Впервые я увидел это в сорок первом году, когда сам попал в плен. В нескольких километрах за линией фронта я был свидетелем тому, как солдаты НКВД прикончили большую группу немецких офицеров и эсэсовцев. Потом несколько раз видел, как то же самое происходило у нас.
Существовало много причин тому, что пленных расстреливали. К примеру, если мы действовали за линией фронта противника, водить их с собой было невозможно. Хуже бывало, когда мы находили своих, замученных до смерти. Тут уже убивали из мести. Я видел целые ряды скошенных из пулеметов русских — не говоря уж о многочисленных случаях убийств «при попытке к бегству».
Боевая группа осталась на позиции, чтобы дать время полку подтянуться к нам. Мы сразу же окопались в снегу. Порта громко оповестил всех, что будет есть, когда мы выйдем из района боевых действий.
— Первым делом украду картошки и целый грузовик свинины у какого-нибудь идиота, сдуру прячущего ее, пока мое успешное продвижение не приведет меня к его дому. Из этих божественных ингредиентов я приготовлю картофельное пюре с мелко нарезанным мясом.
— Ты кладешь в пюре натекший жир или нарезанную петрушку? — поинтересовался Малыш.
— Жир лучше. Зелень — замечательная вещь, но с жиром пюре быстрее проходит в желудок. Это означает, что ты можешь быстро набить живот, опорожнить кишечник и снова приняться за еду.
— Мне это не приходило в голову, — совершенно серьезно сказал Малыш. — Спасибо за совет.
— Господи, они все о еде! — простонал Легионер. — Хоть бы сейчас было чем наесться досыта.
— Так вот, на разговоры о жратве у нас времени мало. Нужно серьезно подумать о том, для чего мы здесь находимся, — продолжал Порта. — Война — это не пикник. Нам приходится голодать и вместе с тем постоянно испражняться. От такой войны устаешь. Это напоминает мне бег с препятствиями в учебном батальоне, когда покалываешь в шею штыком каждого обормота, который бежит слишком медленно; все придумано для того, дабы дать каждому полное представление о том, как серьезна война. Черт, не будь она серьезной, о ней не упоминали бы в Библии.
— Помоги нам, Господи, — произнес Малыш и уставился в сторону русских. — Жаль, у нас нет такого жезла, как у еврейского фельдмаршала при переходе через
Красное море.[52] От такого чудесного оружия у Сталина глаза бы на лоб вылезли.
— Он в самом деле переправился через море со всей дивизией? — недоверчиво спросил Плутон.
— Да, — ответил Порта, — и когда примчался египетский Сталин, старый фельдмаршал взмахнул своей палочкой, и все фараоновы Т-34 на конной тяге оказались на дне Красного моря. Клянусь Богом, вот Иван разинул бы рот, будь у Порты такая палочка, когда мы снова подойдем к морю!
— Когда ты снова увидишь море, это будет Атлантический океан, — засмеялся Старик, — и, судя по скорости, с которой мы отступаем, ждать осталось недолго.
— Берегись! — выкрикнул Мёллер и вскинул десантный карабин.
Порта послал пулеметную очередь в группу русских, которые прятались перед нашей позицией и теперь хотели ее отбить. Это им не удалось. Порта метким огнем буквально изрубил их в куски.
Прибежал с бранью обер-лейтенант Вебер. И напустился на Старика, который командовал вторым взводом.
— О чем ты думаешь, унтер-офицер? Почему не запретил своим солдатам вести огонь? Русские окружили нас и только ждут возможности покончить с нами. Как ты можешь допускать такие вещи, если отдан строжайший приказ не стрелять? Если это повторится, ты лишишься нашивок. Когда мы вернемся, ты будешь иметь дело со мной!
— Так точно, герр обер-лейтенант, — лаконично ответил Старик.
Прысканье Плутона и Порты заставило Вебера резко обернуться.
— У кого хватает наглости смеяться надо мной — немецким офицером? — истерично завопил он.
— У Ивана! — послышалось из темноты.
— Кто это сказал, выйти вперед! Никто не смеет шутить со мной шутки! — проблеял взбудораженный обер-лейтенант Вебер.
Офицер службы артиллерийско-технического снабжения лейтенант Бендер бесшумно подошел и оборвал Вебера, сказав:
— Приказано соблюдать полную тишину.
Вебер резко повернулся и свирепо воззрился на невысокого Бендера.
— Учите меня исполнять приказы, лейтенант?
— Здесь офицеры обращаются друг к другу на «ты», — спокойно ответил Бендер.
— Мы разберемся с этим, «герр лейтенант»! В немецкой армии еще есть несколько порядочных офицеров, и мы хотим поддерживать должную дисциплину и почтение к старшим по званию.
— Забудем об этом, пока не выйдем из боя, — сказал с улыбкой Бендер.
В темноте громко, отчетливо прозвучал голос Порты:
— Дискуссия в офицерской столовой под Черкассами, временном прибежище нацистской армии. Хайль! Поцелуй меня в голый…
Вебера чуть не хватил удар. Он снова завопил о трибунале для всех нас, когда выйдем отсюда.
Порта насмешливо загоготал в темноте.
— О, надо же! Странно, что образованные люди верят в чудеса. Слышали, мальчики? «Когда выйдем отсюда»!
— Может* устроим небольшую быструю дуэль на ножах, герр обер-лейтенант? — захохотал Малыш, лежавший в одной яме с Портой и Легионером. — Мы откромсаем вам детородный орган!
Вебер утратил все остатки здравомыслия.
— Это бунт! Бунт, негодяи! Вы покушались на мою жизнь! — Тяжело дыша, он замахал автоматом. — Эта рота недостойна носить немецкий мундир. Я позабочусь, чтобы обо всем этом сообщили непосредственно Адольфу Гитлеру, нашему божественному немецкому фюреру!
Вся пятая рота громко захохотала, и Порта выкрикнул:
— Мы с удовольствием выбросим тряпки Адольфа здесь и сейчас, только они слегка потрепаны!
— У меня половина одежды не адольфовская, а ивановская, — крикнул Малыш.
— Ты будешь моим свидетелем, — крикнул Вебер лейтенанту Бендеру.
— Чего? — с удивлением спросил Бендер.
— Ты слышал, что сказал этот человек, слышал угрозы и оскорбления, которые эта шваль бросала в лицо национал-социалистическому немецкому офицеру.
— Не знаю, о чем вы говорите, герр обер-лейтенант. У вас, должно быть, невроз военного времени. Гауптман фон Барринг очень удивится, узнав о ваших оценках, не говоря уже о герре оберете Хинке. Он всегда считал пятую роту лучшей из восьми в полку.
Бендер равнодушно повесил автомат на плечо и оставил обер-лейтенанта Вебера бушевать с пеной у рта.
Продвижение к Подапинску в течение следующих нескольких дней было сущим кошмаром. То и дело кто-нибудь бросался в снег и отказывался идти дальше. Заставить изнеможенных солдат идти вперед могли только приклады и жестокие пинки.
Русские, с которыми мы сталкивались, были фанатичными. Они сражались как никогда раньше, смело и яростно. Даже маленькие отдельные группы вели бой до последнего человека. По ночам они нападали небольшими отрядами, и мы постоянно несли потери среди часовых. От пленных мы узнали, что нам противостоит Тридцать вторая сибирская стрелковая дивизия, ее поддерживают подразделения Восемьдесят второй пехотной дивизии и две танковые бригады.
Чтобы противостоять этим элитным частям, мы снова получили подкрепление из Семьдесят второй пехотной дивизии, но все время чувствовали, что русские вот-вот сомкнут клещи позади нас.
Русские взяли в плен двух унтер-офицеров из третьей роты, и на другой день мы услышали их мучительные крики. От них по коже у нас шли мурашки. Протяжные, захлебывающиеся, они разносились над этим снежным адом.
Мы едва поверили своим глазам, когда русские установили два креста с распятыми на них унтер-офицерами. Головы их были обмотаны колючей проволокой наподобие терновых венцов. Когда они теряли сознание, русские кололи их в ступни штыками, пока вопли не начинались снова.
В конце концов, когда мы уже не могли выносить этих воплей, Порта с Легионером выползли, залегли в снарядной воронке и застрелили обоих.
Поняв, что произошло, русские заревели от ярости и принялись бить по нам из минометов. У нас погибло восемь человек.
Возле Подапинска противник взял в плен целое отделение из седьмой роты. Пленные рычали и вопили под пытками. Комиссар кричал нам в мегафон:
— Солдаты Двадцать седьмого танкового полка, мы покажем вам, как поступаем с теми, кто не хочет добровольно складывать оружие и переходить к нам, на сторону Советской рабоче-крестьянской армии!
До нас долетел нечленораздельный вопль невыносимой боли и медленно затих.
Комиссар продолжал:
— Слышали? Не думаете, что ефрейтор Хольгер кричал замечательно? Сейчас вы услышите, что ефрейтор Пауль Бунке закричит не хуже, когда мы отрежем у него кое-что. Слушайте, солдаты Двадцать седьмого!
Мы снова услышали жуткие вопли и сдавленное рычание. На сей раз они продолжались около четверти часа.
— Господи, что они с ними делают? — прошептал Старик со слезами на глазах.
