— Так вот вы какой… — протянула не без интереса.
— Какой? — машинально переспросил хозяин квартиры. Он уже давно догадался, что за гостья к нему пожаловала, однако считал нужным пока всем своим видом демонстрировать недоумение и легкое возмущение бесцеремонностью девушки.
— Я вас почему-то представляла более молодым…
— Хватит, — не повышая голоса, приказал Юлий Макарович. — Вы, кажется, ошиблись адресом. Отогрелись и уходите. У меня нет племянниц…
— Зачем же так, дорогой дядюшка? — не смутилась девушка. Она даже улыбнулась в ответ на несдержанность Юлия Макаровича, но улыбка эта была холодной, злой. — Як вам, можно сказать, на крыльях летела…
— Кто вы? Отвечайте, живо! — Юлий Макарович умел приказывать, не повышая голоса: слова катились однообразно и ровно, но редко кто ослушивался Беса, когда он приказывал.
— Мама предупреждала, что вы строгий, — девушку не смутила резкость. — Еще она говорила, что у вас короткая память. Покажи, советовала, брату, вот эту косынку, я ее в детстве любила. По ней он тебя и узнает…
Девушка извлекла из кармана пиджачка голубую шелковую косынку. Края ее обрамляла черная смужка.
Черно-голубой пароль немного смягчил Юлия Макаровича. Но годы конспирации научили его не верить даже собственным глазам. Бывает и так, что тебе покажут саблю — редкую, дорогую, и докажут, что именно ее поднимал на турок Иеремия Вишневецкий, а окажется, что это просто искусная подделка. Из-за кордона на «земли» путь длинный, мало ли какие превращения могут произойти на этих немереных километрах с курьерами.
— Помнится, у моей сестры действительно была такая косынка, — сказал Юлий Макарович, — но она никогда не говорила, что у нее есть взрослая дочь.
— Видно, вы запамятовали. А мама вас так хорошо помнит, даже стихи, которые вы любили. Вот эти…
…Украйна — раздолье степное!
Там, как брат, обнимет ветер
В степи на просторе;
Там в широком поле воля…
Юлий Макарович продолжил:
Там синее море
Шумит, плещет, славит бога…
— Странно, — сказал, подумав, Юлий Макарович, — я готов признать, что действительно по старости мог забыть что-то. С сестрой давно не встречались… Но адрес ведь у нее не изменился?
— Можете написать, — сжавшись под недоверчивым взглядом Юлия Макаровича, ответила девушка, — мама все подтвердит. И даже то, что я приехала хоть и с деньгами, но без знакомых, без добрых покровителей, и что негде даже на первых порах остановиться.
Она, судя по всему, растерялась: пароль не произвел впечатления. Может, в чем-то ошиблась?
— Если вы считаете, что я навязываюсь, то могу и уйти, — тихо сказала гостья.
По лицу Юлия Макаровича нельзя было прочесть, о чем он думает. Лицо его — рано состарившегося человека — ничего не выражало; пожелтевшая, почти пергаментная кожа обтягивала скулы, широкий лоб, остренький подбородок. Изрезано оно морщинами — такими изображают пенсионеров, немало хлебнувших в жизни, прежде чем устроиться с газетой в руках в мягком кресле заработанной праведными трудами собственной квартирки.
Юлий Макарович действительно походил на скучненького провинциального служащего, дотягивавшего до каких-то, одному ему известных рубежей последние годы. Был он невысокого роста, худощавым и чуть сгорбленным. А глаза были неожиданно живыми, яркими.
Но пароли совпали, и надо что-то решать. Девица не свалилась как снег на голову — ее ждали. Но ожидание это. во-первых, затянулось; во-вторых, она не имела права явиться сюда, к нему на квартиру, адрес которой знают только два человека: Мудрый за кордоном, а здесь — проводник одной из сотен. Если пришла действительно Ганна Божко, с нею шутки плохи. Полученные из-за кордона инструкции требовали не просто помочь ей — Юлий Макарович поступал в ее распоряжение.
— Что вы решили? — строго спросила Ганна. — Я устала, путь был длинным и трудным.
— Может, вы хотите с дороги немного привести себя в порядок? Дверь направо в передней — там ванная.
Ганна кивнула, взяла свой пиджачок («Почищу немного», — объяснила) и ушла в переднюю. Пока она гремела задвижками, открывала воду, мылась, Юлий Макарович напряженно размышлял. Все контрольные пункты на курьерской тропе Ганна прошла благополучно, об этом своевременно сообщили информаторы. Последнее сообщение о Ганне поступило три месяца назад. Где она была эти девяносто дней? Что делала? Не принесла ли, как сорока на хвосте, провал? Та ли, за кого выдает себя? Интуитивно чувствовал Бес, что здесь что-то не так. Требовалась проверка. Из закордонного центра уже несколько раз приказывали сообщить, куда делся курьер. Бес мог ответить пока только одно: выясняем. Сигнал тревоги не поступал, что обнадеживало. И все-таки…
Ганна вошла в комнату посвежевшая, горячий душ смыл усталость.
Дожидаясь ее, Юлий Макарович включил почти на полную мощность приемник — добротный немецкий «Телефункен». Киев транслировал из республиканской филармонии концерт украинских народных песен.
— Где я буду спать? — спросила Ганна, с интересом вслушиваясь в музыку.
— Прежде вы ответите на несколько вопросов, — спокойно сказал Бес. И заорал, зная, что музыка забьет в квартире все звуки, не даст им переплеснуться к соседям: — Твоя подлинная фамилия?!
— Ишь чего захотел, дорогой дядя! — не испугалась крика девушка. — Для вас я Ганна Божко, и никто другой.
Бес резко вырвал из кармана халата пистолет.
— Молись богу, стерва, — прошипел он. — Отсюда живой не уйдешь… Говори, кто подослал?
— У вас нервы не в порядке. — Девушка как вошла в комнату, так и не успела ни сесть, ни повесить куда-нибудь пиджак — он у нее был перекинут через руку, пола чуть свесилась, прикрыла руку.
— Стань под лампу, чтобы я видел лицо, — приказал Бес.
— Прекратите истерику! — перешла на крик Ганна. — А то ненароком пристрелите, как тогда покажетесь на очи Мудрому?
— Под лампу! Считаю, раз…
— Ну, стала. Тьфу, сумасшедший!..
Бес сел в кресло напротив, положил на стол перед собой пистолет. Решил он вести допрос основательно, с пристрастием. Если девица «оттуда», нельзя терять время на проверку, чекисты, выискав берлогу, уже обложили ее со всех сторон. Только решительность поможет в таком случае вырваться из кольца. Ну а ошибся — извинится, своей головой ведь приходится рисковать, не чужой. Примерно так рассуждал Бес, решившийся на самые крутые меры.
Хлопнет выстрел — никто его не услышит, и тогда Бес уйдет немедленно в сотню Буй-Тура, уйдет черным ходом, о котором вряд ли кто догадывается.
— Кто заслал? — Бес потянулся к сигаретам, чиркнул спичкой. Чтобы прикурить, ему пришлось чуть отвести взгляд от девушки.
Когда он снова взглянул на нее, побледнел и потянулся к краю стола — там лежал его «вальтер».
— Сидеть! — приказала девушка. В руке у нее был пистолет, который до этого она прятала под пиджаком. — Я считать не буду — сперва выстрелю… Так не верите, что я ваша племянница? Проверяйте, но без этих фокусов! Не люблю…
Раздался стук в дверь — трижды, с паузами.
— Кто? — спросила Ганна, не сводя глаз с Беса.
— Стук условный: может, кто-то из своих.
— Ждали кого-нибудь?
— Вроде бы нет.
Ганна недолго колебалась.
— Открывайте, — приказала. — И имейте в виду: первая пуля — ваша!
Бес, пятясь спиной, добрался до двери, звякнул цепочкой.
— В кошки-мышки играете, — почти добродушно сказал неожиданный гость. — Советую спрятать пистолеты, друзья.
— Слава богу, что вы пришли, Буй-Тур, — облегченно сказала Ганна, — а то бы я этого полоумного спровадила-таки на тот свет. Видно, память у него старость припудрила.
Бес медленно, только после того, как Ганна спрятала пистолет, обернулся. Почти закрывая проем двери квадратными плечами, стоял Буй-Тур, хорошо знакомый ему проводник сотни. За спиной у него торчал какой-то тип в шляпе с перышком, такие носят гуцулы.
— Щупак, мой телохранитель, — назвал спутника Буй-Тур, вваливаясь в комнату. — Кажется, у вас был серьезный разговор?
— Да вот дядя никак не может поверить, что у него племянница имеется…
— Ваша она родственница, Юлий Макарович, — добродушно пробасил Буй-Тур. — Не сомневайтесь.
— Где бродила три месяца? — выкарабкиваясь из густой пелены злости, спросил Бес.
— У меня в сотне отсиживалась. Облавы были. Я, спасая курьера, почти всю сотню положил, а вы…
Ничего хорошего от своих националистических «друзей» майор Стронг не ждал. Конечно, операцию они провалят — не этим тупорылым тягаться с советскими чекистами. Стронг не выбирал выражений, когда речь заходила о вновь испеченных «помощниках».
