Его обладательница стояла всего в нескольких сантиметрах от Гаврилина, и тот лихорадочно выбирал одно из двух: обернуться и попытаться завязать знакомство, рискуя увидеть крокодила в юбке, или сохранить иллюзию прекрасного и всю жизнь корить себя за нерешительность. Тут было еще несколько проблем.
Где-то краем сознания Гаврилин продолжал ощущать себя исполняющим ответственное задание, но этот край становился все меньше и меньше. С другой стороны, если бы Гаврилин решился познакомиться с этой сиреной, то нужно было срочно придумывать повод для знакомства, достаточно оригинальный, чтобы не быть скучным, и, вместе с тем, ясно дающий понять незнакомке, что она произвела неизгладимое впечатление, и с ней хотят познакомиться.
Пока Гаврилин разрывался между остатками чувства долга и желанием, его плеча коснулась рука, и тот же голос, уже несколько тише, но от того еще более волнующе, спросил: «Простите, молодой человек, который сейчас может быть час?».
Вот теперь еще и рука. Это просто какой-то кошмар. Не может обычный человек выдержать столько всего сразу. Гаврилин медленно поднимал левую руку с часами к лицу, а краем глаза пытался рассмотреть пальцы, лежащие на своем плече. Искры от этих пальцев не разлетались, но плечо стало покалывать, как от электрического разряда. «Попрут меня со службы,» – обреченно подумал Гаврилин и обернулся.
Так стало еще хуже. Если перед этим Гаврилин чувствовал себя раздвоенным, то теперь это чувство прошло. Гаврилин понял: все происходящее его просто не интересует. Убийство, жара, потный старший лейтенант преклонного возраста, труп в дверях павильона, увлеченные пересуды зевак – все это разом стало неважным и неинтересным. Более того, даже возможное увольнение со службы вдруг показалось не столь уж кошмарным.
– Половина первого, – выдавил из себя Гаврилин. Он обернулся довольно резко, но пальцы с его плеча не исчезли. В голове Гаврилина вяло щелкнул автомат по составлению словесных портретов, но дальше констатации длинных русых волос, овального лица и роста около метра семидесяти дело не пошло. «Спасибо!» – пальцы неторопливо и будто бы даже с сожалением скользнули с плеча Гаврилина.
Темные очки не позволили рассмотреть выражение глаз собеседницы, но Гаврилин готов был поклясться, что глаза эти скользнули по его лицу, шее, груди, ниже, немного задержались там и снова вернулись к лицу.
– Жарко сегодня, – неожиданно для себя сказал Гаврилин.
– Не нужно стоять на самом солнцепеке.
– Не нужно, – согласился Гаврилин, – но ведь интересно, что дальше будет.
– А ничего дальше не будет. Сейчас приедут менты и всех отсюда разгонят.
В голосе женщины звучала уверенность. Гаврилин не стал уточнять, чем такая уверенность вызвана. Он ругал себя в душе последними словами за то, что не надел темные очки. Теперь приходилось рассматривать собеседницу украдкой. А она наблюдала за муками Гаврилина с легкой улыбкой.
Явно местная. Приезжие в такое время должны быть на пляже. Кроме этого – загар ровный, но не очень яркий. Как и все местные жители, она ходит на пляж не так часто и пролеживает на солнце гораздо меньше времени по сравнению с приезжими. Тем нужно торопиться, а местным море уже не кажется таким экзотичным. Кроме этого, у ее ног стояло пустое мусорное ведро. Курортники же столь низменными делами не занимаются.
– Неужели так интересно посмотреть, что здесь будут делать менты? – выдержав небольшую паузу, спросила дама.
– Ну… – нейтрально протянул Гаврилин.
– Это ваше «ну» можно расценить, как «очень интересно». Но стоять на такой жаре – вредно для здоровья. Вы поставили меня просто в безвыходное положение. Есть только один способ удовлетворить и вас, и меня.
– Ч-что? – не понял Гаврилин.
– Есть единственный способ одновременно удовлетворить ваше любопытство и мое желание спасти вас от солнечного удара, – дама откровенно наслаждалась растерянностью Гаврилина, – окна моей квартиры выходят прямо сюда. Если вы поможете донести ко мне домой ведро, то я предоставлю вам самое лучшее место возле окна. И если вы попросите, даже смогу предоставить стакан чего-нибудь холодного.
Не дожидаясь ответа Гаврилина, она повернулась и неторопливо двинулась в сторону ближайшей пятиэтажки.
Как идет! Шаг от бедра, тело движется с тягучей истомой, и каждое движение ее бедер звоном отдается в голове у Гаврилина. В теле мужчины есть два жизненно важных органа – голова и член, вспомнил старую шутку Гаврилин. И самой большой недоработкой Господа является то, что одновременно пользоваться этими жизненно важными органами мужчина не научится никогда. Осознав всю глубину своего падения, Гаврилин поднял с земли ведро, оставленное незнакомкой, и, надеясь, что идет не слишком быстро, пошел к дому.
За спиной раздался невнятный крик. Гаврилин не оборачиваясь дошел до подъезда, возле которого стояла обольстительница.
– Там что-то мент раскричался.
– Это не мент, – сказала дама, – это мусор.
Палач
Даше было плохо. Ее колотил озноб, и тело выгибала судорога. Дыхание стало прерывистым и хриплым. Она уже не пыталась прикоснуться к Палачу и не просила его. Она ждала, и Палач знал, чего ей стоило это ожидание.
Всякий раз после очередного убийства Дашу охватывало такое возбуждение, и был только один способ это возбуждение снять.
Нужно было торопиться. Каждая секунда задержки приносила Даше новые мучения. Каждое ее дыхание было стоном. Она крепко сжала кулаки. Потом на ладонях будут следы от ногтей, и следы эти сойдут не сразу.
Палачу как-то намекнули, что Даша может подвести всех. Палач ничего не ответил. Когда к этому разговору вернулись снова, Палач спокойно взглянул в глаза собеседника и тихо поинтересовался, имеет ли он право сам выбирать оружие для выполнения заданий. И так же тихо попросил рассматривать Дашу, как свое оружие. И люди еще раз продемонстрировали свою слабость перед оружием – разговоры прекратились.
Странно. Палач старался не задумываться о своих отношениях с Дашей, но иногда в голову его приходило недоуменное осознание того, что с точки зрения Даши он – единственный человек, которому можно доверять. Лишь он один относился к Даше как к человеку. У нее однажды вырвались такие слова. Палач не засмеялся тогда, но было действительно странным ожидать человеческого отношения от того, для кого само слово «человек» было синонимом ненадежной грязи.
И Даша считала, что он относится к ней как к человеку тогда, когда Палач относился к ней как к оружию. Надежному и смертельно опасному. И он не мог относится к ней иначе, потому, что и себя считал оружием.
Человеком был тот, кто восемь лет назад искалечил ее. Людьми были те, кто после этого отнеслись к Даше как к уроду и не смогли понять, даже не попытались понять, что может чувствовать семнадцатилетняя девчонка после всего происшедшего с ней.
Некоторые, считавшие себя особенно душевными, попытались ее даже жалеть и этим чуть не убили ее окончательно. Люди всегда кого-нибудь хотят убить, даже если для этого нужно сделать вид, что им жалко свою жертву.
Вот и сейчас они пытаются убить Дашу, запрудив узкие улицы городка машинами. Они едут по своим важным человечьим делам, и им совершенно нет дела до того, что Даша мучается, что она молча терпит эту муку, а по ее щекам текут слезы.
Палач закрыл глаза. Его охватило мучительное чувство бессилия. Он не мог помочь своему оружию немедленно. До ее гостиницы таким темпом они доберутся только минут через десять. И это будут мучительные минуты.
Потерпи, маленькая. Палач ненавидел эти человеческие словечки, но Даше, особенно в такие моменты, они были очень нужны, и Палач произносил их, словно выполнял процедуру по уходу за оружием. Сейчас он произнес их про себя, по привычке. В слух сейчас их нельзя было произносить: это могло только увеличить Дашины страдания.
Палач наклонился к водителю:
– Высадишь нас возле «Юга» и поедешь на стоянку. Оружие почистишь и спрячешь. Собери вещи и будь готов к выезду сегодня. Я буду часа через четыре, не раньше. Если задержусь – без паники. Что-то Даше сегодня особенно плохо. Может быть, мне придется задержаться. Тогда на связь выйдешь ты. Сообщишь, что работу выполнили и получишь новые указания. После этого вернешься домой и будешь меня ждать.
Водитель молча кивнул. Все это было неоднократно оговорено – этот инструктаж для Володи был знаком того, что Палач волнуется. Сам Володя тоже волновался. На свете было только два человека среди живых, которые что-то для него значили. И Даша была одним из них.
Такую беспомощность Даши Володя воспринимал как свою собственную боль и с трудом подавлял желание нажать на клаксон или рвануть к гостинице по тротуарам. Даша мучалась, и из-за нее мучался Палач. Володя сжал руль и беззвучно шептал самые страшные ругательства, глядя на медленно ползущие по дороге машины.
