые честные и неподкупные представители народа к власти пришли — кровь рекой, народ стонет, старики мрут, дети голодают… Не верю! Ничей я, понял? Скрининг так скрининг, хрен с ним!
В восемь Петра разбудил начальник следственной части Киселев. «Я тебя понимаю, — с язвительной торжественностью дребезжала мембрана, — похмелю, таблетку американскую дам, сауну к обеду организую — проси, что хочешь, но через полчаса чтобы ты был на месте. Тут народу тьма — такие дела, брат… Короче, смотри в окно, машина за тобой уехала, отбой!»
Петр встал, чертыхаясь и пошатываясь, направился в ванную, сунул голову под кран. Мутило. На кухне оставалось полбутылки коньяку — вроде полегчало… Надев свежее белье и сорочку, он достал из шкафа глаженый костюм — специально держал для подобных экстренных случаев — и через десять минут вышел к машине.
Петр ожидал, что Нежин, возглавлявший оперативную работу по делу Филонова, раскрутил загадочные слова в блокноте депутата: «Никанорыч, Елахов». Ни жена убитого, ни его сослуживцы не знали, кто такой этот Никанорыч, и как раз сегодня в планы Петра входил опрос Комитета по экологии, куда входил Филонов. Но то, что преподнес с утра этот непогожий денек, превзошло ожидания.
— Соображаешь? — шепотом справился Киселев, отвечая на рукопожатие Швеца. — Знакомьтесь подполковник юстиции Илларионов.
— Швец, — Петр посмотрел в красные от бессонницы глаза следователя.
— Эксперт-криминалист Воронков, лейтенант Крильчук.
Остальных Петр знал. С судмедэкспертом Лунцем они «работали» дело об убийстве редактора областной газеты Еремеева, да и с «чикатилой» опытнейший Никита Григорьевич помогал разбираться. Эксперт Симонов улыбнулся украдкой, уловив то ли рассеянный взгляд, то ли запах (несмотря на «дирол» под языком).
— Пути-дорожки ваши пересеклись, Петр Иванович, — заговорил зам. Генерального по следствию Боков. — Следователь Илларионов нашел пистолет, из которого стреляли в Филонова..
Петр почувствовал, как отпадает необходимость в американской таблетке Киселева.
— Случайно, — буркнул Илларионов так, чтобы его мог слышать только Швец.
— Теперь о том, чего вы все еще не знаете, — Боков вздохнул, поморщился и заходил по комнате совещаний, точно решая для себя, говорить или нет. — Вечером Ильюшенко звонил Ельцин. Судя по тому, что звонок был домой — с дачи, и Борис Николаевич, как бы это сказать… старался говорить цензурно и внятно, что стоило ему больших усилии, дело Филонова ему мешает спать. Ропщут напуганные депутаты, видите ли… Убийство Филонова — совпадение это или нет, нам предстоит выяснить — прозвучало ответом на недавний очередной указ «Об усилении…» и тэ пэ, и расценено Отцом демократии как вызов. По тем материалам, которые попали в руки Алексея Ивановича, можно предположить, что дело куда серьезнее — сейчас он вас введет в курс. В общем, так или иначе, Ильюшенко пообещал ему через две недели представить обвинительное заключение. Вы понимаете, что стоит за этим, все люди взрослые… Так что приготовьтесь ночевать в пресс-центре.
Взрослые люди понимали, что за этим стоит предстоящее утверждение и. о. генерального прокурора в Думе. Андрей Николаевич Боков ни фамильярностью, ни либерализмом не отличался, и то, что сегодня в его речи звучали ироничные, с претензией на панибратство, нотки, насторожило всех, кто его знал: прокурор нервничал. Бокова в прокуратуру перетащил сам и. о. Теперь от того, насколько успешным будет расследование филоновского дела, зависела не только судьба президентского ставленника, но и карьера его протеже. Плюс ко всему с каждым днем обострялись думские дебаты по поводу Указа. По мнению одних, он граничил с нарушением прав человека, другие считали, что крайние меры повлекут массовое недовольство, третьи, наоборот, поддерживали и одобряли наконец-то проявленную решительность и широкий шаг к наведению порядка в стране. В целом ситуация складывалась не в пользу следствия, обещая постоянное вмешательство, жесткий контроль, нервозность внутриведомственных отношений, назойливость прессы, опьяневшей от гласности, граничащей с безнаказанностью и вседозволенностью. Правда, был в этом деле и плюс — похоже, единственный, зато уравновешивавший на чаше десяток минусов: группе светили «особые полномочия», что означало поддержку со стороны всех органов, включая правительство, связь по «вертушке», первоочередность в вопросах транспорта, средств, экспертиз, возможность привлечения государственных и негосударственных структур «именем Президента Российской Федерации».
— Мы с Михаилом Михалычем посоветовались… Думаем, что в создавшихся условиях передача дела Илларионовым нецелесообразна и есть смысл прикомандировать его к Генеральной прокуратуре до окончания следствия. — И, словно отвечая мысленному предположению Петра, Боков добавил: — Вашей бригаде, Петр Иванович, будут даны особые полномочия. Состав мы согласуем, если понадобится, с Ериным и Степашиным — включайте всех, кого посчитаете нужным. — Боков остановился, помолчал, потом вдруг решил сыграть «своего в доску»: — Ребята… Всю Россию ставить на уши не стоит, конечно, но работать придется быстро.
На хрена, скажи мне, Боря,
Раз так бедствует народ,
По долинам и по взгорьям,
Шла дивизия вперед?
«Очень правильная частушка, — подумал Женька, выйдя из пивного бара и вытирая с губ пену. — И очень правильно рассуждает народ, ругая хохлов. И хохлы совершенно справедливо поносят москалей. И там, и здесь жиды со свету сживают — не продохнуть!.. Проклятые оборотни-кооператоры, которые по ночам превращаются в бандитов… или наоборот… Нет, кажется, все правильно, военные передислоцируются, а цены растут. По улицам слоняются миллионы напуганных предстоящим голодом безработных… Нет, не то!.. Ч-черт слоняются миллионы напуганных предстоящей безработицей голодных. Разврат!.. Поголовный бардак!.. Где чей флот, где чья армия, где чья территория?..»
Десятиминутное «хождение в народ» отзывалось в голове звоном пивных кружек и философствующим матом политических дискуссий. Из всего, что довелось услышать, не вызывало сомнений только одно во всем виноваты демократы, мусульмане, коммунисты, президент и отсутствие хозяина. Правда, если допустить, что завсегдатаи рыночной пивной в Новогирееве — это не весь русский народ, то у страны был еще шанс на выживание. В целом же на душе оставался неприятный осадок. Слушая всю эту болтовню, Женька и здесь чувствовал себя изгоем и не мог определить своего отношения к жизни. На кого он работает? На справедливость?.. В моргах Изгорский, Шейкина, а с ними еще не одна тысяча неопознанных, забытых, старых и молодых, убиенных и умерших; карта испещрена кровавыми точками, где гибнут военные и гражданские, и не видать тому ни конца, ни края. Оставшимся в живых предлагается уехать на Канары, есть «сникерсы» и «марсы», никто не скорбит, не объявляет траура, и колокол не звонит ни по кому. А может, это и есть жизнь?..
