ваших схронах и тайниках?
– Я не понимаю, – скривился Белый. – Какие гранаты, какие тайники?
– Не понимаешь, – с прежней кротостью произнес Волошко. – Что ж… Тогда продолжим разговор на понятную для тебя тему – о бабах. Ты что же, всегда ходишь к бабе с напарником? А зачем? Поделись опытом, нам интересно до невозможности!
– С каким еще напарником? – дернул плечом Белый.
– Который остался у крылечка и которого мы застрелили, – пояснил Волошко. – Между прочим, тоже с пистолетиком…
– Мало ли кто шляется по городу с пистолетами, – сказал Белый. – Особенно по ночам… Не знаю я никакого напарника. Зачем мне напарник?
– Мы прямо так и думали, что ты с ним незнаком, – миролюбиво согласился Волошко. – Вот незнаком, и все тут! Ну, а звать-то тебя как, герой-любовник? Документов-то при тебе никаких не обнаружено. Такая беда!..
– Пастухов Иван Иванович, – сказал Белый.
– Неужели? – с легким удивлением произнес Волошко. – Вот прямо-таки Пастухов Иван Иванович! Ну, а проживаешь ты где? Только ты учти, что по тому адресу, который ты нам назовешь, мы произведем проверочку. Ты понимаешь, на что я тебе намекаю?
На это Белый ничего не ответил, лишь опустил голову и стал упорно смотреть в пол.
– На Украине мое место жительства! – наконец сказал он. – Под немцами сейчас то место. Так что трудно вам будет проверить.
– А документики твои где? – спросил Волошко.
– У товарища, – ответил Белый. – Отдал на сохранение.
– Очень хорошо! И, главное, правдиво. Мы настолько тебе верим, что даже не будем интересоваться, как его зовут, этого твоего бережливого товарища. А вместо этого спросим: а почему ты не на фронте?
– Комиссован по ранению, – ответил Белый.
– Ай-ай-ай! – покачал головой Волошко. – И в какое же место тебя так тяжело ранило? А заодно ответь: когда тебя ранило, в каких боях, на каком фронте ты воевал и в какой части? Только, опять же, учти – мы твои показания проверим. Нам совсем несложно проверить. Что ж ты так задумался, Белый?
– Какой еще Белый? Пастухов я. Иван Иванович.
– Вот что, Пастухов Иван Иванович, – включился в разговор Завьялов. – Поговорим по-другому. Разложим перед тобой все карты. Ни на один наш вопрос ты толком не ответил, иначе говоря – соврал. Это раз. Взяли тебя с поличным. Да-да, не кривись – с поличным. Ты назвал пароль, а это и означает взять с поличным. Это два. При тебе нашли оружие, а, кроме того, за порогом тебя поджидал вооруженный напарник, оказавший нам сопротивление. Это три. Женщина, к которой ты приходил, нам все рассказала. И даже назвала твою кличку. Это четыре. Помимо женщины, мы арестовали еще нескольких ваших осведомителей. Это пять. Так что можешь нам ничего и не рассказывать. Расскажут они. Да, они пойдут под суд, но все же сохранят себе жизни. А ты… – Завьялов сделал паузу. – Знаешь, кто мы такие? Мы – СМЕРШ. Что означает смерть шпионам. Нам дано право ликвидировать таких, как ты, без особых церемоний. Раз – и все. А как ты думал – война! А шпион еще хуже, чем фашист на фронте. И это шесть. Так что, если хочешь, молчи. Подписывай себе приговор. А мы его приведем в исполнение.
– Или, может, ты думаешь, что твои друзья-соратники тебе помогут? – дополнил слова Завьялова Волошко. – Налетят, отобьют, пригреют и приголубят, нальют спирту… Вот видишь, ты так не думаешь. И правильно делаешь! А потому решай – жить тебе или не жить. Что ты решишь, с тем мы и согласимся.
Конечно, и Завьялов, и Волошко слегка лукавили. Не было у них такого права – казнить и миловать, они могли только изобличать шпионов, диверсантов и прочих фашистских прислужников. Но, с другой стороны, почему бы и не слукавить для пользы дела? Это был обычный эффективный следовательский прием: следователь рисует перед подследственным суровые перспективы, подследственный проникается серьезностью момента, начитает опасаться за свою жизнь и дает показания. Тем более слово-то какое грозное – СМЕРШ! Смерть шпионам! И если ты шпион, то поневоле задумаешься – упорствовать ли тебе или попытаться выторговать себе жизнь.
– Что вы хотите знать? – прохрипел Белый. – Спрашивайте…
…С Любой разговор получился короткий.
– Они мне сказали, что будут приходить ко мне, когда захотят… когда им будет нужно, – сбивчиво рассказывала она. – По ночам… А если кто их заметит, то я должна буду говорить, что они мои любовники. Вот они и приходили. Когда Белый, когда Коваль… А я должна была узнавать для них всякие сведения про Красную Армию… про вас. Что увижу, о том должна и рассказать. А еще они велели мне устроиться на работу в штаб… в ваш штаб… или в вашу столовую, или прачечную, или куда-нибудь уборщицей.
– Зачем? – спросил Ольхин.
– Они сказали, чтобы быть поближе к командованию… А потом они дадут мне особое задание.
– Какое задание?
– Я не знаю. Сказали, чтоб я ждала и была готова.
– Кто тебя завербовал? – спросил Ольхин.
– Что? – не поняла женщина. – Ах, это… Белый. Он сказал, что другого выбора у меня нет. Все равно советская власть меня отправит в Сибирь. Или расстреляет.
– Это за что же? – спросил Ольхин.
– С немцами я путалась, – не сразу ответила женщина. – Работала официанткой в офицерской столовой. Ну и… Так получилось… А Белый сказал: согласишься помочь настоящим патриотам, выполнишь задание – отправим тебя в безопасное место. Ну, я и согласилась.
– И что же ты успела натворить? – спросил Ольхин. – Только ты уж давай начистоту. Все равно ведь узнаем.
– Да что бы я успела за такое короткое время? – испуганно ответила Люба. – Ведь разговор-то с Белым был совсем недавно, почти перед вашим приходом. Ничего я не успела.
– А если как следует подумать? – прищурился Ольхин.
– Ходила по городу, считала, сколько в городе машин и танков, где они остановились, – стала вспоминать женщина. – Еще искала для себя работу в столовой или в прачечной. Я уже об этом говорила. И нашла – в столовой. Да только не успела поработать, потому что вот… – Люба вздохнула и развела руками.
– Ладно, – вздохнул Ольхин и вызвал конвой.
Когда Любу увели, Ольхин и Вашаломидзе какое-то время молчали.
– Я думаю, – сказал, наконец, Гиви, – от этой женщины не
