Загружались в машину с такой скоростью, словно соревновались на время. «УАЗ» помчался по дороге. В целом, ничего страшного, никто не знает, куда они следуют. Поменяют номера, собьют волков со следа…
Он гнал окольными тропами, по полям, по бездорожью. Пришлось сделать основательный крюк, потом петлять в окрестностях разрушенного луганского аэропорта. Здесь уже Паскевич выступал в роли штурмана, он прекрасно знал эти места. В районе Видного машины никто не проверял, в этой зоне все было спокойно. В стороне осталась строго охраняемая вертолетная площадка – на нее как раз садился, хлопая лопастями, военно-транспортный вертолет МИ-171Ш. Крикун въехал в поселок с западной стороны, углубился в него каким-то зигзагообразным проездом. Солнце клонилось к закату – день промчался, как пригородный экспресс. Район был вымершим, здесь почти никто не жил. Следы от воронок, разбитые снарядами двухэтажки, с покосившихся столбов свисали обрывки проводов. Крикун остановил машину в глубине квартала.
– Все, господа, я с вами сегодня достаточно покувыркался, хлебнул адреналина. Дальше сами, а я возвращаюсь на работу. Вы знаете, что делать. Военным на глаза не попадаться. Найти с Харецким общий язык. Из барака не высовываться. Ситуация с клиентом будет отслеживаться и вам сообщаться. Если что пойдет не так, сообщу в первую очередь. Держите. – Крикун обошел машину и вынул из багажника пакет, в котором что-то позвякивало. – Здесь две поллитровки самой мерзкой на Донбассе горилки и банка тушенки. Должно хватить. По выполнении задания немедленный отход в точку, где мы сейчас находимся, здесь будет ждать машина. Удачи, господа.
До нужного барака добирались попарно. Здание у дороги производило удручающее впечатление. Мусор, обломки строительных конструкций. Лестница на второй этаж трещала и осыпалась. Информация была недостоверной – на первом этаже в конце здания кто-то жил. Возможно, бродяги. Пьяный женский голос выводил музыкальную абракадабру. Паскевич приложил палец к губам, ступая на лестницу. Хардинг кивнул, подавил рвотный рефлекс…
Обитатель квартиры на втором этаже был мертвецки пьян. Обитель была двухкомнатная, даже имелся санузел, рядом с ним ведро воды. Старая мебель, на полу какие-то истлевшие коврики со следами рвоты, пустые консервные банки на столе. Стекла сохранились, но были загажены до такой степени, что отпадала необходимость в светомаскировке. Повсюду мусор, пустые бутылки, ламповый телевизор с пробитым монитором (встреча с белочкой?). Хозяин храпел на тахте в маленькой комнате – язык наружу, грязная рука свисала до пола. Он был одет в какие-то клоунские полосатые штаны – последний писк гламурной моды? Хардинг брезгливо перешагнул через брошенные комком засаленные брюки, недоуменно глянул на Паскевича – мол, час от часу не легче. Вадим пожал плечами – что поделать, довели до нищеты добропорядочное население проклятые террористы…
Подтянулись Джерри с Фуллертоном. Недоуменно качали головами. Янг досадливо отмахнулся – ладно, нам все по фэн-шую. Хардинг подошел к окну, створки которого держались на честном слове. На окнах имелись занавески, которые активно использовались для сморкания. Он осторожно отогнул одну из них. Вид был в принципе обещанный. Поселок выглядел мертвым. Пустырь, разбитые дома, пожилые тополя, обросшие пылью. За пустырем колыхались какие-то фигуры. Прохромала женщина с палочкой, пробежала собака. Доносился треск – в дальнем дворе неряшливо одетые мужчины в кепках разбирали забор. Дорога проходила рядом с домом и выглядела относительно неповрежденной. Хардинг стоял у окна несколько минут, за это время проехали несколько машин – пара легковушек, закрытый фургон непонятно с чем и даже сияющая краской новенькая БМП-2 с флагом ЛНР на башне.
– Мы должны до темноты определить позиции, – повернулся Хардинг к Паскевичу. – Думаю, это не сложно. Одному придется работать на улице – думаю, со свалки. Другому – из квартиры. Третий – из второй или третьей квартиры по коридору. Мы можем в них попасть?
– Там никто не живет, мистер Хардинг. Мы можем туда попасть, даже если бы жильцы возражали.
– Отлично, Вадим. Тогда займемся делом, пока не стемнело. Наденем обноски, чтобы не выделяться среди вашего добропорядочного населения. – Хардинг саркастически хмыкнул. – Потом – спать… Надеюсь, вот это нам не помешает? – Он кивнул на закрытую дверь, за которой растекался молодецкий храп.
«Вот это» очнулось, когда по земле растекались сумерки, и окрестности погружались под полупроницаемую вуаль. Раздался надрывный гнусный кашель с мокротой, мучительный стон, распахнулась дверь, и на пороге возникло взъерошенное чудо-юдо с блуждающим взором. Все его конечности тряслись, стучала челюсть. Похмелье у человека было, как русский бунт, – бессмысленным и беспощадным. Он уставился на незнакомцев, как на инопланетян, и его затрясло еще сильнее. Снова здравствуй, белая горячка!
– А ну, изыди! – взревел он и попер напролом, как бульдозер.
– Петруха, родной! – вскричал Паскевич, распахивая объятия. – Так вот ты какой, чертяка! – обниматься было тошно, но он это сделал. Алкоголик как-то смяк, стал икать.
– А ты кто?
– Так тебе же привет от Женьки, братишки твоего любимого троюродного! Забыл такого? А он тебя помнит, гостинцев прислал! Смотри, Петруха!
Иных гостинцев этому доброму человеку и не требовалось. Он с жадностью схватился за бутылку, сорвал крышку, присосался к горлышку. Вдруг дрогнула рука, господина Харецкого повело на сторону. Он не удержал бутылку, она выпала, разбилась. Он растерянно уставился на пустую руку: как же так, недоглядел за смыслом жизни! Взвыл, словно потерял самое дорогое, упал на колени в осколки. Не схвати Паскевич его за шиворот, он бы принялся лакать с пола.
– Тащи стакан, Петруха.
Дважды можно было не повторять. Харецкий умчался, вернулся с граненым «другом человека». Паскевич наливал ему из второй бутылки, стакан трясся, стучали зубы. Он даже не дождался, пока стакан наполнится, вылакал его. Срыгнул, уставился на Паскевича осмысленным взором.
– Ты кто? – икнул он.
– От Женьки.
– От какого Женьки? Хотя… – Алкоголик задумался, махнул рукой. – Ладно… Как он там?
– Скучает сильно. Поживем у тебя. – Паскевич не спрашивал – констатировал. Харецкий глупо улыбнулся, снова икнул. – Есть будешь?
– Буду, – кивнул алкаш и подставил стакан. Паскевич пожал плечами, набулькал. Харецкий выпил, блаженно заулыбался. – Прости, брат, подлечиться надо…
Паскевич усмехнулся. Это точно. Лечение несколько разнообразит течение болезни. Горилка в бутылке убывала стремительно. Глаза Харецкого заволокла пьяная мгла, он расслабился, подкосились ноги. Он снова густо храпел, когда Паскевич волок его в маленькую комнату, грубо швырнул на кушетку, которая взвыла ржавым металлом. Харецкий не проснулся, лишь заныл во сне, зачавкал. Теперь до обеда можно не беспокоиться, мешать не будет. Возникло желание вытереть руки о занавеску. Но он вовремя вспомнил, чем покрыты занавески в этом доме, сдержал рвотный позыв и вышел, хлопнув дверью.
– Валюша, выходи, ты не одна! – звучно позвал черноволосый, немного грузный мужчина в белой рубашке и домашних брюках.
В ванной комнате закрыли кран.
– Иду, родной, – прозвучал глухой женский голос. Отворилась дверь, женщина вышла в расстегнутом халате на белое тело. Улыбнулась, мужчина обнял ее – чистую, еще не высохшую, с мокрыми каштановыми волосами.
– Ужас какой, ты помыла голову, – манерно ужаснулся он. – Ты же целый час ее будешь сушить. А нам уже скоро выходить.
– Успеем, Мишенька, еще девяти нет, – проворковала женщина. – Тут ехать сорок минут, куда нам торопиться? Посидим еще немного дома, здесь хорошо. Ты все свои вещи собрал?
– Не знаю. – Он развел руками. – Всегда начинаю теряться, когда собираю вещи.
– Ладно, занимайся, я волосы подсушу.
Квартира на четвертом этаже была трехкомнатной, но небольшой. Дом считался элитным, хотя на самом деле дом как дом, лоджия четыре метра (на которую все равно охрана запрещает выходить), кухня девять, комнаты так себе, высота потолков всего два семьдесят. Мебель в квартире отнюдь не венская и не от Чиппендейла. Но кровать была большая, не отнять. На кровати лежал распахнутый чемодан, а рядом валялись вещи первой необходимости: полотенца, туалетные и бритвенные принадлежности, чистые рубашки, несколько пачек сигарет «Винстон». Мужчина глянул на часы, присел на кровать, открыл папку с документами. Муж и жена собирались в трехдневную командировку. Когда Валентина Петровна (оставившая в браке прежнюю фамилию Пономаренко) вернулась с высохшими волосами, муж сидел в той же позе, задумчиво перелистывал содержимое папки. Женщина промолчала, лишь укоризненно покачала головой. Она догадывалась, что он не станет ничего собирать, доверит это сложное дело женщине.
