— Значит, среди доносчиков у него тоже не могло быть друзей? — спросил Яровой.
— Да ну! Они друг друга даже без «понта» сыпали. Какие уж там кенты. Бывало, спарятся две «суки», остальные от зависти, что эти общий язык нашли, с кулаками на них лезут. Шум, крик поднимут. Словно не задницу, а мешок с деньгами не поделили. Противно вспомнить.
— А врагов у него много было.
— Этого добра хватало. Не только у него! У всех. Таким всяк похвастаться может. А «суки» — особо. На них все злы были. И они на всех. Такая порода. Что поделаешь, — отвернулся «президент».
— А особо ярых врагов его знаете?
— У нас иных не бывает. Если враг, то до смерти. А, значит, не по мелочам.
— Кто из освободившихся был его врагом и по какой причине? — продолжал Яровой.
— Таких много. Разве всех вспомнишь?
— А вы постарайтесь, — настаивал Яровой. — Уточню: из тех, кто был бы способен, по вашему мнению, свести с ним свои счеты.
— Хватало и таких, — нагнул голову Степан.
— Я слушаю, — посуровел Яровой.
— Сидел здесь один. Оглобля его звали. Известный, уважаемый вор. Раньше Скальпа на год вышел. Так вот этот Авангард его что ни день допекал. Поначалу обкрадывал. Барахло. У того оно было. И харчи. С воли присылали. Так эта лярва клопом присосался. То теплое белье стянет, то шарф. Ну, Оглобля найдет. Поколотит его. А тот вскоре снова за свое. Оглобля его калекой пригрозил оставить. И однажды в руднике словно нечаянно задел Скальпа полной тачкой. Тот чуть богу душу не отдал. Ан оклемался и зло затаил. Стал скрытно Оглобле пакостить. Изводить. А все потому, что тот и здесь, в лагере, человеком был. И уважением пользовался у всех зэков. За характер, за силу свою. За ум и хватку цепкую. Так нот этот Скальп стал «сучить» на Оглоблю поначалу «бугру» барака. За каждый промах. И оговаривал нередко. Потом подлог ему устроил. Да так ловко, что все поверили и Оглоблю из закона вывели в «сявки». На целый год. Потом разоблачили Скальпа. Всю ночь Оглобля его валенком бил. Но тот гад живучим оказался. Через три дня словно ничего и не было. И все-таки под самое освобождение Оглобли сумел спереть все его сбережения и спрятать. Да так, что как ни искали, не нашли ничего. Так и уехал человек без гроша в кармане. Все мы знали, чьих рук это дело. А доказать не могли… — крутнул головою «президент».
— А Оглобля откуда родом? — спросил Яровой.
— Сибиряк.
— Из какого города?
— Иркутский.
— Значит, он мог? — встрял Виктор Федорович..
— Нет. Я от него письма регулярно получаю. И посылки. Он в деревне живет нынче. И никуда после освобождения не уезжал. Ни на какие «гастроли». И «на дела» не ходит. Возраст не тот. Если бы он Скальпа пришил, то уж я-то знал бы.
— Он способен был пойти поперек вашей воли? — продолжал допрос Яровой.
— Нет! — вздохнул «президент».
— Тогда поставлю вопрос иначе: кто мог нарушить любой «президентский» запрет?
«Президент» нахмурился. Долго вспоминал. Смотрел в пол. Потом поднял тяжелую голову. Заговорил.
— И это нелегко.
— Что именно? — спросил Яровой.
— Не на одного легло мое подозрение.
— А на кого?
— На пятерых враз!
— Не многовато ли? — удивился Яровой.
— Нет! Не много! Но любой из этих мог!
— И слово твое нарушить? Твой запрет? — не сдержался Виктор Федорович.
«Президент» опустил голову. Сознался тяжело. Через силу. Словно только самому себе:
— И это могли. Эти все могли! Но я при них не был еще «президентом». Это не мои зэки…
— Кто же они?
— Один был Дракон.
— Ну и кличка! — покачал головой начальник лагеря.
— Кем он был? — спросил Яровой.
— Вор. Вор в «законе». Наш. Свой кент.
— Из-за чего не поладили они с Евдокимовым?
— Дракона Бондарев на кухню определил. Хлеборезом. На почетную должность. Все кенты с Драконом считались. А этот нет. Все бузу затевал. «Сук», интеллигентов, работяг против Дракона подбивала эта поганка. Навроде тот всех на пайках обжимает в пользу фартовых. А это грехом считалось большим. Ну и добился все-таки своего. Дракона в заварухе слепым оставили на один глаз. Пообещал при освобождении Скальпу сразу оба глаза выбить за свой один. Или вовсе голову скрутить, как цыпленку. А Дракон это мог. Отчаянный мужик. Злой. Обиды не забывает. До смерти будет помнить. Не умрет, пока не отомстит. А насчет Скальпа поклялся, что только после него в могилу ляжет. А я его слова знаю. Его ничто не остановит. Лихой мужик. С характером.
— Дракон когда освободился? — спросил Яровой.
— Его на Камчатку сослали.
— А сам откуда?
— Брянский волк, — рассмеялся «президент».
— Он вам пишет?
— Нет. Ни мне и никому.
— Архивы на него есть? — спросил Яровой начальника лагеря.
— Да, — ответил тот.
— А еще кто?
— Четверо еще есть.
— Расскажите, — попросил Яровой.
— Был еще Медуза. Тоже вор. В «законе». Его Скальп Бондареву заложил.
— За что?
— За общак. Тот налог, дань брал с интеллигентов и работяг. Для своих кентов. Те не хотели платить. Естественно, не всегда мирно обходилось. Бывали драки. Этот хлюст пронюхал, где Медуза прячет общак, и выдал Бондарю. Тот нагрянул с обыском. Забрал «банк». Весь до копейки. Тогда на Скальпа никто не подумал. А Медузу чуть не пришили за ротозейство. Лишь потом мои люди сказали, кто был в этом виноват. Медуза на ноже поклялся отомстить Скальпу. Живым или мертвым, на куски порвать за подлость.
— На него архивы есть? — обратился Яровой к Виктору Федоровичу.
— Имеются.
— Он на свободе?
— Кто его знает. Их всех пятерых Бондарев на Камчатку отправил, чтобы Скальпа от расправы уберечь.
— Третий кто? — повернулся Яровой к «президенту».
— Третий — Муха.
— А с ним какие разногласия у Скальпа были? — спросил Яровой.
— Это самые страшные враги. Здесь не стукачество причиной, здесь — хуже. Муха, как известный «душегуб», был первым претендентом на шкуру Скальпа…
«Президент» глянул на Ярового, на исписанные листы протокола допроса и, будто испугавшись, что так много наговорил, замолчал.
— Так что Муха? — напомнил Яровой. «Президент» махнул рукой. Дескать, теперь уже терять нечего, заговорил:
— Муха был «бугром» у «душегубов». Редкий специалист. Сами понимаете, много лет он отсидел здесь. А все ж мужик! Натура свое берет. Природу не обманешь. Ну и завел он себе напарника. Тот нетронутым был. И ни с кем, кроме Мухи, никаких дел не имел. А этот гнус и тут подгадил. Усек, что Муха с напарником за барак ушли, ну и нажужжал «душегубам» — навроде у мухиного дружка сифилис. Значит, «бугор» тоже заразный. Ему, паскуде, поверили, не столько как зэку, как фельдшеру в прошлом. Кинулись за барак. Поймали напарников и обоих покалечили. Муху оставили не мужиком, а тому все порвали. Еле выжил. А все из страха, чтобы заразы в бараке промеж зэков не было. Так вот Муха тоже сказал, что из-за кого лишился он своего мужичьего достоинства, у того своими руками все на свете вырвет живьем. И этого тоже никакой запрет не мог сдержать, — опустил голову «президент».
— Архивы и на этого есть, — вставил начальник лагеря.
— Следующий кто? — поскрипывал пером Яровой.
— Четвертый был не менее зол на Скальпа, чем все остальные, — поморщился «президент», вспомнив что-то неприглядное.
— Расскажите, — глянул Яровой на «президента». Тот помолчал немного:
— Долгая эта история. И черная, — сказал он, отвернувшись к окну.
— А мы не торопимся, — сказал начальник лагеря.
Степан начал издалека:
— Я этого человека мало знаю. При мне он недолго здесь был. Но о жизни его я наслышан. От кентов. И от тех, кто знал его с самого начала. Удачливым он был в «деле». Свой. Фартовый. И кличка у пего Клещ имелась. Вором «в законе» он был. В Одессе его взяли. В «Черной кошке» работал. Узнает, что у кого-то «кубышка» имеется, все равно заберет. Смелый был мужик. И рисковый. Никого не боялся. Его боялись. Даже известные «душегубы». Умел он всех в руках держать. И своих, и чужих. Несколько лет за ним «мусора» охотились. Да все без «понту». Но была у него одна слабость. Любил, лярва, баб и девок молоденьких. На них удачу свою транжирил без меры и счета. Сколько их у него перебывало — не счесть. Наверное, волос на голове у Клеща меньше было, чем бабьего пола через его руки прошло. Но на одной засыпался. Бабы в нашем деле — одна помеха. Он-то для баловства с ними, а эта дура, как на грех, влюбилась в него. А он и имя ее позабыл, как только за дверь вышел. Она, видать, со злости, выдала Клеща. Взяли его лягавые. Осудили. Сюда под усиленным конвоем привезли. В барак к фартовым поселили. К уважаемым кентам. Равным по рангу. Ну, Клещ зажил, как рыба в воде. Среди своих плохо не будет.
