Минут через десять автозак, сделав несколько поворотов, остановился. Дверь открылась, заглянувший внутрь солдат кивнул: выходи.
Выбравшись наружу, Миша понял: он стоит во дворе тюрьмы.
Проходя вслед за надзирателем по коридору, Миша понял: помещение, в котором его держали до этого, было чем-то вроде камеры предварительного заключения. Здесь же была настоящая капитальная тюрьма. Пока они шли, им пришлось преодолеть несколько решетчатых перегородок; каждую из этих перегородок надзиратель, отперев дверцу в перегородке своим ключом и пропустив Мишу, тут же запирал снова. Наконец, поднявшись по железной лестнице, они двинулись вдоль узкой металлической балюстрады. С одного бока балюстрады, внизу, за перилами, был виден все тот же тюремный коридор. С другого — тянулись двери камер.
Остановившись возле одной из дверей, надзиратель показал знаком: подними руки. Выбрал в висящей на поясе связке ключ. Снял наручники. Толкнув открытую дверь, показал: входи. Миша вошел в пустую камеру. Сказав что-то ему в спину, надзиратель закрыл и запер дверь.
Постояв, Миша огляделся. Судя по двум расположенным по правую и левую стороны нарам у стен, помещение было рассчитано на двоих. Металлические стены были покрыты облупившимися кое-где цинковыми белилами. В камере стоял душный спертый воздух, вентиляции или не было вообще, или она была слабой. Миша лег на одни из нар. Полежав, подумал: эта камера все же лучше, чем каморка, в которой его держали до сих пор. Главное, здесь есть окно. Маленькое, зарешеченное, находящееся под самым потолком, но все же окно. Если изловчиться, в это окно можно увидеть краешек неба. Что Миша и попытался сделать.
В середине дня принесли обед. Вкус еды не изменился, он был таким же отвратным, как и раньше, но Миша съел все до крошки.
Второго обитателя в камеру привели под вечер. После того как загремел замок и дверь открылась, Миша, приподнявшись на нарах, увидел стоящего в коридоре рядом с надзирателем великана под два метра. Определить возраст вновь прибывшего было трудно. Но все же ему было никак не больше сорока. Смуглое, прикрытое по самые брови шапкой черных волос лицо было рябым, как взбитая ветром поверхность моря. Одет новый Мишин сосед был в черную майку-безрукавку, рваные джинсы и сандалии на босу ногу. В левом ухе поблескивала металлическая серьга-колечко.
Войдя в камеру, амбал сел на свободные нары. Упершись спиной в стену и вытянув ноги, некоторое время сидел, в упор разглядывая Мишу. Лицо амбала было широким, с разбитыми ушами, приплюснутым носом и толстыми, будто застывшими в постоянной кривой усмешке губами. Под майкой ходуном ходили мощные, чуть расплывшиеся мышцы.
Наконец, решив, видимо, что произвел достаточное впечатление, вошедший выдавил хрипло:
— Как зовут?
Не дождавшись ответа, не спеша поковырял в зубах ногтем мизинца. Повторил:
— Эй, босяк! Тебя спрашивают, как зовут?
Говорит с сильным кавказским акцентом. Но чисто по-русски. Месхетинец? Впрочем, может быть, он из Приднестровья. Гагауз или обрусевший болгарский турок.
Лежащий на нарах Миша чуть покосился. Перевел взгляд в потолок.
— Почему я должен тебе говорить, как меня зовут? Скажи сначала, как зовут тебя.
— Меня? — Амбал усмехнулся. — Ладно. Меня зовут Шайбак. Почти шайтан. Нравится?
Миша не ответил.
— Что молчишь? — сказал Шайбак. — Как мне тебя называть?
— Можешь называть Мишей.
— Мишей, и все?
— Мишей, и все.
— Ладно, Миша. Ладно. — Шайбак перевел взгляд на окно. Сказал, не меняя положения головы: — Кто ты вообще? Джага? Маститый?[Джага (вор. жарг) — авторитет в воровской среде. Маститый — то же самое.]
Интересно, подумал Миша. Лезет к нему с первых же минут. Может, это вложник?[Вложник (вор. жарг.) — лицо, помещенное в камеру полицией, подсадная утка.] Помещенный сюда усилиями Батмаза?
— Так кто ты? — повторил Шайбак.
— Никто, — сказал Миша. — Я ведь понятно объяснил, как меня зовут. Вообще, что ты привязался? Хочешь базар на стену мазать[Базар на стену мазать (вор. жарг.) — драться.] — начинай.
— Да? — Уставившийся в окно Шайбак наконец удостоил его долгим взглядом. — Набушмаченный?[Набушмаченный (вор. жарг.) — не вор, но знающий воровские законы.] Да?
— Не важно, какой я. Не крути восьмерку, да — да, нет — нет. Или дай отдохнуть.
— Ну, собака… — В следующее мгновение произошло то, чего и ожидал Миша: Шайбак бросился на него. К броску Миша был готов; чуть сдвинувшись, он легко увернулся. Пролетев мимо Миши, Шайбак со страшной силой ударился головой и плечом о стену. Миша был уверен: после такого удара он наверняка отключится. Но Шайбак, несмотря на огромный вес, оказался увертливым, как цирковой акробат. Извернувшись и лишь тря-санув ушибленной головой, он совершил новый бросок. Избежать его захвата на этот раз Миша не смог — хотя и прижался к стене до отказа. Камера была слишком маленькой. Руки Шайбака цепко захватили Мишин пояс.
Понимая, что другого выхода нет, Миша в ответ вцепился противнику в майку. Постояв несколько секунд в мертвой хватке, они покатились по полу.
Перекатываясь вместе с Шайбаком под нарами, Миша хотел только одного: подмять под себя мощное грузное тело. В конце концов так и получилось: он уселся сверху, схватив Шайбака двумя руками за горло. Однако его торжество над противником длилось лишь несколько секунд. Шайбак, напружинив шею и выкатив глаза, встал на полумост, подбросил Мишу вверх — и вывернулся.
Они боролись, пытаясь припечатать друг друга к полу, еще минуты три. Выворачиваясь от захватов Шайбака как угорь, Миша понимал: надолго его не хватит. Шайбак был как минимум килограммов на пятьдесят тяжелее.
Наконец Шайбак, сев на него верхом, одновременно железным захватом коленей сковал его руки. В следующую секунду, достав откуда-то из-за спины широкий длинный нож, приставил лезвие к Мишиной шее. Понаблюдав, как Миша тщетно пытается освободиться, усмехнулся:
— Как самочувствие, суслик?
Миша захрипел, пытаясь вырвать руки. Шайбак прижал нож плотней.
— Знаешь, где сейчас мой бейбут? У твоей яремной вены. Прямо на ней, чувствуешь?
Миша ощутил сильный укол в шею. Попытался освободиться — тщетно.
— Напрасно, суслик, не рыпайся, — сказал Шайбак. — Кончу, моргнуть не успеешь. Кончить?
— Кончай, паскуда… — прохрипел Миша. — Кончай, гнус… Что ж ты не кончаешь?
— Слишком легко хочешь отделаться… Твой трупешник мне не нужен… — Шайбак с умыслом прижал нож к шее; чувствуя, что при малейшем движении нож просто-напросто перережет горло, Миша лежал не шевелясь. Нож был заточен остро, как бритва.
— Знаешь, что мне нужно? — спросил Шайбак.
— Что? — выдавил Миша. — Что тебе нужно?
— Камешки мне нужны, суслик. — Шайбак надавил на нож. Лезвие надрезало кожу; по шее, стекая на грудь, потекла теплая жидкость.
— Что? — не сразу понял Миша. Тут же застучало: камни. Алмазы.
— Камешки, камешки…
— Какие еще камешки?
— Такие. Алмазы шаха. Только камешки, ничего больше. Где они?
Алмазы шаха. Ну да. Как же он не понял этого сразу. Шайбаку нужны алмазы шаха. Значит, он точно вложник Батмаза. Потому что Батмаз на допросе тоже мог иметь в виду только одно: алмазы шаха.
Еще раз сопоставив слова Шайбака со словами Батмаза, выдавил:
— Я ничего не знаю ни о каких алмазах.
— Знаешь. И все скажешь о них. Все скажешь.
Неожиданно, будто потеряв всякий интерес к Мише, Шайбак встал. Сев на нары, сделал вид, что не обращает на Мишу никакого внимания. Осмотрел лезвие ножа, стер кровь краем майки, спрятал нож туда же, откуда достал, за спину.
Наблюдая за ним, Миша понял: у него сейчас нет сил даже для того, чтобы встать. Он не может даже поднять руку, чтобы вытереть кровь с пореза.
Все же, напрягшись, он ухитрился кое-как взгромоздиться на нары. Прижав руку к шее, нащупал ранку; царапина была небольшой, кровь постепенно останавливалась.
Он держал ладонь на порезе, когда загремел замок и открылась дверь. В камеру заглянул надзиратель; посмотрев на Мишу, перевел взгляд на Шайбака. Что-то спросил по-турецки. Шайбак ответил. Еще раз посмотрев на Мишу, надзиратель кивнул. Закрыл дверь.
— Он спросил, что с тобой, — сказал Шайбак. — Я сказал, пустяки. Ты чесал шею и случайно порезался. Ногтем. Правильно?
Миша не ответил. Шайбак прищурился:
— Запомни, тварь: пока ты не расколешься и не расскажешь, куда ты заныкал камни, я буду отрезать от тебя по кусочку. Мне это позволят сделать. Ты замочил легавого, а значит, ты здесь вне закона. Уяснил?
Не дождавшись ответа, лег на нары. Повернувшись к Мише спиной, сказал в стену:
— Пока объявляется перерыв — чтобы ты смог подумать. Но готовься. Завтра, если будешь молчать, я отрежу у тебя ухо. Потом отрежу второе. Потом буду сечь пальцы, по фалангам. Понял, что я с тобой сделаю?
