Подрешетников на поляне не было.
Маховиков тоже. Лишь ярко-красные с ярко-белыми бородавками мухоморы. Павел Исидорович заглянул в лукошко. Десяток подберезовиков, два подосиновика. Места еще много…
В прошлом году был небывалый урожай опят, и опытный грибник предполагал, что нынче опят может совсем не быть.
Нет-нет, на опята рассчитывать нельзя.
Они. как яблоки, раз в два года родят.
Павел Исидорович оперся на суковатую палку, которой ворошил подлесок, и выпрямился. Следовало обмозговать, в каком направлении вести поиск дальше. Он поднял голову.
И остолбенел.
Перед ним в глубокой задумчивости стоял черт.
— Аааааааааа!!! — заорал учитель литературы. — Ааааааааааа!!!
— Аааааааааа! — подхватило березовое эхо. — Ааааааааааа!
Отшвырнув суковатую палку, Павел Исидорович Петрухин бросился наутек.
«Мамочки! Черт! Я черта встретил, мамочки!»
Он мчался, не разбирая дороги. Мелькали березы, заросли папоротника, овраги и ручьи. Под напором старого учителя трещал кустарник. Павел Исидорович перемахивал поваленные деревья и пни.
Березовый лес сменился хвойным, но и этот вскоре оборвался. Перешел в огром ное поле акционерного общества «Заря».
Павел Исидорович в изнеможении повалился в густые сорняки, среди которых кое-где виделись стебли картофеля Сердце колотилось так, словно собиралось вотвот выпрыгнуть, расстаться со своим владельцем.
Какое-то время, загнанно дыша, учитель литературы в ужасе наблюдал за опушкой. Возможно, черт немного отстал и сейчас выскочит из того же ельника, что и Павел Исидорович.
Прождав напрасно несколько минут и малость восстановив дыхание, Петрухин заглянул в лукошко, которое все время погони провисело у него на локте. Один, два, три, четыре…
Десять подберезовиков и два подосиновика. Слава Богу, добыча цела. Черту ничего не стоило отобрать грибы.
Борис Кондратьев подошел к другу и положил ему руку на плечо:
— Кто это так страшно орал?
— А черт его знает, — сказал Кофи. — Какой-то ненормальный. Никогда не видел, чтобы старики так быстро бегали.
— А-а-а, — понимающе протянул Борис. — Так ты небось грибника напугал.
— Никого я не пугал. Просто стоял.
— Кофи, дружище, если б ты в мангровом лесу стоял, тебя бы никто не испугался. Но ты представь. Русский лес. Березы, подберезовики. Поляна. На поляне стоит черный человек. Хорошо еще, старика кондратий не хватил.
Кофи фыркнул:
— Типичный белый расизм. Если б я встретил белого в мангровом лесу, я бы не кричал и не убегал.
— Это оттого, что черные выглядят страшнее, — засмеялся Борис. — Ты ж на черта похож. Старичок, видно, верующий.
«Чур меня» не кричал?
— Дурак ты, Борька.
Кофи махнул рукой и пошел к берегу.
Березы скоро расступились. Открылся простор Вялье-озера. Осенняя мелкая рябь начиналась в камышах залива и уходила туда, куда едва доставал глаз, — к другому берегу. Гнусаво кричали чайки.
У самой воды доставал из большого мешка сети Константин Васильевич.
— Эй, малыды, — позвал он. — Идитека пособить. На трех лодках мы вмиг управимся.
— Командуй, дед, — попросил Борис.
— Держи вот. Неси в лодку.
К иностранцу, да еще черному, старик не решался обращаться. Кофи Догме был первым живым негром в его жизни. Вот как бывает. Живешь на свете семьдесят пять лет. В один прекрасный день приходишь домой с охоты, а тебя встречает родной внук. И черный-пречерный человек.
Вчера вечером Константин Васильевич испытал потрясение, от которого не оправился до сих пор. Несмотря на то, что пил с гражданином Бенина самогонку до упора. Вернее, пока жена не увела спать.
«Извините, бананов у нас нема, — крутилась в голове старика фраза и никак не удавалось от нее избавиться. — Извините, бананов у нас нема».
— А мне что делать, Константин Васильевич?
«Извините, бананов у нас нема».
— А ты, милок, вон в ту лодку полезай.
Грести умеешь?
— Грести?
— Ну, веслами шевелить?
— А! Умею. В моей деревне тоже есть лодки. И весла. Но у меня не озеро, а Зеленая река.
— А остров видишь?
— Этот?
— Точно, милок! Вот на остров и правь.
— Правь?
— В смысле греби… В смысле веслами шевели! А бананов, извините, у нас нема!
Кофи бросил на деда пронзительный взгляд, поднял с земли весла и пошел к лодкам.
Константин Васильевич перекрестился.
О Господи! Вот ведь сорвалось с языка.
Вот галиматья. Вот до чего перестройка довела.
Черт бы этого Горбачева побрал!.. Но как Антрацит глянул, мать честная! Может, он и вправду вождь. Говорит: «моя деревня», «моя река»… Вот вам и Беловежская Пуща!
Наконец флотилия из трех лодок направилась к острову. Эти лодки всякий на Руси знает. Киля у них нет, поэтому они неустойчивые и называются бескилевыми.
В народе их называют еще проще: «плоскодонки».
Заканчивался август, но вода уже утратила веселый летний цвет. Вода готовилась к самому худшему. Через три месяца ей суждено было замерзнуть, и она заранее приняла угрюмый, негостеприимный вид.
Кофи с Борисом оставили деда позади.
Они соревновались, кто быстрее. Борис греб размеренно, не давая веслам уходить глубоко в воду.
Молодой вождь никак не мог приноровиться. Ему казалось, что нужно делать гребки как можно чаще. Чтобы облегчить выполнение этой задачи, Кофи опускал весла почти вертикально.
Он вырос на берегу Зеленой реки, но грести умел лишь одним веслом. Сидя на корме. Народ фон не знал еще весел, которые вставлялись бы в уключины.
Кофи дышал как паровоз. Руки быстро устали. Пот лился градом. От неверного обращения дико визжали уключины. Лодку сопровождала стая чаек — всем им было любопытно, что за необычный субъект посетил их владения.
Борис, видя и слыша все это, улыбался.
Он достиг места, где пролив между берегом и островом был самый узкий. Лихо, гребя правым веслом и табаня левым, развернул и остановил лодку.
— Здесь, деда-а-а-а?! — закричал Борис.
В ответ дед лишь погрозил кулаком.
Борис смутился. Ах как он не прав. Мало того, что Кофи шумит не меньше колесного парохода, так еще этот крик. Вся рыба разбежится.
Стали ставить сеть. Дело было для Кофи, в общем-то, знакомое. Жители Губигу с незапамятных времен умели перегородить сетью Зеленую реку. Просто все было необычным — размер ячеек, грузила, поплавки.
— На тебе, Борька, один конец… А тебе, милок, другой… И гребите… то есть шевелите веслами. В разные стороны.
— Мне туда, дед?
— Правее возьми. А ты, милок вот так, прямо, держи.
Дед из-под ладони проводил взглядом черного рыбака. Запомнить его имя было выше стариковских сил. Такого озеро Вялье еще не видывало.
Вождь западноафриканского племени принимал участие в браконьерской ловле рыбы посреди Ленинградской области.
Полный атас.
Когда сеть была установлена, лодки вновь сошлись на свинцовой ряби пролива.
— Ну что, мальцы? О теле мы позаботились, пора подумать о душе.
Борис удивился:
— Ты что, дед?! Ты ж сорок пять лет в КПСС состоял! А сейчас в религию ударился?
— Ох и дурень ты, Борька! Я не из тех безбожников, кто нынче попам рясы целует. Я своих убеждений раз в пятилетку не меняю.
— О какой же ты душе толкуешь?
— Эх, внучек, да вы там, в Питере, простых вещей не ведаете. На рыбу, чтобы на еду добыть, ходят с сеткой. А чтоб душа отдохнула, рыбу ловят удочкой. Понял?
— Так точно! А ты посоветуй, деда, где нам лучше стать?
— Вокруг острова везде хорошо. Метров двадцать до камышей не догребай и лови.
— Я тогда за остров смотаюсь, — решил Борис, про себя думая, что с этой стороны рыба напугана их шумом и маневрами. — Погнали, а, Кофи?
— Ты гони, Борька, а я за тобой, — все еще тяжело дыша, сказал молодой вождь. — Руки отваливаюся.
— Во всем нужна сноровка, — успокоил его Константин Васильевич. — Мы в твоей Зеленой реке тоже, может, маху бы дали.
Кофи Догме посмотрел на старика с благодарной улыбкой. «Слава те, Господи, — подумал ветеран КПСС, — забыл он нескладуху мою с бананами!»
Борис уже удалялся мощными рывками. Кофи последовал за ним, но вскоре совсем выдохся и остановился метрах в ста от старика.
Деревенская самоструганая удочка весьма напоминала африканские орудия лова. Только вместо пальмовой бечевы жители Васнецовки пользовались леской.
Поплавки из пенопласта предпочитали поплавкам из пробки. Что касается грузил, то их прикрепляли совсем крошечные, так как лову здесь не препятствовал стремительный бег Зеленой реки.
Кофи наживил мотыля и забросил крючок. Белый поплавок торчал из воды неподалеку от камышового царства. Борис скрылся из виду.
Константин Васильевич уже вовсю ублажал душу. Начал он это с того, что опрокинул в себя двести граммов самогонки.
Без стакана. Прямо из солдатской фляжки, которую когда-то подарил ему сын Васька.
