Выросла девка, а когда, и не заметила. Ведь еще неделю назад по имени-отчеству величала. А было времечко, что и вовсе «мамкой» звала.
Путаясь в одежде, она принялась стаскивать через голову темное старушечье платье, оставаясь в одном исподнем. Авось никто не заметит бабьего сраму.
— Ты пойдешь? — удивился Степан.
— А то кто же, — спокойно ответила Дарья.
Взяв в руки платье, она брезгливо отряхнула его и споро стала натягивать через голову.
— Платок давай!
Елизавета Михайловна протянула ей темный платок и заискивающе проговорила:
— Ты уж побереглась бы, дочка, оно ведь всякое может случиться.
Не ответив, Дарья повязала косынку, закутав лицо. Она как будто постарела лет на сорок, даже сутулость откуда-то появилась. Степан, став невольным свидетелем такого перевоплощения, только выдохнул восхищенно:
— Ну, ты даешь, мать Дарья! Встретил бы я тебя на улице, так не признал бы!
— Где каравай? — отрывисто спросила Дарья.
— А вот он, — угодливо подала хлеб Елизавета Михайловна.
Благодарности мадам не дождалась. Дарья перекрестилась на купола и пожелала сама себе:
— С богом!
После чего неровной старческой походкой засеменила навстречу конвою.
— В сторонку, мать! — выговорил первый красноармеец, слегка взмахнув винтовкой.
— Дорогу давай!
— Можно я хоть хлебушка сынкам передам! — взмолилась женщина, стараясь не показать лица. — Пусть отведают, грех большой мать прогонять!
— Ну что с тобой сделаешь, старая, — безнадежно махнул рукой красноармеец. — Отдавай хлеб и в сторону, — разрешил он, тряхнув светлым чубом.
— Христос тебя спаси, — Дарья протянула румяный каравай Кирьяну и поспешно засеменила прочь.
Кирьян Курахин взял хлеб и едва не выронил его. Руки Кирьяна затряслись от волнения, он прижал краюху к груди и громко поблагодарил:
— Спасибо, мать!
Казалось, что он сейчас расплачется от жалости к себе и от благодарности к доброй старушке. Но в следующую секунду он одним движением разломил каравай надвое и выхватил из него смертоносную начинку. Последнее, что увидел командир конвоя, это направленный ему в лицо ствол пистолета. Он открыл рот, чтобы выкрикнуть проклятие, но пуля выбила передние зубы и вышла через затылок. Красноармеец нелепо дернул головой и неловко завалился на спину. Второй боец, стоявший рядом, расширенными от ужаса глазами наблюдал за тем, как рука Кирьяна сместилась в его сторону. Кривая ухмылка. Яркая вспышка, блеснувшая из ствола, а дальше абсолютная тьма. Парень даже не понял, что умер. Просто какая-то неведомая сила швырнула его в сторону, расколов череп, и он упал на булыжник мостовой.
Дарья уже была далеко. От скрюченной временем старухи не осталось и следа, она уверенным быстрым шагом пересекла перекресток и вскочила в проезжавшую пролетку.
Извозчик с огромной окладистой бородой показался Кирьяну знакомым.
— Беги! — что есть силы заорал жиган и бросился прямо в сторону приближающейся пролетки.
Извозчик был лихой мужик, он весело вертел вожжами, заставляя пару лошадок бежать прямиком на конвой.
Обернувшись, Кирьян увидел, как Макей, стряхнув оцепенение, рванул за ним следом. Совсем близко грохнул выстрел, и Фомич, тоже бросившийся бежать, вдруг споткнулся и растянулся во весь рост. Кирьян мельком подумал о том, что более Фомичу не подняться, и пальнул через плечо в красноармейца, готового выстрелить. Раздался металлический звук упавшего оружия, а совсем рядом послышался лошадиный храп, и жиган прямо перед собой увидел морду коня, раздираемую удилами.
Раздались еще выстрелы, но это стреляли по бойцам. Но вот только откуда? Одного стрелявшего Кирьян успел рассмотреть — обыкновенный прохожий, каких в Москве не одна тысяча. Он палил из-за угла по бежавшим красноармейцам. Расстреляв барабан, он сунул его в карман и скрылся в проходном дворе.
— Быстрее! Прыгай! — истошно вопил извозчик.
Одним прыжком Кирьян взлетел на сиденье и, крепко прижимая к себе сидящую здесь же Дарью, хрипло заорал:
— Пошел!
Макей, спотыкаясь, едва успел уцепиться за козлы и отчаянно, вкладывая в крик всю мощь легких, вторил:
— Гони!
Колеса пролетки весело стучали по мостовой, а Кирьян молил только об одном, — чтобы выдержала ось. Обернувшись, он увидел, что улица, еще пять минут назад пустая, вмиг заполнилась вооруженными людьми, которые беспорядочно палили вслед удаляющейся пролетке. Совсем рядом, будто бы догоняя друг друга, просвистели две пули и со злорадным щелканьем брызнула крошка каменной стены.
Извозчик, встав во весь рост, погонял лошадок. С его головы спорхнула сбитая пулей фуражка, еще мгновение, и пролетка, накренившись набок, завернула за угол и скрылась в переулке. Сзади продолжали раздаваться крики, не переставала грохотать стрельба. Но это было уже неопасно.
— Ну ты, Дашка, молодец! Ну ты, Дашка, даешь! — не переставал восторгаться Кирьян. — Ну удивила ты меня, девка!
Миновали Лубянку, промчались по Мясницкой, свернули в Кривоколенный переулок и затерялись в лабиринте переулков.
— Степан, уж не ты ли это?! — ликовал Кирьян.
— А то кто же! — обернулся Степан, яростно постегивая коней.
— А стрельбу ты устроил?
— Жиганы с Хитровки!
Огромная черная борода заметно сбилась в сторону, отчего Степан походил на ряженого.
— Кажись, оторвались, — удовлетворенно протянул он и, жалея лошадок, перешел на шаг.
Кони, благодарно всхрапнув, закивали огромными головами и, роняя пену, поубавили прыти.
— Сейчас на Хитровку нельзя, — рассудил Степан. — Наверняка там сегодня чекисты объявятся. Я тут место одно приметил, можно недельку отсидеться, а потом…
Кирьян неожиданно расхохотался:
— Шутить изволишь?! Ты думаешь, я неделю отдыхать буду? Ну уж нет! Теперь большевики у меня попляшут. А за хату спасибо… Вези! Только чтобы в ней никого не было! — крепко тиснул Кирьян улыбающуюся Дарью.
Степан сорвал ставшую ненужной бороду и заулыбался широко:
— Что ж я, не понимаю, что ли?
Глава 8 ГОСПОДА, Я РАД НАШЕМУ ЗНАКОМСТВУ
С минуту Игнат Сарычев молчал, машинально продолжая сжимать трубку. А потом осторожно положил ее на рычаг. Телефонный аппарат звякнул, возвращая его к действительности, и он уныло посмотрел на сотрудников.
— Звонил товарищ Дзержинский и выразил свое неудовольствие нашими действиями. Я думаю, не надо объяснять, что это должно значить… для каждого из нас. Кто отвечал за этапирование Курахина на Лубянку? — строго спросил Сарычев, задержав взгляд на Кравчуке.
— Товарищ Воронцов, — безрадостно протянул заместитель.
За несколько дней, что он успел пообщаться с новым начальником, Кравчук понял, что характер у того твердый, если не сказать жесткий. Людям подобного типа нравится беспрекословное подчинение. Самое разумное, так это поддакивать всем начинаниям начальника.
Уже на второй день вступления в должность Сарычев провел значительную кадровую чистку и на место убывших сотрудников вызвал из Питера собственную команду, которая щеголяла тельняшками и матросскими клешами. Пришлые крепко потеснили старых сотрудников, и стало ясно, что в Московском уголовном розыске они закрепились надолго.
— Товарища Воронцова я отдаю за халатность под суд… Он прекрасно знал, кого придется сопровождать, а значит, виноват. Из-за его преступного отношения мы потеряли троих красноармейцев. Возражения есть?.. — Оперативники молча рассматривали паркет кабинета. Узор красив! Еще недавно полы этого кабинета топтали вельможные сановники, а теперь вот рабочая власть. — Я знал, что мы поймем друг друга. Какие будут соображения?
Взгляд Сарычева остановился на Кравчуке. Следовало отвечать. Это был тест на прочность, а потому Федор поднялся, одернул гимнастерку и заговорил:
— Уже через час после, того как скрылись Кирьян с Макеем, мы были на Хитровке, перевернули все вверх дном, но жиганов не нашли. В заведении мадам Трегубовой тоже никого не было. Скорее всего, она тоже перебралась в другое место. Взяли, конечно, несколько человек, но это в основном «шестерки», и вряд ли они что-нибудь знают о планах главарей.
— Понятно, — безрадостно протянул Сарычев. — Садитесь… — Кравчук, чуть помедлив, сел. — В ближайший год, может, два мы раздавим этот преступный анклав под названием Хитровка. Для этого нам понадобится всего лишь крепкий отряд… Окружим Хитровку со всех сторон и раздавим эту гадину на корню, — стиснул кулак Сарычев.
Присутствующие невольно задержали взгляд на его кулаке, на котором неровными, толстыми штрихами был выколот якорь. Впечатление было такое, что сильные, поросшие черными волосками пальцы сжимали мировую контрреволюционную гидру.
