– Приступайте, – разрешил Астафьев.
Трубку он держал в левой руке, а правую, сжатую в кулак, положил на стол, что позволяло ему чувствовать себя увереннее. Его покатые плечи тяжелоатлета были расправлены, шейные позвонки удерживали массивную курчавую голову в горделивом положении. Услышав ответ на другом конце провода, Анатолий Дмитриевич поздоровался:
– Доброе утро, господин Корчиньский. Надеюсь, вы не против моего неожиданного звонка? Я хотел бы переговорить с вами неофициально, по-свойски, как подобает добрым соседям.
– О чем вы хотите побеседовать, господин Астафьев? – осведомился Корчиньский настороженным тоном. – Я ведь пока не президент и уже не премьер-министр, так что даже не знаю, чем могу быть вам полезен.
Переводчик исправно перевел слова Корчиньского. Дождавшись, пока он умолкнет, Астафьев сказал:
– Для начала позвольте мне еще раз выразить свои глубочайшие соболезнования, Мирослав. Я, как и все граждане России, до сих пор потрясен страшной трагедией – гибелью вашего брата, его супруги и всех польских политиков, находившихся на борту самолета в тот злополучный день. – Произнеся эту дежурную фразу, Астафьев велел себе перейти на нормальный человеческий язык, однако инерция оказалась сильнее, и он продолжал в том же духе: – Не так давно мы вместе проводили поминальные мероприятия в Катыни, вместе скорбели по жертвам тоталитарных времен, вместе разделяли печаль и траур.
– Траур закончился, – проговорил Корчиньский, – а тоталитарные времена, похоже, продолжаются. Я имею в виду Россию.
Глядя на свой кулак, Астафьев покачал головой.
– Это преувеличение, Мирослав.
– Крушение «Ту-154» показало, что нет, Анатолий.
– Весь мир был свидетелем тому, как открыто и тщательно проводилось расследование всех обстоятельств трагедии. Мною были даны соответствующие указания всем правоохранительным органам России.
– Ага, – загадочно молвил Корчиньский, – соответствующие указания.
Это прозвучало как тонкий, но оскорбительный намек. Астафьев осознал, что переубедить этого упрямца будет еще труднее, чем он предполагал вначале. И все же бойцовский характер не позволил ему показать свою растерянность.
– Именно так, – подтвердил он, словно не заметив шпильки. – Кстати, польская сторона высказала полное удовлетворение ходом и результатами расследования.
– Но не я, – перешел в наступление Корчиньский.
– Как это понимать, Мирослав? – прикинулся удивленным Астафьев.
– Вы прекрасно знаете, как это понимать, Анатолий.
Далее можно было продолжать изображать непонимание, но это могло быть воспринято как трусость или коварство, поэтому Астафьев решил предпринять контрнаступление.
– Что ж, – заговорил он изменившимся тоном, – мне известно, какой фильм имеется в вашем распоряжении. Догадываюсь также, каким образом вы собираетесь им распорядиться. И звоню специально для того, чтобы убедить вас отказаться от этой затеи.
– Но почему? – воскликнул Корчиньский.
– Потому что вам продали фальшивку. Потому что видео не имеет никакого отношения к реальным событиям.
– С какой стати я должен вам верить?
– А вы отдайте видеозапись экспертам, – предложил Астафьев. – Уверен, что, проведя скрупулезные исследования, они выявят подделку.
– И это займет несколько недель, – произнес Корчиньский насмешливо. – Тем временем выборы завершатся, и я опоздаю на отходящий поезд. Нет, господин президент, позвольте мне самому решать, как поступить с принадлежащей мне вещью. Для начала я распространю копии фильма среди тележурналистов. Они запустят их в эфир, а потом уже пусть публика и эксперты оценивают, подлинную запись им показывают или нет.
Рука Астафьева, стиснутая в кулак, резко приподнялась и плавно опустилась обратно. Удара по столу не последовало, но костяшки пальцев побелели, словно на морозе. То, что предложил поляк, являлось наихудшим вариантом для России. Когда ролик начнут прокручивать по телевидению, взбудораженной публике будет не до официальных заявлений Кремля. Даже если западные специалисты усмотрят в фильме фальшивку, они придержат свое мнение при себе, а то и нагло соврут, радуясь возможности утопить Россию в болоте. Оправданий же России и аргументов в ее пользу никто попросту не услышит. Кому нужна правда, когда ложь позволит одержать сокрушительную победу на новом этапе холодной войны? А там и горячая, огненная, настоящая не за горами. Вопреки либеральным и христианским ценностям, лежачих бьют, еще как бьют. Сами же либералы и так называемые христиане.
– Мне кажется, – произнес Астафьев настолько мягко, насколько позволяло пересохшее горло, – что не стоит накалять страсти.
– Что? – сорвался на фальцет Корчиньский. – Страсти? Вы сказали, накалять страсти? И это после того, что произошло в вашей стране? После гибели десятков невинных поляков?
– Исходя из расшифровки черных ящиков, пилоты…
– К черту ящики! К черту пилотов! У меня на руках неопровержимое доказательство того, что это был не несчастный случай, а умышленное убийство. Массовое убийство. Такое же коварное и жестокое, как тогда в Катыни.
При упоминании Катыни у Астафьева застучало в висках, а окружающая обстановка слегка расплылась перед глазами. Давление резко подскочило. Вот и надейся сохранить здоровье с помощью йоги, когда тебе, президенту великой империи, мотает нервы то какой-то шофер, то поляк.
– Параллель представляется мне неуместной, – рассудительно возразил Астафьев. – Расстрел, согласитесь, это совсем не то, что падение самолета из-за погодных условий.
– Я видел, как создавались эти погодные условия! – выкрикнул Корчиньский, нарушая все писаные и неписаные правила этикета. – Какие-то люди в военной форме вплотную приблизились к охраняемому аэропорту и напустили туману прямо перед носом садящегося самолета.
– А если я скажу вам, что все было не так? Что эту инсценировку устроили уже после крушения?
– Я отвечу вам словами великого Станиславского. Не верю! Не ве-рю!
«А ведь Станиславский, наверное, имел польское происхождение, – пронеслось в мозгу Астафьева. – Черт, какая разница? Что за чушь лезет мне в голову! Не о Станиславском сейчас думать надо, а о Корчиньском. Как переубедить его? Как заставить отказаться от затеи?»
– Почему так категорично, Мирослав? – упрекнул Астафьев. – В наше время нельзя верить ни документам, ни фотографиям, ни видеокадрам, вы знаете это лучше меня. Подделывают телеобращения Бен Ладена, монтируют кинохронику, фабрикуют указы Сталина и так далее. Когда Грузия напала на российских миротворцев в Южной Осетии…
Астафьев допустил промашку, забыв, с кем имеет дело. Услыхав про Грузию, напавшую на российских миротворцев, Корчиньский совсем взбеленился. Утихомирить его стоило немалых трудов, терпения и такта. Анатолий Дмитриевич справился с этой задачей, но когда, наконец, собеседник перестал угрожать, что бросит трубку, почувствовал себя таким усталым, будто занимался йогой сутки без перерыва.
– Вернемся к изначальной теме нашего разговора, – предложил Астафьев, сжимая и разжимая кулак, лежащий на столе. – Вам передали некий видеофильм, в котором якобы заснято покушение на польского президента и его свиту. Вы утверждаете, что фильм подлинный, я убежден в обратном. Как две главные заинтересованные стороны, мы должны детально обсудить этот вопрос, прежде чем выносить его на рассмотрение третьих стран.
– Ошибаетесь, господин президент, – произнес Корчиньский. – Я ничего вам не должен. Это Россия задолжала Польше. И пришло время платить по счетам.
«Это он снова про Катынь, – зло подумал Астафьев. – То, что поляки без конца у России и Украины земли отхватывали и резню там устраивали, так это ничего, это нормально. А когда их самих – они компенсации требуют».
– Давайте не будем углубляться в историю, Мирослав, – дружелюбно предложил президент, упорно продолжая именовать собеседника по имени, хотя тот давно уже перестал произносить имя Анатолий. – Давайте сосредоточимся на современности.
– Я и так на ней сосредоточен, – желчно сказал Корчиньский. – У меня погиб брат, родной брат. Моя мать лежит при смерти. Моя страна обезглавлена. И вот у меня появляется возможность поквитаться за это. Мне в руки попадает фильм, проливающий свет на самое ужасающее преступление двадцать первого века. Как, по-вашему, я должен отреагировать? Передать фильм экспертам и хранить молчание, пока не закончатся выборы?
– Даю вам честное слово президента, – медленно и торжественно заговорил Астафьев, – что никто из официального руководства России не причастен к гибели вашего брата.
– Ваше честное… – Какое-то время Корчиньский колебался, и переводчик с ужасом готовился услышать предложение засунуть президентское слово куда-нибудь подальше, но, к его облегчению, обошлось без откровенной грубости. – Ваше честное слово для меня ничего не значит. Мы живем в соседних странах, но порой мне кажется, что мы обитаем на разных планетах. Не думаю, что между нами возможно взаимопонимание и доверие. Прошу извинить за прямоту, но лучше такая правда, чем никакой.
