К россказням старого пидера я относился весьма скептически: он попал сюда за то, что во время дежурства зверски покусал троих подследственных, у которых после этого случился столбняк (вообразил себя, сволочь, служебной собакой). Кроме того, любой подследственный, проведший хоть какое-то время в следственном изоляторе, прекрасно знает, что корпусной — если он только не самоубийца, без хорошего прикрытия в коридоре никогда не зайдет в камеру к психам, а все три выхода из СИЗО (приемник, ворота шлюза и КПП в административном корпусе) ежесекундно находятся под строжайшим контролем.
Одним словом, внимая интересным сказкам Григория, следовало тщательно фильтровать информацию: старый шизофреник настолько помутился рассудком, что сам свято верил в некоторые полуфантастические элементы своих увлекательных повествований и впадал в прострацию, если его пытались убедить, что он элементарно врет. Тем не менее в случае с Рваным я уловил некое рациональное зерно и, уцепившись за этот аспект, довел его до логического завершения.
По моему разумению, Рваный, совершая побег (коль скоро таковой имел место в действительности), сильно переборщил и сделал массу ненужных телодвижений, даром что опытный вор-рецидивист. Сделав выводы из печального опыта «коллеги», я решил свой план слегка подкорректировать…
Учитывая особенности обитателей психиатрического отделения, администрация СИЗО тщательно следила, чтобы в камерах не было предметов, которые подследственные могли использовать для членовредительства. При поступлении в отделение у новичка отнимали все, что хоть как-то подпадало под определение «опасно для жизни»: металлические часы, иголки-булавки, брючный ремень, шнурки, подтяжки и отовсюду срезали пуговицы, поскольку некоторые психи — было дело — заглатывали эти пуговицы пригоршнями и с ними потом приходилось возиться.
Мой кореш, Серега Смирнов, отчасти из-за этой особенности психотделения, отчасти из-за своего дурного нрава попал в пикантную ситуацию: когда его сюда водворяли, он мило пошутил — дескать, зря стараетесь, ребята, при желании можно удавиться и резинкой от трусов… Выслушав инсинуации Смирнова, попкари моментально изъяли у него все имеющиеся в наличии резинки: от спортивных штанов, от трусов, запасных трусов и на всякий случай вырезали пластмассовую «молнию» из кофты — чтобы больше так не шутил. Теперь представитель ОМОНа завязывал все свои аксессуары на узелки, из-за чего во время последней рукопашной схватки со злобными сокамерниками предстал пред врагами во всей своей первозданной красе, да вдобавок оказался стреноженным! Если бы я не стоял с ним рядом плечом к плечу, положеньице, сами понимаете, могло стать весьма прискорбным…
В общем, не было в обиходе шизанутых подследственных опасных для жизни предметов — не составляли исключение и ложки. Псих мог заточить втихаря ложку о стену и благополучно вскрыться, или порезать тех, кто в его исковерканном воображении ассоциируется как враг. А потому при раздаче пищи баландер пропихивал в кормушку вместе с тарелками и ложки, которые он впоследствии тщательно пересчитывал, получая посуду обратно.
Слопав на завтрак хлорную овсянку, я аккуратно отломал у ложки черенок и, поставив тарелку в общую кучу у двери, забрался на свою шконку, где быстро засунул черенок в матрац. Затем я отвернулся к стене и, скрючившись, принялся тихонько постанывать.
— Ты че, братуха? — поинтересовался Смирнов, ухватив меня за плечо здоровенной ручищей. — Поплохело, что ли?
— Живот чего-то схватило, — сквозь зубы процедил я. — Режет, бля…
— Может, шумнуть, чтобы врача вызвали? — озаботился Серега. — Может, дизентерия, а?
— Да нет, братан — не надо врача, — отказался я. — Полежу чуток — может, отпустит…
Минут через пятнадцать корпусной откинул кормушку и баландер принял посуду от Адвоката, который в наказание за курение был назначен вечным дежурным по камере.
— Раз, два, три… — начал монотонно считать ложки баландер и вдруг, без перехода, будто полдня тренировался, заорал противным голосом:
— Во бля! Гля, че утворили, дебилы! Черенок у ложки откусили, сволочи!!! Ой-ееооо…
Мгновенно поднялся всеобщий гвалт: корпусной, засунув рожу в кормушечный проем, настойчиво интересовался, куда это мы задевали черенок, и недвусмысленно намекал на грядущие репрессии для всей камеры, если черенок не будет возвращен; сокамерники яростно отпирались, стуча себя кулаками в грудь, бросаясь на пол и приводя в качестве аргументов самые страшные клятвы, а голосистый баландер комментировал весь этот балаган, стараясь переорать обитателей камеры, и посвящал в подробности происходящего остальных заключенных психотделения.
Немного послушав этот сыр-бор, Серега Смирнов решил вмешаться.
— Ша, чмыри! Ша, я сказал! — рявкнул он раскатистым басом. — Кто взял черенок — верните, а то найдем, всех подряд отпидерасим!
Надо признаться, что это была дежурная смирновская угроза-в ходе конфликтов с сокамерниками он частенько обещал произвести их в петухи, однако дальше угроз дело не доходило. Тем не менее то ли в силу своей испорченности, то ли из-за чрезвычайной убедительности смирновского облика сокамерники к подобным угрозам относились весьма серьезно и никто ни разу не усомнился, что Смирнов на пару со мной может осуществить сие безобразное деяние — если приспичит. Этот конфликт также не был исключением — обитатели камеры для сотрудников на пару секунд притихли, опасливо косясь на Сере-гу — только баландер в коридоре продолжал возбуждать население психотделения истошными криками.
— А вдруг это Григорий взял? — глубокомысленно заметил Адвокат. — Ему до фени, а всей камере страдать!
Григорий моментом попер в отмаз, остальные начали высказывать свои предположения по этому поводу — гвалт возобновился.
— Ша, чмыри! Ша! — опять заорал Смирнов, тяжко подпрыгивая на своей шконке и стуча по дужке кулачищами. — У кого найдем черенок, отметелим как последнего чухана!
Опять пауза — три секунды. Воспользовавшись затишьем, я красноречиво замычал и, приподнявшись на локте, со страдальческой гримасой на лице застонал:
— Оооо, Серый… Это я, я… Я проглотил чеере-ено-о-ок… Умереть хочу-у-ууу… Жить невмоготу-у-у-уу… — и рухнул обратно, скукожившись в три погибели.
Что тут началось!
— А-а-а-а-а! — заверещал пидер Григорий фальцетом. — Вот оно! Оно! Как в 54-м году! А-а-а-а! Давай — зайди, зайди! — Это адресовалось попкарю. — Зайди, а он по башке тебя жахнет, переоденется и свалит отседа! Давай, давай…
— Доктора позови, начальник! — орал Смирнов, нешуточно стуча кулаком по кроватной дужке. — Доктора! Кореш умирает!
— Пидер! — завизжал баландер, перекрикивая всех подряд. — Пидер! Ложку сожрал, тварь! Да чтоб она тебе там, блядь ты такая, поперек жопы застряла!
— За лидера ответишь, чмо! — прорычал Смирнов, грузно прыгая со шконки на пол, и метнулся к двери, намереваясь, видимо, вцепиться в глотку баландеру.
Осторожно перевернувшись на другой бок, я активизировал стенания и с любопытством наблюдал за развитием ситуации. Смирнов благополучно схлопотал от корпусного по рукам и принял на грудь пару тарелок с объедками, ловко запущенных через кормушку баландером. С не меньшей ловкостью вернув тарелки обратно, мой корешок взвыл как волк и принялся лупить кулаками по гулко завибрировавшей двери, изрыгая гнуснейшие тирады в адрес врагов. Судя по мощному реву и диким воплям снаружи, психи из общих камер уже давно вошли в возбужденное состояние и всячески поддерживали наше выступление. В общем, имел место безобразный дебош.
Корпусной, надо отдать ему должное, пребывал в растерянности совсем недолго. Похлопав чуток белесыми ресницами на бесновавшегося у кормушки Смирнова, попкарь завопил, как подрезанный:
— Спецназ! Спецназ! — И так до тех пор, пока под сводами психотделения не наступила относительная тишина.
— Будете базарить — спецназ позову! — закрепляя успех, объявил корпусной. — Они уже неделю без работы — соскучились, поди! — Публика замолкла — только отдельные задушевные всплески былого буйства доносились в нашу сторону из коридора. В общих камерах поголовное большинство самостоятельно гасило наиболее неуемных: сей процесс выражался в мычании заткнутых ртов и причитаниях типа «не надо, не надо — я сам!».
— Ну че — есть желающие повозбухать? — победно воскликнул корпусной. — Если есть — я завсегда пожалуйста!
Возбухать никто не пожелал. Методы воспитательной работы уидовского спецназа,[6] отделение которого постоянно дежурило где-то на верхних этажах Си-1, надолго оставляли мрачный след в памяти любого обитателя пенат, будь он хоть трижды дегенератом.
— Ну зачем спецназ? — вкрадчиво пробормотал вредный Григорий после некоторой паузы. — Ты зайди сюды, пощупай его — вдруг он кони кинул? А коли не кинул — так он тебе по черепу жахнет, переоденется и, как в 1954-м…
