Какой глупостью, какой ерундой я занимался там! До чего же смешна была та мышиная возня, на которую я тратил нервы, время. Как я был наивен, когда не спал всю ночь накануне парада, и мне казалось, что нет ничего в жизни страшнее, чем упасть на виду у всех на скользкий булыжник. До чего примитивны были мои переживания, когда на строевом смотре замкомандующего сделал мне замечание за прическу. Насколько пусты были мои беды, когда я в бессильной ярости лупил кулаками по стене, думая, что навсегда потерял Олюшку, смазливую девчонку, в которую был влюблен… Сколько же надо было прожить, чтобы наконец задуматься об этом?
Сидя на чемодане у самодельного шлагбаума, вдоль которого расхаживал угрюмый часовой в каске, я тупо смотрел на белый кемпинг, у входа в который носились, гремя ботинками, солдаты, складывали у мраморной лестницы вещевые мешки, бронежилеты, похожие на рыцарские доспехи, лоснящиеся от смазки пулеметы.
Где же вы, братцы, раньше-то были?
— Ну, здравствуй, что ли?
Я поднял голову. Рядом со мной стоял невысокий коренастый человек в маскхалате, кроссовках и огромных черных очках. Постриженный почти наголо, смуглый, с угадывающимися под одеждой буграми крепких мышц, он напоминал киноактера, снимающегося в вестернах.
— Степанов? Я не ошибся, ты Степанов? — спросил он.
— Да, я…
— Ну, чего сидишь, черт тебя подери! Не описался от страха?
Он наклонился ко мне и вроде бы хотел обнять. «Спасибо, товарищ Оборин, — подумал я, — что ты хоть рад моему приезду».
Я с трудом встал. Ноги затекли, будто суставы в коленях заржавели.
— Слушай, что это солдаты все бегают? — спросил я. — Чего всполошились? — Злая ирония помимо воли так и лезла из меня.
Оборин остановился и удивленно посмотрел мне в лицо, а потом глянул на скалы, нависающие над ротой.
— Видишь верхушку, похожую на трезубец? Мы там установили сигнализацию, чтобы не дать «духам» плевать на нас сверху. Так вот, пятнадцать минут назад сработала. Кто-то прошел по тропе… Видишь, денек какой? Сначала Черная Щель, потом сверху, над самой головой, беспокоить начинают… И так почти каждый день. Так что готовься, приятель…
Я стоял как вкопанный, глядя на залитые солнцем горы. Перед глазами все плыло, кружилось, и не хватало воздуха.
— Слушай, парень, ты что-то побелел… Перегрелся или устал с дороги? Пойдем, под кондиционером оклемаешься.
«Да, я перегрелся, — думал я, чувствуя, что Оборин мне активно неприятен. — Озерцо, песочек… Где-то свинцовый душ, и кровь льется по броне, а тут сигнализация, как в сбербанке, кондеры… Что ж, замена — святое дело…»
— Да брось ты чемодан! — услышал я как издалека. — Дневальный поможет.
На перекладине, установленной в фойе кемпинга, тренировался солдат. Красный от натуги, он с сопением отрывал от пола собственное тело плюс пудовую гирю, подвешенную к поясному ремню. Услышав Оборина, он спрыгнул, снял с ремня гирю, облегченно выпрямился, взял мой чемодан и понес по коридору.
— Вот моя комната, — Оборин открыл настежь дверь, пропуская меня вперед. — Теперь она твоя. Ложись на койку, там свежее белье, и отдыхай. Ужин в девятнадцать ноль-ноль. Я предупрежу, тебе принесут.
Он хотел выйти, но я взял его за руку.
— Подожди… Ты знал Блинова?
— Капитана? Если не ошибаюсь, это командир мотострелкового батальона?
— Ты его хорошо знал?
Оборин внимательно посмотрел на меня, нахмурился и, не сводя с меня глаз, покачал головой.
— Нет, друзьями мы не были…
— Жаль, — глухо ответил я и сел на стол.
— Я тебя не понимаю. Почему ты так спрашиваешь о Блинове?
— Почему? — Я выдавил из себя жалкую усмешку. — Его убили час назад… Некому было прикрыть нашу колонну.
Оборин опустил глаза. Теперь я увидел на его лице смятение. Это доставило мне неожиданное удовольствие.
— В озере купаться можно? — спросил я, не сводя с Оборина взгляда. — Как сегодня водичка?
Оборин ничего не ответил, подошел к тумбочке, вынул оттуда флягу и плеснул в кружку.
— Выпей и ложись спать… Завтра поговорим.
Я машинально поднес ко рту кружку. В нос ударил тяжелый запах спирта.
— Не могу.
Оборин подошел к двери.
— Постарайся все же заснуть…
Я сидел на столе, без всякого интереса разглядывая разложенные под листом плексигласа схемы района, минных полей, списки личного состава, фотографии. Хмурый круглолицый малыш в буденновке. На скамейке сидит молодой и худой Оборин в курсантской форме и вместе с рослым, плечистым сержантом держит в вытянутых руках транспарант «Все на коммунистический субботник!». В сержанте я узнал нашего комбата — майора Петровского. Действительно, учились вместе. Третий снимок: на фоне группы белобородых стариков в чалмах вполоборота стоит солдат в каске, бронежилете, перепоясанный пулеметной лентой, и машет кому-то рукой. И снова малыш…
Я сел на койку, чувствуя глухое безразличие ко всему происходящему и окружающему, рухнул на подушку, покачиваясь на сетке. В спину что-то давило, я просунул руку под матрац и нащупал холодный металл.
Я лежал, рассматривая маленький, похожий на игрушку автомат с пристегнутыми к нему магазинами, перевязанными изолентой. Гладкий, отполированный, он приятной тяжестью давил мне на ладонь. И каждый изгиб его стального тела, каждая деталь таили темную и суровую логику. Странно! Я будто впервые видел автомат, впервые держал его в руках.
Я несильно надавил на лепесток предохранителя. Он поддался, скользнув вниз. Мне показалось, будто автомат медленно напрягается в моих руках, замирает, прислушиваясь к моим движениям. Хорошо смазанный затвор почти беззвучно отошел назад и гладко вернулся обратно, где-то внутри бережно вставляя патрон в ствол. Я нащупал пальцем покатую выемку спускового крючка и чуть-чуть надавил на него… Еще немного… Ничто не сдерживает, не мешает… Еще какой-нибудь миллиметр, и измученная ожиданием бешеная струя свинца и огня рванется к потолку…
С усилием я оторвал палец от крючка и быстро защелкнул предохранитель. Где ж ты раньше был, братец? Может быть, мы с тобой не допустили бы этого кошмара… Швырнув автомат под подушку, я встал с койки и раскрыл свой чемодан. Я перебирал вещи, кульки, свертки, весь этот ненужный здесь хлам. Голубую рубашку и галстук — к чертям! Отличная тряпка для мытья полов. Записную книжку с адресами сослуживцев — к чертям! Изорванные листочки, как хлопья мокрого снега, закружились по комнате. Коллекцию значков, которую я вез в подарок афганским детям, — к чертям! Прекрасен хруст под каблуками. О, наивный юноша! О, благородный рыцарь! А-а, и вы здесь, сударыня?
Олюшка строго смотрела на меня с фотографии из-под обрывков бумаги. Куда я тебя привез? Оставайся лучше в своем уютном мирке иксов, тангенсов и логарифмов…
Я порвал фотографию. Пришло время убивать. Днем и ночью, как говорил комбат.
* * *
Еще полыхал дневной зной, еще ослепительно светились горы, а приближающийся вечер уже чувствовался по длинным прохладным теням деревьев, по розовому свечению мраморных натеков, покрывших серые скалы, и глубоко лазурному небу.
Оборин в полной экипировке, увешанный снаряженными магазинами, сигнальными ракетами и гранатами, уже не был похож на того пляжно-вульгарного супермена, одетого в широкий маскхалат на голый торс, в огромных непроницаемо-черных очках, каким он встретил меня у шлагбаума. Затянутый в горный костюм цвета выгоревшей травы, втиснутый в металл, он чем-то напоминал большую деталь для мощной машины.
— Паша, — сказал я. — Дай мне какую-нибудь одежду и автомат. Я пойду с тобой.
— Успеешь, — отрезал он. — Отдыхай пока.
— Нет, не успею. Паша, — тверже сказал я, давая понять, что спорить со мной нет никакого смысла.
Оборин взглянул на меня понимающе, но все же покачал головой и ответил:
— В таком состоянии в горы не ходят.
— У меня нормальное состояние!
— Я это сразу понял… Ты, в самом деле, возьми полотенце да искупайся. Вода сегодня отличная!
Чувствуя его иронию и готовый вот-вот сорваться и нагрубить, я сквозь зубы процедил:
— Я все равно пойду.
Оборин вздохнул, оглядел меня с ног до головы.
— Ну, раз ты так настойчив… Только, пожалуйста, слушайся меня. Здесь пока я начальник гарнизона. Договорились?
Мы прошли к кладовке старшины. Когда до двери оставалось несколько шагов, она с треском распахнулась, и оттуда выскочил коренастый солдат и едва не сбил Оборина с ног.
— Киреев, добрый вечер, — сказал Оборин, морщась и потирая ушибленный локоть.
— Добрый вечер, — буркнул солдат, поправляя на себе куртку. Оборин ободряюще похлопал его по плечу и сказал:
— Ну ничего, ничего.
Мы зашли в кладовую. Оборин плотно прикрыл за собой дверь.
