Андрею показалось, что командир смотрел в этот момент не на пленника, а на него самого.
Сашка Ветров вытянулся на палубе по стойке «смирно» и коротко доложил командиру о происшествиях.
– Ладно, молодцы! – кивнул командир. – Сначала помыться и переодеться, а то мы рыбой пропахли, как…
– Есть переодеться! – с готовностью ответил Сашка, с радостью глядя на Андрея, который шел следом за Ломашевским.
– Всем отдыхать, – обвел взглядом командир спецназовцев, собравшихся на палубе. – Через час подробный доклад у меня в каюте. Истомин!
Андрей от неожиданности вздрогнул и повернулся к командиру.
– Задержись, Андрей, – устало попросил Ломашевский и отошел к борту, облокотившись на ограждение.
Андрей подошел к командиру и молча остановился. Ломашевский молчал, глядя в пенящуюся за бортом воду, на уругвайский берег, который теперь был очень близок. Потом он понял, что разговор предстоит неуставный, и тоже оперся на ограждение рядом с командиром.
– Значит, мы с тобой задание выполнили, – проговорил Ломашевский тихим и не совсем командирским голосом. – Теперь на берегу в Асунсьоне мы готовы и знаем, кого ждать.
– В принципе, да.
– Жалко этого дурачка Аугусто. Нервы сдали у него, что ли? Чего он побежал?
– Труслив он по натуре… был, – пожал Андрей плечами. – Боялся нас, боялся своих дружков бывших, предательства. Думаю, что этот старый гнилой балкон, который обвалился ему на голову – это возмездие, судьба, Немезида[16]. Он был обречен, хотя мне его чисто по-человечески жаль. Слабый он. И братья с сестрами его теперь в нищете прозябать будут.
– Знаешь, Андрей, я был молодым парнем, когда вышел наш советский фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». С Боярским в главной роли. Помнишь?
– Помню. Только я его, по-моему, ни разу от начала до конца и не видел.
– Это потому, что он не для вашего поколения снят. А вот я, помнится, засматривался им. Очень красочный, музыкальный. Там такие песни душевные. И смысл в них есть. Помнится, очень я сожалел вместе с мушкетерами, что пройдет время, исчезнут дуэли, и «боже мой, как будет сложно призвать к ответу наглеца». Я, наверное, и в армию пошел, чтобы стать сильным, умелым, чтобы можно было и без шпаги призвать.
– Интересно! – не удержался Андрей. – Я бы никогда не подумал, что вы таким впечатлительным были в детстве.
– Да? – вяло удивился Ломашевский. – Люди имеют обыкновение с годами меняться. Между прочим, там была еще одна песня с глубоким смыслом. В общем-то, дело не в песне. Видишь ли, Андрей, я достаточно пожил на свете, покомандовал в самых различных ситуациях. И людей повидал тоже в самых различных ситуациях. К сожалению, иногда мне приходилось сталкиваться с определенной реакцией у определенной группы людей. У людей глубоко интеллигентных. Ты вот интеллигентный человек?
– Я? – опешил Андрей. – Я как-то… а военные к какой категории относятся?
– А дело не в профессии, дорогой мой. Дело в духовном начале, во врожденном гуманизме.
– Это вы на что намекаете? – насторожился Андрей, а потом страшная догадка заставила его покраснеть от возмущения. – Извините, товарищ капитан первого ранга, но вы сами мне отдали приказ. Я выполнил приказ! Или я вас не так понял?
– Не горячись, Андрей! – осадил его Ломашевский.
Судя по тому, что его назвали по имени, а не обратились по званию, Андрей понял, что разговор все же неофициальный.
– Не горячись! – повторил Ломашевский. – Ты выполнил приказ точно. Я приказал тебе ликвидировать пленного, и ты это сделал. Ты вообще отличный боец: умный, умелый, находчивый. Но ты слишком играешь, бравируешь. А война, Андрей, это не игра. Я просто очень беспокоюсь, что ты осознаешь это в самый неподходящий для тебя момент. И ладно, если только для тебя неподходящий, а если для твоих товарищей, для твоего командира? Я почему тот фильм вспомнил и ту песню. Как там? «Я убивал, но смерти я не видел. Колоть колол, но разве ненавидел?»
– А чего вы, собственно, боитесь? Я не понимаю.
– Я боюсь, что ты в какой-то момент осознаешь нечто подобное. Что твоя природная интеллигентность, врожденный гуманизм поставят вопрос ребром. И вопрос этот будет очень неприятным и неуместным. Например, а ради чего все это, все эти смерти? А нужно ли это Родине, а оправданно ли это? Вот что страшно, Андрей. Страшно, что случиться может вот такой надлом. И эта трещина пройдет между словами «воинский долг» и «гуманизм».
– Извините, но вы, кажется, принимаете меня за слюнтяя, хлюпика какого-то! – резко бросил Андрей. – Я солдат, я принимал присягу. Я осознанно пошел на эту службу и прекрасно понимаю грань между… между некоторыми понятиями, о которых вы только что упомянули. Есть устав, а он строг! Если военнослужащий не согласен с приказом командира, то он обязан его выполнить, а потом обжаловать у вышестоящего начальника. И я нисколько не сомневаюсь в правомерности приказов флотского начальства. Мы с вами, извините, не курсанты, которых командир роты привез к себе на дачу перекапывать грядки. Наверняка там все взвесили и рассчитали. Я не прав?
– Прав, Андрей, прав. Ты хорошо сказал про устав, про долг, про присягу. Но все-таки ты не забывай этого нашего разговора. Иди отдыхай, а мне еще радировать на базу…
Угрюмый Андрей отправился в душ, потом вернулся мокрый в свою каюту, где вместе с Сашкой храпели еще двое офицеров их группы. Андрей уселся на свою шконку и хмуро уставился в иллюминатор. Так он сидел минут тридцать, а потом не выдержал и пересел напротив к Сашке Ветрову.
– Слышь, Санек! – громким шепотом позвал Андрей. – Ветер!
– М-м? – промычал Сашка, не открывая глаз. – Че тебе?
– Санек, слушай. Я тут хотел спросить, а почему старики всегда правы?
– Больной, что ли? – проворчал Сашка еле слышно. – Спать иди, завтра спросишь.
– Нет, ты не увиливай, – упрямо настаивал Андрей. – Ты скажи. Вот мой отец, ты его прекрасно знаешь, вот Ломашевский! Ну, командир наш еще не совсем старик, но все равно. Почему они всегда правы?
– А они всегда правы? – сонным голосом спросил Сашка.
– Нет… в смысле не то. Я имею в виду не это. Они всегда считают, что они правы. Почему?
– Потому что у них опыта больше, – недовольно проворчал Сашка. – Опыта, а значит, самомнения. Отвянь! Дай поспать.
– Нет, Санек, не поэтому. Они считают, что всегда правы, потому что у них есть убеждения. Истинные ли, ложные ли, но они есть, у них точка зрения сформировалась, закостенела и довлеет.
– И что?
– И то! А у нас вот убеждений нет.
– Не обобщай. Я вот сутки на ногах, я на цырлах перед таможней ходил, мы бомбу ликвидировали. А потом я еще подводный бой выдержал с двумя бугаями. И между прочим, обоих отправил на дно.
– Ну и? – не понял Андрей.
– Ну и сложилось у меня в результате всего этого убеждение, что я заслужил отдых. Закостенелое такое убеждение. Отвянь!
– Хорош вам орать, – послышался сверху недовольный голос. – Устроили «тут помню, тут не помню»…
– Я не о том, Санек, – прошептал Андрей, наклонившись к другу. – Я о том, что мы с тобой плывем по течению. Ни скорость, ни направление течения от нас не зависят, и мы с этим смирились. Точнее, привыкли и не замечаем этого. А ведь все вокруг гораздо сложнее.
Андрей стал излагать то, что у него на этот момент сложилось в голове, но быстро понял, что запутался, потерял нить рассуждений. Слишком все это было ново для его мироощущения, сознание противилось и не хотело принимать чужого.
А потом Андрей вдруг услышал, что Сашка храпит. Уснул, значит, дружок! Умаялся, а на друга наплевать, да? Э-хехе-хехе…
Парагвай. Город Асунсьон
Андрей считал, что Волга была и есть самая широкая и мощная река в мире. Раньше считал, хотя, помнится, в школе на уроках географии они изучали и другие, более полноводные реки. Амазонку, например. Но как-то у нас ведется, что все услышанное в детстве на уроках воспринимается несколько отстраненно, как нечто нереальное. А вот то, что потом мы видим своими глазами во взрослой жизни, приводит в изумление. Отчасти из-за того, что мы вспоминаем, ведь слышали об этом на уроках, ведь талдычили нам, вбивали в головы оболтусам.
Даже после огромной Параны река Парагвай все равно казалась невероятной. Не зря же до самого Асунсьона доходят большие океанские суда. Потом Андрей стал думать о русских сибирских реках, которых никогда не видел, но представлял их себе. Потом он вспомнил кадры об Амазонке, которые когда-то видел по телевизору. Получалось, что он как-то до этого не задумывался, что огромные массы воды – это не обязательно океаны и моря. Реки тоже могут впечатлять, поражать воображение. Между прочим, еще и потому, что здесь эти огромные массы воды текут, перемещаются с такой скоростью, с какой не движется ни одно океаническое течение. А потом это все с силой врывается в океан!
