Не стоит и говорить, что всю эту немудреную операцию разработал и претворил в жизнь не кто иной, как Лаевский или Ласковая Смерть — погоняло, которое Олег получил, стоило зекам узнать, что и невесту-изменницу, и ее кобеля он старался прикончить как можно гуманнее, хотя в той ситуации, в какой оказался, по мнению братвы, имел право и на более изощренную месть…
— М-да-а-а-а! Ничего не попишешь, добыли шмеля![67] Продолжать думаешь? — спросил у Олега вор в законе Миша Кореец, финансировавший аферу с фальшивыми векселями, когда Гепатит пришел к нему в «офис» для окончательного расчета.
Они находились вдвоем в небольшом, скромно обставленном кабинете одного из многочисленных московских кооперативов, организованных и крышуемых ворами. Уже тогда, в конце восьмидесятых, предусмотрительные авторитеты, одними из первых осознав необратимость перемен, происходящих в стране, извлекли из загашников неправедно заработанные рубли и спешили легализовать их, активно вкладывая в набирающее обороты частное предпринимательство.
— Что значит «не в том ключе»? — Кореец отложил в сторону очередную пачку из ста пятидесятирублевок и по-стариковски сварливо заметил: — Сижу сейчас, трачу время, делаю то, что должен был сделать ты. Мог же хрусты упаковать в узляки, принести их мне в божеском виде. Ты ж финансист! Ты же к бабкам должен испытывать уважение! А ты с ними, как с мусором. Затолкал ворохом в порт[69] и готово. Эх, молодо-зелено!.. Так, Олежа, что значит «не в том ключе»? Решил сменить профиль?
— Да.
— А какой смысл?.. — Миша Кореец сделал короткую паузу. Несмотря на ворчание вора, и слепому было бы видно, какое удовольствие тот получает, перелопачивая такую гору пятидесятирублевок. — Между прочим, в маляве, что пришла с твоей зоны, про тебя отписано много хорошего. Рассказать, что?
— Расскажи.
— Козырный фраер[70] ты, правильный. Не дешевка. Был в авторитете, жил по понятиям, следил за базаром. С первых дней ушел в отрицалово. Первоходок, а не минуло двух лет, как вошел в первую пятерку, [71] стал свояком.[72] Как пригнали с этапом на зону, в первый же день прописать тебя решили махновцы, [73] так после обратки твоей до сих пор оклематься не могут, а двое, прости их Господь, теперь на сто первом.[74] Грохнул ты их, паря, и при этом не было у тебя ни ножа, ни дрына. Одними этими вот своими руками, — Кореец на секунду оторвал взгляд от денег и поднял его на Олега, — замочил отморозков так, что остатние больше понты свои польские гнуть и не думают. Вот ты какой. К тому ж образованный. Программист, братва пишет. Да еще и экономист. Впрочем, это ты уже доказал. Что на всё это ответишь, Олежа?
— Отвечу, что терпеть не могу, когда мне в глаза говорят, какой я хороший.
— Это правильно. Похвала портит людей. Но я не про это. Знаешь, не было б этой рекомендации от человека, которому я доверяю даже больше, чем себе самому, разве я дал бы хрусты на ту картинку, [75] что ты мне нарисовал в сентябре? Нет, не дал бы. Не потому, что мне жалко, а потому, что не хотел офоршмачиться. Какой позор на старости лет, если бы я потерял эти фишки! Но ведь не офоршмачился, как видишь. — Кореец отложил в сторону еще пачку пятидесятирублевок. — Какой табаш[76] провернули! Умеешь ты телеги толкать.[77] Фартовый к тому же. Так чего же ты еще хочешь? Продолжай в том же духе. Есть что-нибудь на примете?
— Нет, — загадочно улыбнувшись, покачал головой Гепатит. — И не будет. Этот фазан[78] с векселями я обдумывал больше года. Вроде бы, всё элементарно, но пришло мне в голову то, что можно сделать такое, совершенно случайно. Надо же было о чем-нибудь думать, когда сидел пятнадцать суток в кичмане. Второй раз такая афера ни с одним банком уже не прокатит. А пытаться кинуть кого-то другого… так некого. Куда проще найти какого-нибудь кармана, ткнуть ему пушку под нос и попросить поделиться. И вовсе не обязательно быть для этого экономистом. Твои пацаны шутя делают это с тремя классами образования.
— Ну уж не скажи! Сейчас такие карманы, что на дешевый понт их не возьмешь… — начал было Кореец, но Олег его перебил, задумчиво пробормотав:
— Да и скучно это — быть безобидным кидалой. Я покоцан жизнью, я озлобился на весь мир, я уже вкусил крови. Два года на зоне меня обучали обращаться со шмелем.[79] Я отлично владею почти всеми видами оружия. Я сейчас в отличной спортивной форме. Я беспощаден, я смел, я решителен. Можно сказать, что в какой-то мере я отморожен. И в то же время ко всему привык подходить с холодным рассудком. Короче, я готов к более сложным делам, чем простой аферизм. К таким делам, — весь подался вперед Гепатит. Глаза его возбужденно блестели, — которые щекотали бы нервы, от которых перехватывало бы дыхание! А если при этом потребуются мои знания в экономике и программировании, так одно другому не помешает. Найди мне такое дело, Кореец! Прошу тебя! Найди!
— Говорил только что, что не любишь, когда тебя хвалят, — рассмеялся вор в законе, — а сам разрисовал себя так, что прям супермен. — Миша поднялся, кряхтя наклонился над столом, на котором еще оставалась внушительная горка пятидесятирублевых купюр, и принялся сгребать их обратно в портфель. — А я-то уж грешным делом подумал, не решил ли ты завязать. А оно вон как, оказывается. Скучно ему. Не по нутру просто так поднимать по лимону за квартал. Подавай еще и острые ощущения. — Кореец застегнул портфель и протянул его Ласковой Смерти. — Лады, будут тебе острые ощущения. Подыщу тебе такой крепкий орешек, что обломаешь на нем все фиксы. Погляжу, разгрызешь ли. Разгрызешь, так честь тебе и хвала… Здесь твоя доля. Штук четыреста, так понимаю, — ткнул кулаком в портфель Миша. — Свое я отделил, — кивнул он на аккуратные пачки, разложенные на краю просторного стола. — Ты теперь на деньгах. Не шикуй, не сори ими впустую. И не трать даром время. Собирай команду. Знаю, есть у тебя из кого, так что своей помощи не предлагаю. Всё, ступай, Олежа. Точи фиксы. Настанет время, тебя позовут…
Его «позвали» уже через месяц и дали наводку на одну обкомовскую гагару[80] с Урала, сидящую на миллионах и знавшую столько, сколько не знало местное управление КГБ. О нее, как и предупреждал Миша Кореец, Гепатит чуть не обломал себе зубы. Но, в конце концов, всё срослось как нельзя лучше.
Потом срослось еще одно выгодное дело, на которое Олега подписали московские воры. И еще одно…
В начале 90-х в столице начался передел зон влияния. И Мише Корейцу прострелили лобешник прямо в той комнате, где два года назад они с Ласковой Смертью дербанили хабар[81] после табаша с фальшивыми векселями. Были роскошные похороны, где прямо возле могилы Гепатиту предложили врубиться[82] в одно серьезное дело. Потратив полмесяца на сбор информации, он отказался. Потом был еще заказ. И еще… Кореец был мертв, но без работы Олег не остался. О нем уже знали не только в столице, но и по всему СНГ. И, более того, не просто знали, а начали слагать легенды о фартовом ликвидаторе и маравихере[83] и его экипаже, составленном исключительно из сверхпрофессионалов. Вот только почти никто никогда не видел этого таинственного «Робин Гуда». Знакомы с ним были лишь избранные, даже из воровского мира, хотя Гепатит и не думал отходить от блатных, исправно, как надежный налогоплательщик, засылал фишки в общак и иногда брался за выполнение заказов братвы или воров.
Фантом, человек-невидимка, старавшийся лишний раз, если этого не требовала работа, не выходить из своей шикарной квартиры в Ясенево. Один раз в три дня там появлялась толстая пожилая домработница, приносила продукты, занималась стряпней и уборкой. Два раза в неделю на дом доставляли очередную элитную проститутку. Этим отношения Гепатита с женским полом и ограничивались, если не считать тех, вынужденных, что были связаны с работой. О том, что можно обзавестись женой или хотя бы girlfriend, Олег первые годы даже не мог и помыслить без содрогания. Потом отвращение к женскому полу приобрело форму полнейшего безразличия. Нет, он не был женоненавистником. Просто женщины его интересовали или как помощницы по работе, или как заказанные клиентами жертвы, или как нечто сугубо материальное — куски протоплазмы, предназначенные лишь для того, чтобы снять накопившееся сексуальное напряжение. И не более этого!
Так было (и никак не иначе!) до одной теплой июльской ночи в Новомосковске, когда, выполняя заказ питерской фирмы «Богданов и Пинкертон», Ласковой Смерти пришлось вытаскивать на свободу двух симпатичных молодок. Одну из них — Герду.
Высокую тоненькую девчонку, способную одним ударом ноги замочить здоровенного мужика, а уже через минуту выглядеть столь трогательно беззащитной, что рука сама собой тянется, чтобы погладить ее по темноволосой головке — приласкать, пожалеть восемь лет не видевшую нормальной человеческой жизни сиротку.
