– Говори, – блаженно произнес Мешков, откидываясь на спинку стула, – я уже созрел. – Действительно, Мешков был уже красен, как гавайский помидор.
– Вижу, – ответил Толстошеев и взялся за верхнюю пуговицу воротника.
Ему нестерпимо хотелось расстегнуть ее, потому как шея распухла. Он хоть и был худым, но его организм имел неприятную особенность: вся выпитая жидкость не исчезала в недрах организма, а, казалось, скапливалась в венах, наполняя их, как фекалии канализационные трубы в большие праздники.
– Заказ хороший есть, – прижмурившись, пробормотал Толстошеев. Сказал он это небрежно, быстро, скороговоркой, как о чем-то абсолютно необязательном и второстепенном. Так можно было бросить фразу: «Эта водка чуть лучше той, которую подавали на прошлой неделе».
– Это хорошо, – ответил Мешков, продолжая блаженствовать, – раз есть заказ, значит, жизнь продолжается.
– Еще как продолжается! Заказ большой, – сообщил Толстошеев, опрокидывая рюмочку водки в чуть приоткрытый рот, подцепил на кончик вилки ломтик осетрины и положил его на язык, словно укладывал на ломоть хлеба. Быстро втянул язык и принялся рассасывать жирную рыбу. – Перекопчена осетрина, дымом отдает.
– Я слушаю, – напомнил Мешков.
– «Иглы» нужны.
– Для какой швейной машинки? – хохотнул полковник, ведающий армейскими складами.
– Которые что хочешь прошивают. Летит по небу птичка, жужжит…
– Птицы не жужжат, – напомнил Мешков.
– Ну чирикают или свистят. Или курлычут. А ее раз – и иголочкой прошили, чик, и больше она не чирикает. И не курлычет, и не свистит. Мешков тут же помрачнел:
– Сколько «Игл» тебе надо, чтобы машинка работала?
– Два десятка меня бы устроило, но никак не меньше.
– Ты хоть знаешь, – прошептал Мешков, – сколько одна «иголочка» стоит?
Она же не то что золотая, она бриллиантовая.
– Как в песне поется, «мы за ценой не постоим».
Мешков облизнул губы. Ему не хотелось расставаться с мыслью, что деньги пройдут мимо него. Он сложил ладони перед собой лодочкой, будто собирался нырнуть в речку в незнакомом месте, затем раздвинул посуду и подался вперед:
– Знаешь, Матвей, подожди-ка месячишко или два? Я что-нибудь придумаю, я найду.
– Я и без тебя могу поискать. Они должны иметься у тебя.
– От меня не зависит, что у меня на складах лежит, мне все сверху спускают. У чеченов самолетов нет. Я тебе найду, точно найду!
– Мне сейчас надо, – нетерпеливо проговорил Толстошеев и занервничал.
Он не сумел удержаться от того, чтобы не застучать пальцами по столу.
– Я тебя не подводил, – шептал Мешков, – месяц-два, голову могу дать на отсечение! Достану!
– Неделя, от силы две, – выдохнул Толстошеев, – иначе мне голову отпилят.
Мешков качал головой и продолжал облизываться:
– Если бы ты сказал, что тебе требуются минометы, мины, автоматы, этого добра я тебе хоть сейчас отгрузил бы от пуза. Если бы ты сказал, что тебе нужна взрывчатка, и ее бы сделал. Но «иглы» для швейных машинок – не мой профиль.
– Что ж, – произнес Толстошеев, – на «нет» и суда нет. Отдыхай, Мешков, расслабляйся, думай. А мне придется другого мужика найти.
Мешков насупил брови, и его лицо от напряжения сделалось похожим на обданный кипятком помидор, только что пар не шел.
– Был у меня один человек совсем недавно. Хороший человек, надежный, как броня, но его, к сожалению, Матвей, рядом нет.
– Где он сейчас, если не секрет?
– На небесах. Знаешь, странно он туда попал, Был здоровый, плаванием подводным занимался, зимой в проруби купался… Такой здоровяк, я тебе скажу, никогда ни на что не жаловался. А в один день… сидел у себя в кабинете, какую-то бумажку писал и не дописал, на полуслове остановился.
– Кто такой, генерал Свиридов, что ли?
– Нет, генерал Свиридов на пенсии. Отправили его на дачу помидоры выращивать.
– Дались тебе эти помидоры!
– Так вот, помер мой приятель, инсульт случился прямо в кабинете, прямо за рабочим столом.
– Ужасно!
– Я когда узнал, у меня такое чувство было, Матвей, что у меня правую руку отрезали. Где я тебе ПТУРСы доставал, помнишь? Так вот, у него, любимого.
А теперь мне обратиться туда нельзя, за его столом сидит другой человек, глупый, вздорный. Как говорится, ни себе, ни людям.
– Полгода назад «Иглы» никому не требовались, а зачем доставать то, что никому не надо, о чем тебя не просят? Дорога ложка к обеду.
– Знаю, знаю, куда ты клонишь, дорогой ты мой, Матвей Иосифович. – Ну, нет у Мешкова, нет! Чего другого попроси, с чистой душой, за полцены, себе в убыток, а вот «Игл» у меня нет.
– Скверно, скверно, – пробурчал Толстошеев.
– Огорчил я тебя, наверное?
– Огорчил, – признался Толстошеев. – Но не мог же я у тебя по телефону спросить!
– Точно, по телефону о таких вещах не спрашивают, это только с глазу на глаз можно. Вот, как мы с тобой сейчас, сидим друг напротив друга и калякаем.
Затем внезапно прозвучал вопрос, который заставил Толстошеева напрячься:
– Сколько заплатишь за одну?
– Это что, может изменить дело?
– Ну, ты скажи, а я мозгами пораскину. Может, не всей партией сразу, а по одной соберу.
– Столько ты не соберешь, – промямлил Толстошеев. – Тысяч по сто за каждую.
– Мне или тебе?
– Конечно, тебе! Свой барыш я не дурак называть.
– Хорошая цена, но все равно не могу.
– Какого черта спрашивал?
– Когда по базару ходишь, иногда спрашиваешь, сколько стоит даже то, чего покупать не собираешься. Так, на всякий случай, может, кто и подвернется.
– Ложка к обеду хороша, – повторил Толстошеев.
– Вот-вот, а когда кровь хлебать начнут, думаю, тысяч по двести пойдут.
– Может быть. Ты знаешь, я войну не люблю. В аварийном «Рафике» два гээрушника смотрели друг на друга широко открытыми глазами.
– Ну и ну! – бормотали они, прислушиваясь к голосам торговцев.
– Давай еще одну закажем, – глянув на пустую бутылку, произнес Мешков.
– Давай, – Толстошеев поднял руку, и тут же появился официант. – Нам еще бутылочку.
– Сию минуту, господа! – официант, ловко маневрируя между столиками, пробрался к бару и вернулся со второй бутылкой «Абсолюта».
– Пропал день, – разливая водку, произнес Толстошеев. – Может, хоть с бабами развлечемся, а, Мешков?
– Можно! Только кто платит?
– Ты платишь, – сказал Толстошеев.
– Почему я?
– Потому что я тебе прошлый раз кучу денег отвалил.
– Так ты же отвалил за работу.
– А ты мне даже спасибо не сказал.
– Сколько ты себе отвалил, я же не спрашиваю! Давай ты заплатишь, мне хоть какое-то утешение.
Толстошеев посмотрел на девиц. Те, как две кобры на звук флейты, повернули головы, но без метрдотеля подойти к столику не решались.
– Решился?
– Хорошо, я заплачу. Только, знаешь, у меня с собой денег нет, – Мешков вытащил портмоне, развернул его и показал Толстошееву. У Толстошеева появилось желание плюнуть прямо в портмоне на фотографию жены и двух дочерей Мешкова.
– Погоди-ка, – он завладел бумажником и отыскал хитрое отделение под молнией, запустил туда два пальца, вытащив тонкую пачку банкнот – триста долларов. – Так говоришь, у тебя денег нет?
– Так это же не деньги, Матвей! Какие это деньги? От жены заначка.
– Слушай ты, полковник долбанный, – мрачнея, произнес Толстошеев, – если тебя с этой заначкой какие-нибудь ваши сраные особисты повинтят, не отбрешешься, что это заначка от жены. И если у тебя заначка такая, то сколько же у тебя под паркетом спрятано?
– Отдай бумажник.
Толстошеев вернул бумажник Мешкову, а деньги бросил ему на тарелку. В портмоне имелось еще одно потайное отделение, в котором лежало семьсот долларов.
«Хорошо еще, что этот урод до них не добрался!» – подумал Мешков, пряча деньги в портмоне.
– Ладно, бог с тобой, я плачу, – согласился Мешков. – Ну, честное слово, забыл, что деньги спрятал!
– Будет тебе байки рассказывать! Это ты особистам расскажешь, что тебе враги подбросили, чтобы скомпрометировать перед командованием. Позови-ка метрдотеля, – обратился к проходящему мимо официанту Толстошеев.
Метрдотель не заставил себя долго ждать:
– Что угодно, господа? Смотрю, хорошо сидите, разогрелись, – он уже догадывался, о чем пойдет разговор.
– Так ты нам не сказал, во сколько эти две красотки обойдутся?
Метрдотель опять виновато заморгал, затем наклонился к Толстошееву и произнес на ухо:
– Матвей Иосифович, мой шеф сказал, что это вам подарок на всю ночь. А завтра поутру он машину пригонит к вам в автосервис.
– Понял, – кивнул Толстошеев. Мешков, как ни старался услышать или хотя бы отгадать по движению губ сумму, не сумел.
– Иди, пригласи. И пусть стол освежат, девчонкам конфет и чего захотят, – шутливо произнес Толстошеев.
– Сколько? – прошептал Мешков, когда метрдотель направился к девицам.
