В 1976 году «Шарк» был маленьким ресторанчиком на тихой Ташкентской улочке. Рассчитан он был человек на тридцать посетителей. Внутри уютно. Хорошая кухня. На небольшой эстраде скрипач — еврей с длинными до плеч волосами исполнял задушевную музыку…
— Уважаемый! Не подскажете, где здесь ресторан «Шарк»? — обращаюсь к проходящему мимо нас аксакалу. — Вроде улица та, а ресторана не вижу…
— «Шарк»? Его лет пять как снесли, — отвечает тот.
— Есть еще один надежный вариант, — говорю Стасу. — Идем.
«Надежный вариант» встретил нас скучающими мужиками, игравшими в шахматы.
Развожу руками:
— Последний шанс — ресторан «Дустлик» («Дружба»).
В 1976 году, когда я учился на Высших курсах КГБ СССР, нам категорически не рекомендовали посещать этот ресторан. Уж больно часто там проходили «дружеские встречи» местной молодежи…
— Присаживайтесь, — приветливо пригласила нас за стол молоденькая официантка. — Меню, пожалуйста…
В ресторане тихо, прохладно…
Я подмигнул Стасу: «А ты сомневался. „Дружба“ не подведет…».
— Девушка, нам граммов двести холодненькой водочки, пару салатиков…
— Водки нет, — прерывает меня официантка.
— А что есть из спиртного?
— Только шампанское.
— Несите, — одновременно, с грустью в голосе, пропели мы со Стасом.
— Шампанское только после двенадцати часов, — «добила» нас официантка.
Часы японской фирмы «Сейко» на моей руке показывали одиннадцать часов сорок пять минут. Первый день на родной земле был окончательно испорчен…
* * *
В двадцать часов мы погрузились в самолет.
До встречи с женой и детьми оставалось чуть больше пяти часов. До замены — семьсот тридцать два дня.
День прошел, да и жизнь проходит.
Что ищу я здесь, что забыл?!
Месяц звездами хороводит,
Солнца шар за горой остыл.
День пришел и ушел далече,
Канул в Лету, пропал навсегда.
Теплый вечер мне лег на плечи
И считает мои года!
Что считать, сам я знаю — не молод,
Оттого и тоска в груди…
А вокруг настороженный город
Копошится, страдает, гудит…[57]
Конец июля. Вчера вернулся из отпуска. Отпуск провел ударно! Семью со всеми пожитками перевез из Москвы в Бийск. Решил вопрос с пропиской, школой, садиком. Удалил зуб мудрости. В общем, отпуск пролетел, как один день…
Наша группа сильно «похудела». Кто-то отдыхает в Союзе. Кто-то в Кабуле по делам службы. Кто-то отслужил свой срок, замена им еще не прибыла. Шефу пришлось корректировать наши обязанности. Помимо горотдела, мне достался первый отдел (разведка). А там работы… Хорошо, что начальник отдела Мамнун с московских курсов вернулся.
За «бортом» градусов сорок пять с плюсом. С Тахиром в «Машке» по накатанной дороге едем в Кандагар. В первой машине Игорь Митрофанович с тремя сотрудниками. Вот и вся оперативная группа. Не группа, а «подарок» душманам.
— Не нравится мне это, — говорю я вслух.
— Не нравится? В июне жарче было. Ночью вместо сна в бассейне отмокали.
— Да я не о жаре.
— А о чем? — спрашивает Тахир.
— Вон! — показываю на приближающуюся к нам колонну из легковых машин. — Я на всякий случай автомат сниму с предохранителя.
— Это же исматовцы.
— Поэтому и сниму.
Последнее время поведение исматовцев настораживало — уж больно нагло себя вели.
Четыре «Симурга»[58] остановились от нас в нескольких метрах. В машинах — человек тридцать бородатых, одетых во все черное исматовцев. Груди опоясаны пулеметными лентами, за плечами гранатометы, в руках «калашниковы». В кузове одного «Симурга» приварена металлическая станина с ДШК. Серьезные «ребята»! С такими лишний раз не поспоришь…
Вышли из машин. Поздоровались. Боливар[59] что-то сказал Тахиру.
— В чем дело? — спросил его шеф.
— Маланг тяжело ранен. Автоматной очередью перебиты обе ноги. Ему совсем худо. Помощи просит.
На заднем сиденье «Тойоты» лежал Маланг, начальник одного из самых активных (читай — неуправляемых) подразделений Муслима Исмата, его любимый племянник. Выглядел он не лучшим образом.
— Этого нам только не хватало. Тахир, — принимает решение шеф, — поедешь со мной! А ты, — обращаясь ко мне, — отвезешь Маланга в госпиталь.
— Игорь Митрофанович, может, лучше Тахира отправить?
— Я знаю, что лучше. Выполняй! — И уже мягче: — Ты, Санек, аккуратнее с нашими «друзьями».
— Таких друзей за нос — и в музей, — проворчал я.
Не лежала у меня душа вести исматовцев в госпиталь. Маланг последнее время совсем озверел. Даже Исмат старался лишний раз его не раздражать.
Но деваться некуда, приказ есть приказ. К тому же контакт с руководством госпиталя был у Тахира, Женьки — бороды и у меня, а без указания госпитального начальства афганцами никто заниматься не будет. Но Женька был в Союзе в отпуске, а Тахир нужен был шефу как переводчик на встрече со старейшинами племени баракзаев[60].
* * *
Шеф с ребятами продолжили путь в Кандагар. Я, развернув «Машку» и сказав Боливару, чтобы они не отставали, дал газу…
Гарнизонный пост проскочили без проблем, но на въезде в госпиталь возникла заминка: прапорщик наотрез отказался нас пропускать. Как назло, руководство госпиталя было в бригаде.
— Без разрешения начальства не пропущу, — уперся он. — Мне за них, — прапорщик кивнул в сторону афганцев, — по шапке надают.
— По шапке? Разуй глаза. Это же исматовцы! Их командир на ладан дышит. Отдаст концы — шапка тебе больше не понадобится. Враз избавишься и от перхоти, и от головной боли. Уловил?!
Похоже, мои слова и устрашающий вид исматовцев сыграли свою роль. Прапорщик сдался.
— Хорошо, — сказал он. — Пропущу, но только вас и машину с раненым.
Я объяснил Боливару условия (благо он понимал персидский язык), которые выдвинул прапорщик. Но исматовцы, узнав, в чем дело, начали громко возмущаться. Они не привыкли, чтобы им чинили препятствия.
Обстановка накалилась.
— Боливар, Маланга спасать нужно, а вы балаган устроили. Если он помрет, сам Муслиму будешь объяснять причину, — махнув рукой, я пошел к «Машке».
Явно не ожидая подобной решительности с моей стороны, он что-то сказал исматовцам, и те угомонились…
В хирургическое отделение своего командира афганцы внесли на руках и положили на каталку. Вместо ног — сплошное кровавое месиво. Мимо проходили врачи. Смотрели, качали головами: «Серьезное ранение», — чисто профессиональный интерес.
Как назло, ни одного знакомого лица… Хватаю за руку пробегающего мимо бойца в белом халате.
— Ты кто?
— Фельдшер.
— Муслима Исмата знаешь?
— Спрашиваете! Кто ж этого бандюка не знает.
— Как тебя звать?
— Сергей.
— Ты, Серега, аккуратнее с характеристиками. Когда надо, они, — киваю в сторону афганцев, — по — русски все понимают. Это племянник Муслима. Отдаст концы — госпиталь заново придется отстраивать.
— Понял, — Сергей исчез и через минуту появился с носилками и двумя санитарами. — На рентген, — пояснил он.
Маланг заволновался, но я через Боливара объяснил ему, что это необходимо для лечения.
Минут через тридцать Маланга вернули на каталку.
— Я ему сейчас пару кубиков промедольчика[61] вколю. Вместо костей одни осколки. Представляю, какая боль, — а он только зубами скрежетал, пока его на рентген таскали. Его терпению можно только позавидовать.
После уколов Малангу стало легче. Он с благодарностью смотрел на меня и Сергея, наслаждаясь чарсом[62].
Минут через десять к нам подошел хирург, в руках у него были рентгеновские снимки.
— Ваш раненый? — спросил он меня.
— Выходит, мой, — представившись, ответил я.
— Так вот, товарищ майор, ранение очень серьезное. Не исключена ампутация обеих ног. Для лечения необходимо специальное оборудование, которого у нас нет… Да и своих тяжелораненых хватает, — добавил он.
— Понимаю. Может, в афганский госпиталь?
— Лучше сразу на кладбище, — мрачно пошутил хирург. — Его срочно в Кабул нужно отправлять.
— Срочно в Кабул… — повторил я. — У меня, что, персональный самолет на вилле?
— Сожалею, но ничем помочь не могу. Сейчас наложим ему шины и сделаем еще укол. На пару часов хватит.
Поблагодарив хирурга и Сергея, я объяснил Боливару, что наши врачи сделали все, что могли. Для операции необходимо специальное оборудование, которое есть только в Кабуле. Похоже, удалось его убедить…
Через полчаса мы были в аэропорту. Мне повезло: в Кабул отправлялся афганский борт. Перед посадкой в самолет Маланг жестом подозвал меня к себе. Я наклонился. Что-то прошептав, он пожал мне руки и вложил в них свои четки из янтаря. Язык пушту я не знал, но догадался, что для меня все закончилось благополучно. По крайней мере, на сегодня.
