— Так вот откуда рога растут…
— Вот именно — рога. Потому и шерстят сейчас возможных кандидатов на киллера. В том числе и ликвидаторов всех спецслужб страны.
— А как ОВБ вышел на Карасева? — спросил Баркасов.
— Не знаю. У них свои, специфические методы.
— Да уж… — неприязненно буркнул Баркасов.
— Но в списке потенциальных кандидатур на ликвидатора Шалычева он стоит едва не на первом месте.
— То есть точно пока не определились?
— Нет.
— А если потрясти Кончака? Ведь Карасев — его протеже, судя по информации.
— Кончака? Чур тебя! — Абросимов сделал вид, что крестится. — Не приведи господь его тронуть. У Кончака влияние на нашего шефа побольше, чем у всех начальников отделов и служб, вместе взятых…
Я понял — идея допросить меня с применением «сыворотки правды» Кончаку не принадлежит.
Я подозревал это и во время «прокачки» — уж очень наивными и беспомощными были вопросы Баркасова. Полковник Кончак знал обо мне гораздо больше.
Правда, не о том периоде, что начался в моей жизни с момента взрыва самолета над Гималаями, в котором я летел. Не знал он и подробностей моего чудесного спасения от верной гибели.
Зная его недоверчивый сверх всякой меры и жесткий характер, можно было с большой долей вероятности предположить, что Кончак, несмотря на мою амнезию, все равно так или иначе попытается вывернуть меня наизнанку.
Любыми методами и средствами.
Впрочем, я сильно сомневался, будто он поверил, что я на самом деле утратил память. Единственным объяснением его странного безразличия к моей одиссее была успешная операция по Толоконнику, в которой я принял участие.
Это я понял благодаря прозрачным намекам Волкодава.
И он и Сидор очень опасались, что после того, как Кончак доложит начальству о результатах акции в Греции, ему захочется разобраться со мной по полной программе.
И Кончака можно было понять: в мою историю трудно поверить, тем более профессиональному разведчику, привыкшему любую проблему рассматривать под углом происков спецслужб других государств.
Уж кто-кто, а полковник точно знал, что, несмотря на окончание «холодной войны», наши новоявленные «партнеры» все равно не прекратили своих операций, в особенности по внедрению агентов.
И не потому, что они такие бяки. Отнюдь.
Просто у разведчиков свои законы и свой кодекс поведения. Хочешь мира — готовься к войне. Так говорили древние.
С той поры мало что изменилось. Мозг человека запрограммирован на уничтожение. И ничего тут не поделаешь.
Несмотря на изменившуюся в стране ситуацию, поневоле втянувшую военную разведку в грязные разборки власть имущих, Кончак, как профессионал до мозга костей, продолжал выполнять свой долг так, как его учили и как он этот долг себе представлял.
А еще я понял из разговора Абросимова с эскулапом-недотепой и палачом-дилетантом в одном лице: мои приключения в Катманду и Афинах их не волновали.
Я лежал на кушетке возле двери. Они стояли у окна и разговаривали едва не шепотом. Но не потому, что опасались меня, а по устоявшейся привычке людей такой профессии не доверять стенам.
Однако я слышал почти каждое слово. Уметь слушать — это своего рода талант. И его нужно совершенствовать постоянно.
Из того, что донеслось до моих ушей, я сделал вывод, что любопытство к моей персоне отнюдь не праздное. И оно как-то связано с именем полковника Кончака.
Абросимова мало волновал какой-то губернатор Шалычев, которого угрохал неизвестный киллер.
Этот вопрос его беспокоил по совершенно прозаической причине — он пытался найти на меня серьезный компромат. На меня и на полковника Кончака.
Зачем? Внутриведомственные интриги? Или нечто большее?
Я вполне мог убить Шалычева. И даже по приказу полковника Кончака. Но я этого и впрямь не помнил. Кстати, когда мне рассказывали о моей прошлой жизни, фамилия губернатора не упоминалась.
Имен вообще не было названо. Я так понял, что больше всего обо мне знал Волкодав, но и он, как истинный профессионал, отделался общими фразами.
И я был даже благодарен ему.
Пусть проклятие, обрекшее меня на жизнь наемного убийцы, останется для моей ныне пустой головы хотя бы до поры до времени чем-то эфемерным, беспредметным, как дурной сон.
И еще одно меня волновало: как я попал в поле зрения Абросимова и тех, кто стоял над ним? Кончак сдать меня не мог — это точно. Абросимов его противник, а может, и личный враг.
Немного зная Кончака, я мог дать рубль за сто, что врагов у него очень мало. Живых. А остальным он просто не доверял. Тем более не мог он доверять явному сопернику за влияние в системе ГРУ.
Волкодав и Акула тоже исключаются. Это простые, бесхитростные парни. У них если друг — то это действительно друг, без всяких но. А если враг — то ему можно лишь посочувствовать.
Судя по достаточно скудному досье, обо мне Абросимову и иже с ним было мало что известно. Только общие сведения — и ничего более. Конкретные данные отсутствовали напрочь.
Там были всего лишь сведения о человеке, владеющем приемами боевых искусств Востока. Возможно, он был киллером мафиозных структур, поднанятым военной разведкой для выполнения какого-то сверхсекретного задания, скорее всего связанного с ликвидацией некоего «объекта».
И все.
Ничего из ряда вон выходящего, как я понял по достаточно прозрачным намекам Волкодава.
Как бы невзначай, без определенной цели, он говорил, что спецслужбы многих стран и в былые времена, и сейчас используют для некоторых, особо щепетильных дел «болванчиков», чаще всего не имеющих представления, на кого они работают.
Это делается для того, чтобы самим спецслужбам не вываляться по уши в грязи, а в случае провала операции или засветки исполнителя сдать этого подставленного со всеми потрохами. Если, конечно, не удастся его ликвидировать, чтобы спрятать концы в воду.
Обычно исполнитель «заказа» практически никогда не знает, кто истинный заказчик. Это мне было известно из личного опыта.
Таким не шибко хитрым способом спецслужбы, во-первых, реализовывали свои планы, не имеющие ничего общего с гуманными принципами человеческого сообщества, во-вторых, умывали руки, а в-третьих, — ко всему прочему, — нередко повышали свой рейтинг перед околпаченными налогоплательщиками, именуемыми «народом».
— Он ищет семью. — Абросимов сказал это с нажимом и еще раз повторил: — Семью!
— Вы полагаете… — начал было Баркасов.
— Стоп! Закройся. По-моему, он уже очнулся.
Полковник подошел к кушетке и потеребил меня за плечо.
Я застонал и медленно открыл глаза.
— Где я? Что со мной? — Я постарался, чтобы мои вопросы звучали совершенно искренне.
— Все нормально, все нормально, Карасев…
Абросимов смотрел на меня с каким-то странным выражением, будто решал задачу со многими неизвестными.
Похоже, я оказался в одном ряду с «иксом» и «игреком», неким «зетом», величиной, всплывшей в уравнении абсолютно случайно, из-за чего решение задачи стало весьма проблематичным…
Меня снова определили в ту же самую камеру, каменную гробницу.
Там все осталось без изменений, кроме одного — моя койка приобрела вполне цивилизованный вид. Мне дали матрас, почти новое постельное белье и подушку — не блином, а свежеиспеченной пышкой.
О-о, нет… Так болеть голова просто не может. А если и может, то не моя…
Где выключатель? Куда он девался, чтоб его!..
До чего хочется пить… Пи-ить… Где-то рядом с кроватью должна быть тумбочка, а на ней бутылка минералки.
Где эта чертова тумбочка?! Нет ее, словно испарилась… Да, все-таки нужно включить свет.
Интересно, почему я ищу выключатель лежа?
Я с трудом открыл глаза — и очутился неведомо где. А точнее, в темном (скорее сером) пространстве без окон и дверей!
Меня охватило тупое удивление, когда я попытался рассмотреть в этом пространстве знакомые предметы.
Их просто не было.
Нет, это точно ночной кошмар! Сон, видение, сглаз, нечистая сила… Или я уже ТАМ?..
Меня вдруг охватил страх, не поддающийся разумному толкованию.
Я попытался заговорить, чтобы разрушить наваждение, но лишь просипел, как проколотый воздушный шарик.
Я хотел принять сидячее положение, но незримые путы приковали меня к земле стальными цепями. Мне удалось лишь с трудом поднять голову, чтобы тут же вернуть ее в прежнее положение; голова была даже не чугунной, а словно налита свинцом.
Может, пока я спал, изменилась сила земного притяжения?
Или все-таки мое предположение насчет того, где я сейчас нахожусь, правда? Свят-свят!..
В полном отчаянии я мысленно включил правую руку, чтобы пошарить рядом с собой. И наткнулся на человеческие тела, лежавшие едва не в обнимку.
