Гляньте, какая радость у калеки!
Денис Голубев затолкал колченогого Женьку Киселева в «Комнату творчества». От обычной аудитории она отличалась наличием расстроенного пианино, с нацарапанной нецензурной частушкой, и мольберта с засохшими красками, торжественно подаренного бородатым художником с нерусской фамилией.
— Ты уболтал Солому?
— Он ни в какую. Но я еще попробую.
— Так я и думал.
Дэн без осуждения смотрел на Киселя. Его терзало двойственное чувство: щекочущая радость, что милый мальчик с нежной кожей и пухлыми губками пока останется с ним, и некоторая нервозность, что придется обламывать неуступчивого Соломатина. С ним он достаточно беседовал и понял, что тот будет противиться мужским ласкам. Время упущено. Сексуальные ориентиры мальчика можно сбить лет с двенадцати до четырнадцати. Что и проделано с Киселем, а до него с другими. А Соломатин переросток. Ему уже шестнадцать, на девичьи сиськи заглядывается. Однако Тиски требует в московский бордель именно этого воспитанника.
«Туда Соломе и дорога! — неожиданно обозлился учитель английского. — Надоел за три года упрямый колясочник».
Спустя месяц после появления Павла Соломатина в интернате к Голубеву по электронной почте обратился московский нотариус. Он предложил деньги за ежемесячные отчеты о состоянии мальчика-инвалида. Дэн согласился. С тех пор приходилось изображать дружбу с мальчишкой, из физиотерапевта сведения вытягивать и тайно копировать заключения врачей из медицинской книжки подростка. В прошлом месяце Дэн сообщил в письме, что Соломатин впервые назвал имена родителей и вспомнил, что часто играл с маленькой девочкой. Недавно физиотерапевт сделала пометку, что зафиксировала слабую чувствительность ног. Сегодня, когда Дэн копировал медицинское заключение, его застукала Валентина Николаевна. Пришлось наплести какую-то ерунду. Получилось неубедительно.
Но ничего, скоро лишняя нервотрепка закончится. Для этого нужно выполнить поручение Тиски, и сплавить мальчишку.
— Чего Солома боится больше всего? — спросил Голубев.
Худенький Кисель, подпертый костылями, умудрился пожать плечами.
— Остаться на всю жизнь инвалидом.
— Эта неприятность ему уже гарантирована.
— Солома упертый. К спинке кровати фанеру приставил, ногами пытается давить, упражнения разные делает. Я с рождения такой, свыкся. А Солома помнит себя на ногах.
— По-моему ему память отшибло после аварии.
— Чего-то, может, и вылетело из башки, а живые ноги никто не забудет.
— А что он любит?
— Смотреть в окно, когда идет снег.
Дэн откинул крышку пианино, прошелся длинными пальцами по клавишам. Инструмент ответил невнятно. Дэн покачал головой, привычные ориентиры — боль и любовь, ничем не помогли ему. И как с таким колясочником работать, где его болевые точки? Хорошо, что существуют другие покладистые дети.
Дэн ласково погладил Киселя по щеке.
— Ладно, ступай. На днях прокатимся ко мне на квартиру.
У меня сильные руки, потому что они мне заменяют ноги. У вас на пятках грубая кожа? У меня такая же на ладонях. Им вечно приходится толкать шершавый обод.
Я еду по коридору. Манжеты рубашки трутся о колеса, одежду бесполезно стирать. Сейчас еще ничего, сухое лето, а вот по весне, когда грязища — караул!
На кой нам выдают светлые рубашки, если рукава все время черные? Зимой я вообще не могу выбраться на воздух, сижу у окна и любуюсь чистым снегом. Когда-то я радостно бегал по сугробам и даже — подумать страшно — катался на горных лыжах! Как же давно это было, в другой нереальной жизни.
За две зимы в интернате я только раз проехал по заснеженной дорожке. Мне помогала Валентина Николаевна. Она добрая. И шахматная подстава тоже от ее безмерной доброты. Хоть я и цеплялся изо всех сил за холодный обод, тяжелое дыхание пожилой женщины за спиной давило на совесть. Когда мы вернулись, в моих глазах был восторг, а в ее усталость. В следующий раз я отказался от зимней прогулки. Детей-инвалидов в нашем интернате около ста, а воспитателей, желающих помочь, раз-два и обчелся.
Три года назад я ехал с родителями по загородному шоссе, и в наш автомобиль врезался «камаз». Родители погибли, а я оклемался после недельной комы. Ребра и руки срослись, а вот ноги отказали. Врачиха убеждала — счастливчик! Ну не дура, а? Так я остался сиротой и загремел в интернат для инвалидов. В момент аварии еще башкой капитально приложился — прежняя жизнь с тех пор, как в тумане.
Говорят, я из Москвы. Может и так. У меня нет ни одной фотографии из прошлого. Отдельные события являются, словно из полузабытого сна. То ли это было на самом деле, то ли всё нарисовала больная фантазия. Автокатастрофа отобрала у меня не только здоровье, но и прежнюю жизнь. Я силюсь вернуть ее, но память отпускает прошлое по крупицам.
Многим новоиспеченным колясочникам снятся сны, в которых они могу всё — гонять мяч, крутить педали и бегать по лужам, поднимая живыми ногами тучи брызг. Подобные сны у меня тоже бывают. Но чаще меня преследует один и тот же кошмар. Оранжевая морда «камаза» медленно движется на меня. Я пытаюсь отбежать, но ноги не слушаются. «Камаз» увеличивается, заслоняет весь мир, я дергаюсь, кричу и в ужасе просыпаюсь. Очнувшись, я понимаю, что этот тот самый «камаз» — убийца моей семьи. И чтобы понять, что произошло, я должен досмотреть кошмар до конца.
Сейчас я еду на физиотерапию. Массаж нужен, чтобы поддерживать кровообращение в мертвых мышцах ног. Врачи говорят, что всегда остается надежда на чудо. Так они утешают. Ног я почти не чувствую, но пару раз, когда Валентина Николаевна сгибала мои колени, словно паук пробегался по дряблым икрам, всаживая ядовитые клешни. Было приятно. Порой меня мучат спонтанные головные боли. Но про это лучше не жаловаться. Рецепт один — горсть успокаивающих таблеток, после которых стремительно превращаешься в овощ. У нас и такие есть.
Что тут добавить. В интернате быстро понимаешь, что в жизни нет справедливости: одним здоровье и деньги, другим ущербное тело, боль и нищета. А граница ужасно хрупка — неосторожный поворот руля, идиотский толчок приятеля, выпендрежный нырок на мелководье или мыльная лужа в ванной. Здесь каждый второй расскажет подобную историю, но чаще промолчит. «Угу… Ага… Да пошел ты!» — типичный лексикон большинства интернатских, когда им лезут в душу. Лучше читайте по глазам. В них грусть и боль. И капелька надежды.
Я толкаю дверь кабинета физиотерапии. У нас почти все двери качаются туда-сюда. Вы не представляете, как это удобно. И классно, когда порогов нет.
— Здравствуйте, Валентина Николаевна! — бодро приветствую я, помня о ее словах, что оптимизм — это тоже лекарство. Я уже простил ее за спектакль с шахматами. Она ведь хотела, как лучше.
Из-за ширмы появляется улыбающийся Дэн Голубев.
— А где? — невольно дергаются мои губы. Какого хрена он здесь делает!
— Ты заезжай, Солома, не стесняйся. Валентина Николаевна на больничном. Здоровые тоже болеют.
За моей спиной щелкает задвижка входной двери. Я останавливаюсь напротив топчана, на котором делают массаж. В голове переполох, я не понимаю, как поступить.
— Тогда в следующий раз, — выдавливаю я.
— Зачем же. Процедуру нельзя отменять. Ты ведь знаешь, каждый из преподавателей имеет медицинскую подготовку. Я — очень хороший массажист, необычный. Сейчас я тебе это докажу. Давай, Солома, не робей, снимай штаны и ложись.
Я цепенею, вспоминаю слова Киселя: «Дэн классный! Он научит тебя делать приятное мужчинам».
Голубев подходит к столу, плескает в стакан из красивой бутылки густую жидкость, похожую на кофе со сливками, и подносит к моим губам. Стекло стучит о сжатые зубы.
— Ты что? Это «Бейлиз». Да пей же, дурачок!
Он запрокидывает мою голову, кремовый вкус обжигающим ручейком просачивается в глотку, но большая часть ликера стекает на подбородок. Я в отчаянии. Что мне делать?!
Голубев стаскивает с меня штаны, заключает в объятия и укладывает на топчан. Я на миг задыхаюсь его приторным парфюмом, и плюхаюсь носом в пахнущую хлоркой простынь. Спасительная коляска откатывается к окну, я отрезан от безопасного мира. В голове злой смех Киселя: «Представь себя куклой с дырками!»
Руки Дэна гладят мои ноги. Я не столько чувствую, сколько слышу его движения. Он шарит по ногам, жадно тискает их. Его ладони обхватывают мои бедра, сжимают и отпускают их, затем раздвигают и пробираются выше. Его метод совсем не похож на процедуры Валентины Николаевны. Дэн странно сопит. Он дышит тяжело и часто, к сопению добавляются какие-то внутренние рычащие звуки. По моей спине бегут мурашки, как стадо сытых мух. Холод сжимает сердце, озноб пробирается к вискам, страх сковывает руки.
Я слышу новый звук. Его трудно перепутать.
