Литс возбужденно потирал руки, уставившись в темноту. Шмуль видел, что парень изо всех сил старается сдерживаться.
Звук от первого выстрела был таким внезапным, что шокировал Шмуля. Он вздрогнул. Или это не выстрел? Звук был приглушенный и неясный. Да, выстрел, так как Литс внезапно задержал дыхание. Затем последовала череда звуков, еще много выстрелов. Все они, казалось, раздавались изнутри территории, и Шмуль не понимал, почему это происходит. Оглядевшись и посмотрев на других людей, спрятавшихся между деревьев, он разглядел удивленные лица; люди искали глазами друг друга, чтобы найти ответ. Послышались проклятья, и кто-то хрипло прошептал:
— Подождите, подо...
Фраза была прервана громким «трах!», раздавшимся совсем рядом.
— Черт бы вас побрал, придержите свои... — закричал кто-то, но его голос захлестнула поднявшаяся волна выстрелов. Все разворачивалось не так. Даже Шмуль, человек, не обладавший военным мышлением, мог сказать: огонь велся неровный, разношерстный, наугад. Пули бесцельно улетали во тьму.
И все же это было прекрасно. Он был ослеплен этой красотой. В темноте выстрелы вспыхивали, как экзотические орхидеи, еще более драгоценные из-за краткости их цветения. Они вспыхивали и танцевали среди деревьев, и по мере того, как возрастала их интенсивность, грохот начал подниматься от самой земли, воздух наполнился дождем вспыхивающих искр, свободно плавающих полосок ярких цветов, которые дрожали и сверкали в ночи. Шмуль почувствовал, как его рот открылся от удивления.
Литс повернулся к нему.
— Все накрылось, — мрачно сказал он. — Какая-то сволочь начала палить слишком рано.
Поблизости человек средних лет кричал в телефон:
— Угомоните их! На всех секторах! Пропустите туда штурмовой отряд!
Шмуль понял, что сражение началось преждевременно и в первые же секунды установилось равновесие. Литс снова повернулся к нему:
— Я пойду туда. Оставайтесь здесь. Ждите Тони.
Американец побежал в разразившуюся бурю.
Литс устремился вперед, не столько из храбрости, сколько для того, чтобы убежать от злости и растерянности. Он бежал из чисто физической потребности, так как оставаться на месте было еще тяжелее, потому что аккуратная хирургическая операция, которую он представлял как конец этой драмы, конец пункта № 11, конец Реппа, конец «человека с дубом», провалилась, растворилась в мешанине беспорядочной перестрелки. Сьюзен пожелала ему смерти, и он решил рискнуть, вновь и вновь слыша ее проклятье у себя в голове. Он вступил в ужасающий мир, образы которого были еще более отчетливыми и яркими из-за захлестнувшего Литса потока адреналина. Он бежал в разгул сердито мигающих огоньков, жутких звуков, горячих порывов воздуха и уколов поднятой пыли. От тяжелого дыхания он скоро почувствовал боль в легких, перестал контролировать разворачивающиеся перед ним картины; это было чистое, ошеломляющее ощущение. Вокруг не было никакого смысла. Клубился дым, дерзко выпрыгивали трассы пуль, крики и вопли наполняли воздух, не открывая их источника. Ему казалось, что он находится в самой середине панорамы отчаяния, огромной картины, состоящей из отдельных картинок, каждая очень четкая и законченная, но в то же время бессмысленная в отдельных эпизодах. Литс обнаружил, что сидит, согнувшись, за мотком колючей проволоки и наблюдает за немецким пулеметом MG-42, издающим высокий рваный звук, когда двойной подающий механизм с системой захватов и роликов жует ленту, сбивая при этом американских солдат. Они просто падали, лениво, сонно валились на землю, и надо было сосредоточиться, чтобы вспомнить, что в конце этого падения — смерть. Когда Литс попытался еще плотнее прижаться к земле, чтобы укрыться от свистящих над головой пуль, то почувствовал вкус и крошки пыли у себя во рту и на губах. Он увидел, как один за другим падали немцы, уложенные подростками с дикими прическами и автоматами. Охваченный огнем человек бешено выскочил из горящего здания и побежал зигзагами в собственном страшном свете. Литс, отчаянно пригнувшись, метался по покрытой воронками земле и наконец неуклюже рухнул в спасительную яму, но обнаружил там еще одного искателя уединения, на оставшейся половине лица которого расползалась нелепая половина улыбки. Если у этого сражения и был сюжет или какой-то план, то Литс его не понимал. Он еще не стрелял из своего оружия. Единственный немец, которого он видел вблизи, был мертв, и никто не обращал на Литса внимания. Он снова был гостем. Для него все это заключалось в том, что он катался в пыли по земле, надеясь, что его не убьют. Он не сделал ничего особенно храброго, кроме того, что куда-то бежал.
В какой-то момент, после бесконечно долгого бесцельного метания, Литс обнаружил, что вместе с группой дрожащих парашютистов находится под укрытием разбитого блокгауза. Пули стучали по стенам и отлетали от них, а где-то впереди сверху кричал сержант, приказывая подняться и отстреливаться.
— Иди ты, — сказал лежащий рядом с ним мальчишка.
— Нет, иди ты, — ответил его товарищ.
— Эй, смотри-ка, здесь отличное немецкое оружие, — сказал кто-то.
— Ага, такое стоит денег.
— Черт, точно.
Лист увидел, что парень нашел пулемет MG-42. Он выполз из блокгауза.
— Тьфу ты, да оно сломано, — сказал кто-то.
— Нет, — возразил Литс — Этот пулемет стреляет так быстро, что приходится менять стволы. Немцев застали как раз в процессе замены, поэтому оно и кажется разбитым.
Дуло повисло, как будто зацепившись за край охлаждающей рубашки.
— Идите обратно. Там где-то должен быть кожаный ящик. Примерно два фута длиной, с большой застежкой.
Парень нырнул обратно в блокгауз и появился оттуда с ящиком.
— Отлично, — сказал Литс — Думаю, я смогу его поставить.
Он воткнул дуло по металлическим направляющим и защелкнул его. Затем захлопнул крышку и услышал, что дуло встало на место. Литс развернул оружие. В затвор забилась грязь. Он открыл крышку затвора и выковырял из промасленного механизма наиболее крупные комки. — Патроны есть? — спросил он.
— Вот, — ответил кто-то, подавая скомканную ленту.
Литс заправил ее в механизм и захлопнул крышку затвора. Затем он поставил на место рычаг управления и повернул его вперед.
— Я сейчас буду стрелять, — сказал он. — Может, вы, ребята, подойдете сюда и будете подавать мне ленту?
Они посмотрели на него. Наконец один из них сказал:
— Ладно. А мне можно будет немножко пострелять?
— Конечно, — заверил его Литс.
Они поползли вперед, пока не оказались на вершине небольшого гребня. Выглянув вперед, Литс увидел эсэсовский барак, освещенный, словно большой пароход. Из него вырывались вспышки огня. Вокруг свистели пули.
— Там еще кое-кто остался, — сказал сержант. — Они нас выбили оттуда. У меня не хватает ни людей, ни огневой мощи, чтобы пробиться обратно.
— Здесь ведь где-то должен быть лейтенант? — спросил Литс.
— Был.
— Ну ладно. У меня тут немецкий пулемет. Я сейчас обстреляю это место.
— Давай. Проутюжь их хорошенько. Преврати их в пыль.
Литс установил пулемет на треноге перед собой и прижал его к плечу. Он почувствовал, как молодой солдат подполз к нему.
— А теперь, главное, не давай ленте запутаться, — сказал Литс.
— Не дам, но вы сказали, что позволите мне пострелять.
— Когда я закончу, то вообще отдам тебе эту чертову штуковину.
— Ого, здорово! — обрадовался мальчишка.
Здание выделялось черной громадой на фоне розовеющего неба.
— Ты там, Репп? Репп, я здесь. Надеюсь, что ты там. У меня тут пятьсот семь-и-девяносто-два-миллиметровых пуль, и я тешу себя надеждой, что одна будет твоей. А где ты, «человек с дубом», ты тоже здесь, сволочь ты этакая?
— С кем вы разговариваете? — поинтересовался парнишка.
— Ни с кем, — ответил Литс — Я прицеливаюсь.
Он начал стрелять. Каждый третий патрон был трассирующим. Литс видел, как они вылетали и, лишь слегка изогнувшись, тонули в здании. Время от времени пули врезались во что-то твердое и отскакивали в небо. Эти светящиеся цепочки, пронизывавшие темноту, были похожи на неоновый салют, на ослепительную световую завесу. Он продолжал обстреливать здание очередями по двадцать выстрелов, а гора стреляных гильз росла, и горелый порох забивал Литсу ноздри. Гильзы иногда сваливались с вершины горки и каскадом бесполезной меди, теплой и грязной, со звяканьем катились вниз.
— Проутюжь их еще разок, — попросил сержант.
Литс всадил в барак еще одну очередь. Ему было совсем не трудно посылать пули в цель. Он стрелял от одного конца здания до другого примерно на высоте груди человека. Барак стойко выносил этот обстрел до тех пор, пока одна из трассирующих пуль не подожгла его. Когда он заполыхал как следует, наружу выскочил человек, сидевший внутри, и Литс выстрелил в него и разрезал напополам. К этому времени пламя было уже довольно ярким, и оттуда больше не слышалось особой стрельбы.
