К вечеру, перетрудившись, скончался один из депутатов. Правда, поговаривали, что помер он от возмущения и обиды, не вынеся позора черновой работы… Автандил распорядился принести лакированный гроб. Покойника уложили, закрутили все винты на крышке и закопали перед трибуной. Верховный Иерарх, воспользовавшись случаем, торжественно объявил об открытии на этом месте Мемориала Славы, где будут происходить захоронения погибших в борьбе за новое общество. Под оркестр кое-как спели Гимн. Депутаты еле открывали рты, а «Ура!» непривычно голосисто прокричала «галерка», где собирались праздношатающиеся беженцы и «косящие» под безнадежных дебилов больные.
— Ох, и доберусь я до вас! — погрозил пальцем Цуладзе.
Он хорошо знал людские пороки. И любил, когда они выползали наружу, вылуплялись во всей своей низменной красе. И, когда Зюбер, озираясь, стал нашептывать разные гадости про депутатский корпус, Автандил искренне порадовался.
— Закладывай, закладывай, — поощрил он доносчика, — не стесняйся. Не заложишь ты, заложат другие!
И Зюбер смело продолжил доносить гадости. Он поведал о слюнявом ипохондрике в треснувших очках, который критикует правительство и каждые полчаса выражает ему недоверие, о русскоязычном татарине, который подбивает на акцию неповиновения, и о ветеране третьей мировой войны из бывших прапорщиков, который недвусмысленно намекал на военный переворот.
— Какая жалость! — вздохнул Автандил. — А я ведь подумывал назначить его на пост военного министра… Остальные тоже негодяи. Послушай, Зюбер, а нельзя ли сделать, чтоб на них упала бетонная секция?
— На всех сразу, одновременно? Сложно… — Зюбер сокрушенно развел руками. — Надо подумать о другом варианте…
Автандил подозрительно посмотрел на осведомителя и спросил:
— Зюбер, ты ведь был клетчаткой. Почему так неожиданно поумнел?
Зюбер захихикал, кокетливо повел плечами:
— Я всегда был умным. В дурдоме, когда притворяешься, легче жить… Когда меня хотели призвать в армию, я записался на подпольные курсы сумасшедших, которые вел профессор психиатрии. Он сказал мне, что я очень способный идиот.
Автандил ухватил его за один из трех подбородков и добродушно потрепал.
— Ах ты, сукин сын… Всех надул! Вечером получишь круг колбасы. А пока иди на объект. И особенно внимательно следи за очкастым. От этой паршивой интеллигенции все беды на земле.
Весело подпрыгивая, Зюбер ускакал. «Хороший человек», — подумал Иерарх, провожая взглядом его круглую спину. Теперь у него появилась своя секретная служба. Выждав некоторое время, он отправился на стройку. Из-под упавшей плиты по-прежнему торчали ноги двух несчастных. Неприятное зрелище порадовало Автандила, он призвал охрану, те дружно навалились, подставив палки, приподняли плиту и вытянули задавленных.
— Прекрасно! — похвалил он своих гвардейцев. — Бегом тащите гробы, а гуманоидов — на ямы. В Пантеон Славы!
Иерарх лично отмерил места под могилы, и землекопы, сменяя друг друга, приступили к работе. Потом он, потирая на ходу руки, побежал смотреть, как мертвецов укладывают в гробы, привезенные его предшественником. «Тоже хороший был человек», — вспомнив директора Мышьякова, расчувствовался Автандил и незаметно пощупал в кармане почти не редеющую долларовую пачку.
Но тут случилась заминка. Один из мертвецов зашевелился, гадюкой выполз из гроба и разлегся на дороге. И мало того, стал ныть, стонать и беспрестанно ощупывать свое тело, будто совсем ему незнакомое.
Автандилу даже поплохело.
— Куда ж ты вылез? На тебя могилу отрыли, старались! Прохлаждался?
Придавленный, кряхтя, встал, поплелся, хромая, к Пантеону.
— Сволочь! — бросил ему вслед Автандил.
Мрачный, как крематорная труба, он вернулся к могилам, махнул рукой. Могильщики вылезли, отряхнулись, закурили.
— Хватит, закапывай! — распорядился Цуладзе.
И гроб закопали. Когда вырос могильный холмик, Автандил оттаял и произнес прочувственную речь о светлом будущем Пантеона Славы. Лояльная часть депутатов расплакалась, когда он говорил о четко-безупречной линии могил, в которых будут покоиться наши друзья-товарищи, отдавшие жизни в борьбе за идеалы. Возможно, они плакали по своей участи.
— …И скоро появятся новые могилы, и можно будет говорить о том, что Пантеон состоялся, что он служит делу воспитания подрастающего поколения, делу прогресса! — вдохновенно завершил свою речь Иерарх.
Это был лучший день его жизни.
* * *
Кара-Огай не торопился доставать пистолет, грозно сопел, уставившись на свои кулаки. И Сирега понял, что убивать его не будут, ни к чему Лидеру его хладный труп, да и кто на войне безгрешен?
— Тебя надо судить по законам военного времени! — прорычал Кара-Огай. — Ты сорвал переговоры!
Вдруг он вскочил, кресло с визгом уехало в сторону, бросился с перекошенным лицом к Сиреге и, не дав тому опомниться, двинул своей кувалдой в челюсть. Красивым прямым ударом. Сирега отлетел, врезавшись в шкаф, разбил головой стеклянную витрину. Со звоном посыпались осколки. Прямо на них он и сполз. Заглянул встревоженный охранник. Лидер, не глянув, отмахнулся. Тот поспешно исчез. А Сиреге вновь показалось, что движения происходят замедленно, в тумане, чуть подкрашенном в розовое.
Когда он очухался, то услышал ультиматум:
— По ночам в городе шастает банда мародеров. По моим данным, это все те же твои дружки, Вулдырь и Консенсус. И ты мне обещал их поймать. Ты не сдержал слово. Мужчина, который не держит слово, не может называться мужчиной. Даю тебе три дня: они должны стоять у меня здесь, на этом старом ковре. Если ты не сделаешь это, я сам тебя расстреляю. И не вздумай бежать. Все равно поймаю…
— Я никуда бежать не собираюсь, — хмуро отозвался Сирега, в душе ликуя. Гроза прошла стороной.
— Иди, у тебя осталось семьдесят два часа. Можешь взять себе одного помощника.
Сирега вышел на улицу и услышал, как его окликнули.
Обернулся и увидел Степку.
— Я тебя обыскался… Слышал, что ты в переплет попал, Ингу убили…
Сирега глянул на товарища, раздумывая, сможет ли рассчитывать на его помощь, когда тот узнает специфические особенности задания.
— Я был у Огая… Он меня чуть не расстрелял за то, что мы без его ведома навели шухер… В общем, напомнил про Вулдыря с Консенсусом и дал трое суток: доставить живыми на его ковер. Сказал, что они здесь, в городе, и по ночам шмон наводят. А если не приведу, то мне каюк сделает. И бежать, говорит, не старайся…
— Держи «краба»! — Степка протянул руку. Сирега вяло шлепнул по ней. — Вместе мы их с того света достанем.
— Я пойду по адресу, а ты иди на базар, поспрашивай у торговцев, может, кто и видел этих шакалов. Только осторожней, не в лоб. Приметы их опиши… — Сирега испытующе посмотрел на товарища.
— Времени ни хрена нет… Встречаемся через полтора часа на углу Третьей Канифольной и Трансформаторной, у магазина сгоревшего.
Почти ничего не добившись от старухи, пострадавшей от бандитов, Сирега пришел на угол, стал ждать Степана. Потом завернул на базар.
Но и на базаре его не было. Редкие покупатели с постными лицами бродили среди торговых рядов, приценивались и отходили с еще более кислыми физиономиями. Старичок с потертыми колодками на пиджаке торговал металлическим хламом, аккуратно разложенным на газете: болтами, краниками, велосипедной цепью, почерневшими гвоздями и шурупами…
— Не видел парня моего роста, с автоматом — час назад здесь был? — спросил Сирега, глядя в слезящиеся глаза старика.
— Был такой, — осторожно ответил дед и, подумав, добавил: — Тоже спрашивал, видал ли я двоих, длинного да не очень…
— Ну и что, видел? — оживился Сирега.
— А поди разбери тут… Много всяких по двое ходят.
Сирега попытался подробней описать внешность Вулдыря и Консенсуса, но старичок тут же нахохлился:
— Ты, уважаемый, меня в свои дела не впутывай! Тебе надо — сам ищи…
Сирега намекнул о вознаграждении. Старик же замкнулся и больше не отвечал ни на какие вопросы.
…У входа в штаб по-прежнему торчал дурень с красным бантом. Он совершенно не понимал, что происходит вокруг, почему вдруг война и на кой черт революция, но млел, видя, что все смотрят на его яркую ленточку.
Сирега пошел в столовую. Военно-революционная ситуация позволяла питаться бесплатно. Он получил свою тарелку с макаронным клейстером и куском костлявой баранины. Надо сказать, что еда всегда благотворно действовала на нашего несчастного героя. Вот и сейчас он порозовел, покрылся испариной и, когда разделался с костью, высосав ее студенистое нутро, пришел в улучшенное состояние духа.
До вечера Сирега бесцельно бродил по улицам, безотчетно пытаясь найти пропавшего Степана. Город походил на больное, израненное животное. Пустовали целые кварталы, по выщербленным стенам можно было определить, где шли затяжные бои и где ярость выхлестывала за край. Огонь довершал дело, оставляя неразумным людям остовы их жилищ. Улицы скорбели ранами своих домов. Он вошел во двор жилого дома. На лавке у подъезда сидела древняя бабушка и едва заметно шевелила губами. «Разговорчивая», — подумал Сирега.
