Внизу плескалось зеленое море. Заливной луг, зажатый с двух сторон редким лесом, плавно спускался к озеру. Зеленое море травы припорошило желтым и васильковым бисером, кое-где тускло отсвечивала застоявшаяся в лужах вода.
Человек втянул носом густой, настоянный на цветущем разнотравье воздух, и пробормотал:
— Одним словом — господствующая высота. Ничего не попишешь. Умели раньше строить. — Он бросил взгляд на холм справа, был он гораздо ниже, со словно срезанной вершиной, густо поросшей кустарником. Судя по редким, скрюченным деревцам и густой темной траве, подступы к холму были сильно заболочены. Человек мысленно прикинул расстояние, траекторию огня, возможность скрытного выдвижения к монастырю и недовольно поморщился. — Умели раньше строить, — повторил он.
У берега ярко вспыхнул солнечный блик. Оставшиеся на катере рассматривали монастырь в бинокль. Человек снял с головы армейское кепи, трижды провел ладонью по седым волосам. Блик еще раз вспыхнул и пропал.
Там на катере на троих оставшихся было два карабина «Тайга», охотничьей модификации знаменитого АК-47, помповое ружье и арбалет, принятый на вооружение американским спецназом. Все легально оформленное и хорошо пристрелянное. Запаса патронов и квалификации стрелков хватило бы, чтобы организовать в окрестностях малую партизанскую войну.
В стране, где закон существует лишь на бумаге, потому что не гарантирует неотвратимости наказания, туризм по родным просторам превратился в занятие для самоубийц. Да и в городах не лучше. В любой момент, как на войне, жизнь может поставить тебя перед вопросом: либо — ты, либо — тебя. И не позавидуешь тому, кому нечем будет ответить.
За долгие годы человек успел тысячу раз убедиться, что жизнь — это война, на которой выживают лишь трусы, сумевшие спрятаться за спинами других, и те, кто, не раздумывая о высоких материях, успевает выхватить оружие первым и решить вопрос «кто кого» в свою пользу. Остальных, не умеющих себя защитить, жизнь затаптывает в грязь, превращает в тягловый скот или пушечное мясо. Ни трусом, ни тягловым скотом человек себя никогда не считал. Несмотря на возраст, в рукопашной схватке он мог дать фору тем-молодым ребятам, что остались на катере, один на один или один против трех — без разницы; о других, менее подготовленных, даже речи вести не стоило. Для более серьезных вариантов, когда физической силы не хватит, в кобуре под курткой грелся короткоствольный кольт.
Озеро, плавным изгибом раскинувшееся в низине, казалось старым зеркалом в темно-зеленой раме. Лес, у дальнего берега подступавший к самой воде, по пологим холмам уходил к самому горизонту.
Спокойная, благостная красота, окружавшая обитель, не могла обмануть человека в полувоенной форме, он отлично знал, что убивают везде: для смерти нет ни святых, ни заповедных мест. Где есть жизнь, там — и смерть.
Человек прищурил глаза от солнца и цепко, по известным ему ориентирам стал изучать местность. Справа правильной опрокинутой чашей темнел бок Николиной горы. Ложбина между монастырским холмом и Николиной горой упиралась в топкий берег озера, поросший жухлой осокой. В конце ложбинки темнела небольшая рощица ольховника и ивняка. Там и лежал Горюн-камень. Человек невольно провел ладонью по бедру, вспомнив жгучий ожог от прикосновения к камню. Солнце не могло так раскалить крутой бок камня, жар, идущий от него, имел другую природу, не обжигал, а прошивал насквозь тысячей невидимых стрел.
Тропинка, вынырнув из лощины, дальше змеилась вдоль берега, терялась на опушке сосняка. За поворотом озера она выводила к старому дебаркадеру. Второй год к нему причаливали теплоходы с гомонливыми туристами из двух столиц. Жизнь в забытом Богом поселке стали сверять по теплоходам: вторник — на Кижи, четверг — обратно. Местное население, худо-бедно жившее рыбалкой и огородами, быстро переориентировалось на турбизнес. Дары лесов, озер и огородов пошли на продажу туристам, но чаще — бартером обменивались на водку.
Человек встал вполоборота к озеру, чтобы одновременно видеть крыши поселка за Николиной горой. От шоссе, километрах в десяти от поселка, отвилок уводил в лес, к зоне усиленного режима. В свое время это был еще один источник рабочих мест и нетрудовых доходов для местных жителей. Но ввиду общего упадка в государстве зона, пятилетку за пятилеткой исправно выдававшая положенное количество кубов пиломатериалов, нынче маялась от безделья.
Очевидно, это и стало причиной побега, а может быть, у зеков обнаружились неотложные дела на воле или с братвой что-то не поделили, сейчас это активно выясняла спецчасть зоны. Дело темное, как душа зека. Но достоверно известно одно — четверо, подняв на заточки конвой, ушли лесом, унеся с собой три «Калашникова» и пистолет.
Бежали грамотно, в ночь на четверг. Пока на дорогах выставляли заслоны и слали во все концы описания беглых, они спокойно отсиделись в поселке. Прятались в подвале у местного мужичка, приютившего беглецов по наколке давних друзей. В поселке все мужское население с правилами содержания заключенных и воровскими законами были знакомы не понаслышке, а бабы, кто не сидел, отлично их знали по рассказам мужей, сыновей и внуков. Заложить беглых считалось западло, и если кто из работавших на спецчасть зоны что и засек, то вовремя не отстучал. В четверг к пристани причалил теплоход, а отвалить собирался только наутро. Зеки к тому времени успели привести себя в божеский вид и переодеться в мужиковские шмотки. Лагерное тряпье утопили в нужнике, туда же, после недолгого совета, спровадили и мужика, предварительно полоснув ножом по горлу.
Ближе к полуночи они бросились к дебаркадеру. Шли в обход, через лощину. Там и пересеклись с послушником. А потом за такой грех удача от них отвернулась. Теплоход на всякий случай на ночь отогнали на середину озера. И слава богу, потому что ребята оказались крайними отморозками, судя по всему, не получись миром спрятаться на нижней палубе, захватили бы корабль, как ливийские террористы. Прогремел бы тогда поселок по всем сводкам теленовостей. А так пришлось рвать когти. За поселком нарвались на заслон, и погнали бедолаг, как травят зверей, грамотно и азартно. Вытеснили к болоту, загнали в топь. Один оступился и сразу отмучился, только пузыри пошли, трое засели на островке, огрызались короткими очередями. Лезть под пули и брать беглых живьем никто из вэвэшников не пожелал, и после непродолжительных уговоров накрыли островок ураганным огнем из всех стволов и покрошили зеков в лоскуты. Вэвэшники с чувством выполненного долга вернулись домой и наплодили стопку маловразумительных рапортов. А местный уголовный розыск за три дня раскрутил двойное убийство. Провинция!
«Оперов винить не надо, — подумал человек. — Ребята честно признались, был звонок сверху — дело не раздувать. Послушник, конечно, не Патриарх Московский, но шум мог выйти изрядный. В конце концов, их совесть чиста. Ширина колотых ран у послушника и мужика совпали, маршрут движения беглецов проходил через лощину, следы сохранились. А копать, почему послушник оказался ночью на Горюн-камне, — осложнять себе жизнь. Медитировал он там на луну, в конце концов!»
— Здрасьте. Вы к отцу игумену? — раздался за спиной женский голос.
Человек дано уже засек шаги по мокрой траве, но обернулся только на голос.
— Да. — Он щелчком отбросил окурок. Женщина оказалась лет двадцати пяти. Любопытный взгляд из-под низко надвинутого платка. Натруженные, заветренные руки, яркий лак на коротко остриженных ногтях. Лицо открытое, в мелких крапинках веснушек.
— А вы, наверное, издалека? — спросила она.
— Из Пскова, — легко соврал мужчина. — Проездом. Вот заглянул в обитель, теперь можно дальше.
— А-а, — протянула женщина. — Вы, часом, не отец Игоря? Ну послушника, которого… — Она чисто женским жестом прижала пальцы к губам. Взгляд сделался болючим, как у смертельно раненного зверька.
— Нет, — покачал головой мужчина. Он уже знал, что отца Игорь не видел с детства и весть о гибели сына тот получит не скоро, его еще найти надо. А мать уже первые слезы выплакала, пока везла гроб с сыном в Москву. — Пусть земля ему будет пухом, — добавил он.
Женщина всхлипнула, опустив голову. Пробормотала что-то и быстро побежала вниз по тропинке.
Мужчина проводил ее взглядом, вздохнул и пошел к скамье.
Отец игумен все еще сидел в прежней позе, только крючковатые пальцы перебирали по гладко отполированной клюке. Взгляд сквозь толстые стекла очков был устремлен вдаль, туда, где небо сходилось с темно-зеленой каймой леса.
— Это она послушника нашла? — спросил мужчина, присаживаясь рядом.
— Да, Ольга, — пожевав блеклыми губами, ответил старик. — Все грех отмолить хочет. А в чем грех-то ее? Бабье это дело, кто же его осудит. Не проклял Господь Еву, а предупредил, что, познав смертную любовь, будет в муках рожать детей своих. А что без отца, и то не грех. Один Отец у нас. И Мария, если разобраться, не от законного мужа понесла, а от Него. Грех это или благодать, поди рассуди.
