— Ах какой ка-айф! — крякал шепотом Палач, опуская на беззащитное тело свою тяжелую дубинку, Брэйдон знал, что Палач специально вделал в резину свинцовый стержень.
— Жалко, что не арматурой, да? — так же вполголоса посмеивался Подручный.
— Тише ты, разбудишь тюрьму. Прикрой лучше дверь.
Подручный обернулся к двери и увидел стоящего с искаженным от ярости лицом Брэйдона.
— Ну, что уставился? — сказал ему Подручный. — Вали отсюда, Брэйдон. Не твое это дело.
— Это самоуправство! — выкрикнул Брэйдон. — Вы не имеете права избивать заключенных. Я буду жаловаться!
— Чего? — обернулся на него Палач. — Я тебе сейчас пожалуюсь!
Он сделал шаг к Брэйдону, но тут за спиной Брэйдона возникла коренастая фигура капитана Майснера.
— В чем дело?! — рявкнул он.
— Они избивают его, — показал Брэйдон рукой на Фрэнка.
— Кто приказал избить его?! — жестко спросил Майснер Палача. — Ты знаешь свои грешки и потому отвечай правду, иначе...
— Начальник, — сказал Палач.
— Вон отсюда, негодяи, — приказал Майснер.
— Полегче, капитан, — огрызнулся Палач.
— Что?
Лицо Майснера побагровело.
— Что ты сказал?!
— Что слышал! —нагло ответил Палач. — Драмгул тоже кое-что о тебе знает. Найдем и на тебя управу.
— Мерзавцы! — крикнул Майснер. — Убирайтесь отсюда! Вам место на скотобойне, а не в государственных органах. Я еще с вами разберусь.
Палач и Подручный молча вышли из камеры. Проходя мимо Брэйдона, толстяк сплюнул:
— А ты, черномазая рожа, еще вспомнишь об этом.
— Заткнись, свинья. Тебе только кроликов свежевать.
— Что?! — схватил Палач Брэйдона за галстук. Брэйдон ударил его по руке и оттолкнул. Подручный
бросился на Брэйдона и ударил его в грудь.
— Я думал, ты за полицейских, а ты за грабителей, падла! — крикнул Палач, бросаясь вслед за Подручным на Брэйдона.
Но Брэйдон успел отскочить и ловко смазал кулаком Подручного по морде.
— Прекратить! — заревел Майснер. — А не то всех в карцер посажу!
Палач и Подручный отступили, поправляя форму. Брэйдон шагнул к Майснеру, подтягивая галстук.
— Садисты, — процедил Брэйдон.
— Убирайтесь! — приказал Майснер Палачу и Подручному. — Последний раз повторяю.
Оки повернулись и развязно пошли прочь по коридору.
— Надо посмотреть, что с ним, — кивнул на камеру Майснер, когда Палач со своим спутником скрылись за углом.
Они вошли в камеру.
— Ты жив? — спросил Майснер Леоне.
— Воды, — прошептал Фрэнк. Они дали ему воды.
— Э-э, да у него жар, — сказал Брэйдон.
— Сволочи, избивать больного, — покачал головой Майснер. — У тебя все на месте? — спросил он Фрэнка.
— Да, — вяло ответил Фрэнк. Брэйдон наклонился к его лицу:
— Почему ты такой горячий?
— Я просто простудился, — попытался улыбнуться Фрэнк. — Холодно там у вас в карцере.
— Ладно, — сказал Майснер, — завтра разберемся. Брэйдон сочувственно улыбнулся, глядя Фрэнку в
глаза.
— Брэйдон, — обратился к негру Майснер. — Не
забудьте показать Леоне завтра врачу. И, если потребуется, отправьте в лазарет.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Брэйдон.
37.
Но отправлять Фрэнка в лазарет не пришлось. Его могучий организм воскрес буквально через день. Теплая камера, удобная кровать и полноценная еда, а также несколько таблеток сделали свое дело. Так думали его друзья — Джон, Даллас, Здоровяк. Но была и другая причина, почему Фрэнк поднялся на ноги так быстро. На следующее утро, опережая визит врача, Брэйдон принес в камеру Леоне несколько писем, С тех пор, как Леоне перевели в Бэйкли, он не получил ни одного письма. Брэйдон нашел письма к Леоне случайно, когда утром разбирал бумаги в канцелярии. Письма были отложены в ящик стола, это было дело рук Драмгула, и негр решил сделать Леоне маленький подарок. Письма от матери и от любимой словно вдохнули жизнь в измученное тело Фрэнка. Целительные воспоминания овладели его истерзанной душой. Лицо матери словно склонялось над ним, как в детстве. Перед его мысленным взором снова возник дом в пригороде Флинта, их весенний сад. «Ведь уже весна, — подумал Фрэнк, — весна». Он взял письмо от Розмари.
«Милый, я так соскучилась по тебе, по твоим ласкам. Ты снишься мне каждую ночь, но приходит утро и я снова — одна-одинешенька. Иногда я гуляю по парку. Помнишь наш парк? Так странно, уже распустилась сирень. Когда ты впервые поцеловал меня, тоже цвела сирень. Помнишь, мы качались на качелях. Мне было так стыдно, что ветер поднимает мою легкую юбку, и в то же время мне так хотелось, чтобы ты увидел мои стройные ноги. В тот вечер мы поехали на ранчо к Бобу. Мы пили коктейль «Девочки и мальчики» и танцевали, обнявшись. Я положила тогда голову тебе на грудь и слушала, как бьется твое сердце. А ты гладил меня по волосам. Все уже разъехались, а мы все кружились в гостиной у Боба, а Боб все зевал и ставил одну и ту же песню с диска Леннона «Представьте себе», которая нам страшно нравилась. А потом мы вышли в ночной сад, была полная луна, в высоком небе сверкали звезды. Ты сказал: «Розмари, я тебя люблю». А я сказала: «Поехали ко мне. У меня никого нет дома». Мне было так стыдно говорить это, но я так хотела быть с тобой, что превозмогла свой стыд. Ты тогда поцеловал меня в глаза. А потом... Сейчас, когда я просыпаюсь и вижу, что рядом со мной никого нет и что ты страшно далеко, в этой ужасной тюрьме, мое сердце готово разорваться от тоски на части. Милый, я все время о тебе думаю, только о тебе. Я знаю, ты все это выдержишь, ты скоро вернешься. У нас будет свой дом, свой сад. Мы посадим много сирени. Наши дети будут играть на крыльце и прятаться в кустах, когда мы будем звать их на ужин. Фрэнк, у нас будет много детей, правда? Два мальчика и две девочки. Мальчики будут похожи на тебя, а девочки — на меня. Фрэнк, возвращайся скорее. Я такая глупая, я так тебя люблю. Фрэнк, ради бога, только не совершай там никаких глупостей, не поддавайся на провокации, чтобы они тебя не задержали еще.
Целую, Розмари».
Живые картины прошлого восстали из памяти. Божественное дыхание любви в считанные мгновения залечивало его душевные раны и телесные недуги. Фрэнк подумал, что все, что говорят о Христе, — это чистая правда, и что Бог — это действительно любовь, ведь она способна творить чудеса.
Веселый и радостный Фрэнк возвратился в гараж. Друзья встретили его победными возгласами. По очереди они обнялись с Джоном, Далласом, Здоровяком. Фрэнк рассказал ребятам, что ему пришлось испытать в карцере. Джон слушал его рассказ, опустив голову.
— В этом спецкарцере должен был сидеть я. Прости меня, Фрэнк, если можешь. Это я, я во всем виноват, — сказал он.
— Ладно, — сказал Фрэнк, — что было, то сплыло. И потом, ты тоже отсидел в карцере. В следующий раз, я надеюсь, ты будешь умнее.
— Вот, посмотрите, — сказал Здоровяк, откидывая брезент, — что эти суки сделали с нашей крошкой.
Изуродованный «форд» предстал перед их глазами. Перебитые стекла, помятая крыша, искореженный капот.
— Да, — вздохнул Даллас.
— Мы вложили в эту машину всю нашу душу и все последние сбережения, — сказал Здоровяк.
— Драмгул говорит, — закашлялся Даллас, — что если мы посмеем снова ее восстанавливать, то он займется нами со всей серьезностью.
— Но ведь это наша машина! — воскликнул Джон.
— Мы делали ее на свои деньги. Фрэнк, разве мы перестанем бороться?!
Он посмотрел на Фрэнка, ожидая, что тот поддержит его, но Леоне молчал.
— Мы снова сделаем ее, — сказал Даллас. — Мы потратим последние силы, но мы им докажем. И Грейвс, и Драмгул должны знать, что так просто мы не сдадимся.
Здоровяк неопределенно покачал головой.
— Фрэнк, что ты молчишь? — обратился к нему Джон.
Но Фрэнк не отвечал. Он молча уставился в пол. Джон обернулся к Здоровяку:
— Скажи, что ты думаешь?
— Пусть Фрэнк решает, — сказал Здоровяк. — Он у нас главный механик.
— Мы же просто сделаем ее, она будет стоять, — сказал Даллас. — И все будут знать, что просто сделали ее и все.
И Даллас, и Джон и Здоровяк, все они повернулись к Леоне, ожидая его ответа. Молчать больше было нельзя, Фрэнк тихо, но твердо сказал:
— Я думаю, надо об этом забыть.
— Как же мы можем забыть об этом?! — закричал Джон. — Ты же сам щворил: у нас мало что есть, но мы должны это защищать!
— Это не твоя машина, — ответил Фрэнк. — Она все равно принадлежит начальнику тюрьмы. Он что, будет разрешать тебе на ней разъезжать по пятницам? А тебе, Даллас, по воскресеньям? Это машина Драмгула, неважно, что мы починили ее на свои деньги. Она принадлежит ему. И этот гараж принадлежит ему. Все здесь принадлежит ему.
